Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

Джелме стиснул челюсти и гневно посмотрел на отца.

— Мы добыли лошадей, еду, даже мечи…

И отец снова заставил его замолчать.

— Эти клинки я могу сгибать руками. Я знаю слабости татарского оружия, мальчик.

— Прекрати! — взорвался Джелме. — Ты ничего не знаешь о наших делах. Ты даже не дал мне возможности рассказать, а сразу начал меня предостерегать да предрекать злую судьбу! Да, весной нас могут уничтожить. Я сделал все, что мог, чтобы построить и обучить бойцов, пока тебя не было. Сколько людей ты брал к себе в кузню, скольким передал свое мастерство? Я не знаю ни одного!

Арслан открыл было рот, но Джелме разъярился, и остановить его было невозможно.

— Ты хочешь, чтобы я сдался и залег в снегу? Это мой путь, я сам его выбрал. Я нашел себе вождя и дал ему клятву. Мое слово — железо, отец, как ты и наставлял меня. Или ты полагаешь, что оно крепко, только пока перевес на нашей стороне? Нет. Ты слишком хорошо воспитывал меня, так что не жди, что я оставлю этих людей. У меня есть свое место, как я уже сказал, чем бы это ни кончилось. — Он замолк, глубоко вздохнул, чтобы утихомирить бурю чувств. — Я заставил татар бояться нас, как и обещал. Я надеялся, что ты будешь мной гордиться, а вместо этого ты, как слабый на желудок старик, повсюду множишь страхи!

Арслан не хотел бить его. Джелме стоял слишком близко к нему, и когда он махнул рукой, кузнец ударил инстинктивно, и железный кулак врезался в челюсть сына. Джелме упал, задев край горна плечом.

Арслан в ужасе смотрел, как сын, мгновенно придя в себя, встает с ледяным спокойствием на лице. Он потирал челюсть, лицо его побледнело.

— Не делай так больше, — тихо сказал Джелме, жестким взглядом удерживая отца.

— Это была ошибка, сын, — ответил Арслан. — Это все тревога и усталость, ничего больше. — Вид у него был такой, словно он сам испытывал боль.

Джелме кивнул. В учебных боях он получал от отца и покрепче, но в нем еще струился гнев, и справиться с ним было нелегко.

— Научи людей ковать мечи, — потребовал он. — Нам понадобится все оружие, что ты сумеешь выковать. И, как ты сам говоришь, ты не вечен. Как и все мы. — Он снова потер челюсть и поморщился, щелкнув зубами. — Я понял кое-что важное, — сказал Джелме, изо всех сил желая, чтобы отец его услышал. — Племена грызутся между собой и теряют силы. А мы показываем пример, что человек может начать с первого шага и не имеет значения, кем он был прежде — найманом или Волком.

Арслан увидел странный свет в глазах сына, и это его испугало.

— Он дает им еду, и на некоторое время они забывают старые раздоры и ненависть. Вот что я вижу! — рявкнул он на сына. — Племена грызутся тысячи лет. Думаешь, один человек заставит их забыть всю свою историю, всю ненависть?

— А есть выбор? — спросил Тэмучжин, входя в юрту.

Оба резко обернулись к нему, и он, увидев темный синяк на скуле Джелме, сразу все понял. Подошел к горну. Вид у него был усталый.

— Не могу спать, когда три женщины и моя сестра болтают над ухом. Вот я к вам и пришел.

Ни отец, ни сын не ответили, и Тэмучжин продолжал говорить, прикрыв глаза и нежась в тепле.

— Мне не нужны слепые последователи, Арслан, — произнес он. — Ты вправе сомневаться в достижимости нашей цели. Ты видишь оборванцев, у которых едва хватает еды, чтобы дожить до оттепели. Возможно, мы могли бы найти где-нибудь укромную долину и разводить там скот и растить детей, а племена тем временем будут кочевать и резать друг друга.

— Не говори мне, что тебе нет дела, сколько чужаков погибнет в этих сражениях, — жестко сказал Арслан.

Тэмучжин пригвоздил кузнеца взглядом желтых глаз, словно заполнив собой все пространство юрты.

— Во время наших бесконечных усобиц мы заливаем землю кровью, — наконец произнес он. — Так было всегда, но это не значит, что так должно быть всегда. Я показал, что из ойратов, кераитов, найманов, Волков может вырасти одно племя. Мы один народ, Арслан. Когда мы достаточно окрепнем, я заставлю их прийти ко мне или уничтожу поодиночке. Мы монголы, Арслан. Мы серебряный народ, у нас будет один хан.

— Ты либо напился, либо бредишь, — ответил Арслан, не обращая внимания на протестующий жест сына. — С чего ты взял, что они тебя примут?

— Я земля, — заявил Тэмучжин. — А земля не видит разницы между родами нашего племени. — Он перевел взгляд с одного на другого. — Я не просил твоей верности. Ты сам принес мне клятву, и она связывает тебя до самой смерти. Может случиться и так, что все мы погибнем, совершая наше дело, но сдается мне, не ты тот человек, что меня остановит. — Он усмехнулся своим мыслям, потер глаза от усталости, которая еще сильнее овладела им в тепле. — Когда-то я вскарабкался на скалу, чтобы добыть орленка, — продолжал Тэмучжин. — Я мог бы и не лезть туда, но цена стоила риска. А в гнезде сидело двое орлят, и я оказался счастливее, чем даже думал. — Он засмеялся, но в смехе звучала горечь, которой он не мог объяснить. Похлопал отца и сына по плечу. — Так что кончайте браниться и взбирайтесь на скалу вместе со мной.

Тэмучжин помолчал, пытаясь понять, приняли ли они его слова, и вышел навстречу снегу и холоду, чтобы найти место, где можно было поспать.

ГЛАВА 24

Вэнь Чао пристально следил за слугами сквозь бахрому паланкина, который они несли, сгибаясь под его весом. На каждую деревянную жердь приходилось по трое носильщиков, так что они не должны были замерзнуть, но, глянув между шелковыми занавесями, он заметил, что у некоторых из них уже посинели губы. Он дождался, когда снег начнет таять, но земля по-прежнему была покрыта хрустящим ледком, да и зима была жестокой. Он полагал, что потеряет еще одного раба, а то и двух, до того как они дойдут до улуса монголов. Поглубже закутался в меха и брюзгливо подумал, что они вообще никогда до него не доберутся.

На некоторое время отвлекся, посылая проклятия на Тогрула, кераитского хана, утверждавшего, будто знает, где пережидает зиму та разбойничья шайка. Но еще с большей горячностью и мастерски он проклинал китайских придворных в Кайфыне.

С первого взгляда на лица евнухов он понял, что его обошли. Они были хуже болтливых старух, и при дворе редко что могло пройти незамеченным для евнухов. Вэнь припомнил ядовитые слова коротышки Жаня, первого среди них, которыми тот сыпал, когда сопровождал его к первому министру.

Вэнь раздраженно поджал губы. Он гордился своим умением интриговать, но вот чем все кончилось. Его обворожила женщина лучшего Ивового домика в Кайфыне, и он пропустил очень важную встречу. Он вздохнул, вспоминая ее искусство, все ее легкомысленные прикосновения и то самое, что она проделывала с перышком. Он надеялся, что эти услуги хотя бы дорого обошлись его врагам. Когда его вызвали из ее постели посреди ночи, он сразу же понял, что придется теперь расплачиваться за удовольствия. Десять лет тонкой игры пошли прахом из-за одной хмельной ночи любви и поэзии. Насколько он помнил, и стихи-то были так себе. Министр объявил, что его отправляют посольством к варварским племенам, таким тоном, словно это была великая честь, и, конечно же, Вэнь был вынужден изобразить улыбку и стукнуть лбом об пол, будто это было его самое горячее желание.

Два года спустя он все еще ждал отзыва. Несомненно, среди закулисных игр и интриг китайского двора о нем позабыли. Он отсылал копии своих донесений верным друзьям с наставлениями передать их, но, похоже, его донесений даже не читали. Тысячам писцов, обслуживающих двор Поднебесной, особенно таким изворотливым, как Чжан, нетрудно их «потерять».

Хотя Вэнь и не желал поддаваться отчаянию, но прекрасно понимал, что, наверное, окончит свои дни среди поганых монголов, замерзнув насмерть или отравившись вонючей бараниной или кислым молоком. Это было не для человека его положения и лет. Он взял с собой едва ли десять слуг и носильщиков, но зима оказалась слишком суровым испытанием для самых слабых, отправив их в круг перерождений к следующей жизни. Воспоминания о том, как личный писец подхватил лихорадку и умер, до сих пор бросали Вэня в ярость. Этот негодяй сел в снег и отказался идти. Охранник по приказу Вэня стал бить его ногами, но этот маленький мерзавец испустил дух с явным удовольствием и злорадством.

Вэнь искренне надеялся, что писец возродится поломоем или лошадью, которую будут всегда и крепко бить. Теперь, когда он умер, Вэню оставалось только жалеть, что не избил его собственными руками. Даже самому добросовестному хозяину иногда не хватает времени.

Услышав топот, китаец решил отодвинуть тяжелую занавесь паланкина, прикрывавшую его от ветра. Он подумал, что наверняка это охранник, который пришел сообщить, будто по-прежнему не видно никаких признаков монголов, как и в предыдущие двенадцать дней. Когда он услышал крик, его старое сердце гулко забилось в груди от облегчения. Однако показывать свои чувства он не собирался. Это было ниже его достоинства. Разве он не пятый двоюродный брат второй жены императора? Именно так. Вэнь достал один из своих свитков и стал читать философский трактат, находя успокоение в простых мыслях. Его никогда не удовлетворял высокопарный тон поучений самого Конфуция, но его ученика Сюнь-цзы Вэнь с удовольствием пригласил бы выпить. Именно его слова он чаще всего повторял себе, когда бывал в дурном настроении.