Избранный - Максим Замшев

Антуан заметил этого человека первым. Он сразу показался подозрительным. Вот незнакомец почти поравнялся с ними, глаза пустые, рука в кармане. По его движению Сантини понял, что сейчас произойдет непоправимое. Он что есть силы схватил Клодин за плечи и дернул вниз. Короткий щелчок! Боль! Пустота!

13

– Знаешь, кто там, около парадной двери, ошивается? – Наташа вернулась с улицы, где покупала горячие булочки им на завтрак.

– Не знаю, милая! Наверное, твой старый ухажер. – Алексей схватил Наташу и попытался поднять и покружить, но она не позволила.

– Не смешно. Мне не по душе такие шутки. Они меня обижают.

– Прости.

– Так тебе интересно, кто стоит внизу?

– Ты же все равно скажешь. Чего мне гадать…

– Скажу… Потому что ты мне не безразличен, дурачок. – Она подошла к нему и провела рукой по волосам. – Там внизу твой якобы пострадавший друг, Пьер Консанж!

Алексей присвистнул:

– А как он там оказался? Он что, знает, где ты живешь?

– Я ему вчера сказала, так, за разговором. Здесь много музыкантов живет из разных стран мира.

– Интересно, к кому он пришел?

– Может, позвать его?

– Значит, ты говоришь, что рука у него цела-целехонька… И вот он пришел. Понял, что я у тебя…

Наташа рассерженно щелкнула у него пальцами перед носом.

– Эй, ты не сам ли с собой часом разговариваешь?

Климов расхаживал по комнате с видом полного отчуждения от реальности. Туда-сюда! Брови его напряженно свелись к переносице, придавая лицу нечто театрально-трагическое.

– У меня к тебе такое предложение…

Наташа все это время стояла подбоченившись и серьезно наблюдала за ним.

– Ну, говори…

Алексей начал не сразу, а прежде заглянул искательно в глаза Наташи.

– Мы ведь не должны сегодня расставаться, правда?

Девушка кивнула.

– Ну вот. Понимаешь, меня один очень хороший человек просил сфотографировать урну батьки Махно на Пер-Лашез. Неудобно, если я этого не сделаю. Он так просил…

– А как же Пьер? Он наверняка тебя внизу ждет. Сказать что-то хочет…

– Доверься мне. Эту проблему я решу.

Пьер стоял внизу как вкопанный. Видно, уже разошедшаяся во всю богатырскую знойную силу жара подействовала на него. Так спокойно и бесстрастно стоят люди, развлекающиеся медитацией или подвластные лени в такой степени, что каждое движение воспринимаемо ими как пустая трата сил и времени.

Увидев парочку, скрипач безмерно оживился, принял свое обычное любезно-французское настроение и с широкой улыбкой на лице помахал Наташе и Алексею рукой.

– Я вас тут уже давно поджидаю. Вид у вас, надо сказать, такой довольный, что аж завидно. – Пьер с картинной шутливостью потер руки.

Алексей сделал вид, что несказанно обрадовался Пьеру.

– Это называется, давно не виделись…

Наташа только сухо поклонилась музыканту. Он ей не нравился, будто в нем, по ее мнению, было все худшее, что есть во французах: лицемерие, пустозвонство, – и как она себя ни убеждала, что перед ней великий музыкант, это не помогало преодолеть стойкую неприязнь.

– А я вот скрываюсь от назойливых папарацци. Представь, каждый второй журналист во Франции мечтает узнать подробности об отмене концерта. На меня объявили настоящую охоту.

– И почему, можно узнать, вы избрали местом укрытия именно тот подъезд, где живу я? – не выдержала Наташа.

– Вы же сами вчера мне сказали, где живете. Вот я и…

Алексей, поняв, что сейчас создастся неудобная ситуация, перебил Пьера.

– Ты на машине?

Тот кивнул.

– Тогда ты можешь искупить свою вину. Надо отвезти нас на Пер-Лашез Пьер невольно вздрогнул, но быстро совладал с нервами. Однако от Алексея не укрылось его волнение. «С ним и вправду что-то не так…»

– Я попытаюсь искупить, но в чем моя вина?

– А это ты уж сам догадывайся… – Алексей примирительно хлопнул его плечу, специально выбрав больную руку. Пьер от удара даже не поморщился. «Наташа была права. Но к чему весь этот спектакль?»

До Пер-Лашез троица добиралась долго. Сначала Алексей попросил заехать в «Гавану». Там остался его фотоаппарат. Несмотря на то что теперь почти не оставалось сомнений, что Пьер очевидно все это время лгал ему, лгал уверенно и с определенной целью, Алексей не очень из-за этого расстраивался. Им овладела беспричинная веселость. Он даже попытался перекинуться парой ничего не значащих слов с немолодым уставшим мужчиной, сидевшим в холле гостиницы и читавшим газету, но тот ответил что-то не слишком вежливое, а потом скривился в презрительной улыбке на одну сторону и с яростью, достойной лучшего применения, уткнулся в передовую статью «Фигаро».

По дороге Алексей поведал скрипачу о просьбе своего московского старшего друга Бориса Аркадьевича Нежданова, не обмолвившись ни словом о своих отношениях с его дочерью. Пьер слушал с интересом, задал несколько вопросов. Он не очень четко представлял себе, кто такой батька Махно…

– Из Парижа обычно везут духи или вино, ну, в крайнем случае, сыр и шоколад, а ты снимок урны Махно… загадочный вы народ, русские…

– А ты что думал… мы с нашей загадочностью вас в 1812 году, знаешь ведь, как погнали.

Пьер изобразил, что обиделся на эту не вполне тактичную реплику, и до самого Пер-Лашез ехали молча. Длинные тонкие руки музыканта крепко держали руль. Почти у самого кладбище их остановил полицейский. Его прибор зафиксировала превышение скорости, о чем он и сообщил выглянувшему из окна водителю. Пьер вышел и кабины и плотно закрыл дверь и окно. Судя по его виду, он усиленно извинялся перед стражем порядка, но тот демонстрировал образец служебного рвения. Пользуясь тем, что Пьер не может их услышать, Наташа сообщила Алексею, что Пьер кому-то звонил в те двадцать минут, что Алексей провел в своем номере. Алексей только пожал плечами:

– Мало ли кому он мог звонить! Может, любимой женщине.

– Зря так смеешься. У меня дядя был слабослышащий. Мне так жалко его было. И я в детстве учила его понимать слова по губам. Кстати, это ему помогло. Но дело не в этом. Я сама по губам очень хорошо понимаю, и по-французски тоже. Это у меня хобби такое. Иногда в телевизоре специально звук выключаю, а сама по губам стараюсь понять, о чем говорят.

– Да в тебе просто целая куча талантов. Не зря я…

– Я поняла, что говорил Пьер по телефону, хоть он и отошел почти на другую сторону от гостиницы.

– У тебя еще и зрение соколиное…

– Да. У меня небольшая дальнозоркость с детства. Не отвлекай меня, дай сказать, а то он сейчас вернется.

– Ну?

– Он передал кому-то по телефону, что едет на Пер-Лашез с… А вот с кем, я могу только приблизительно повторить по звукам это слово по-французски. Слово мне незнакомо.

Наташа произнесла, специально растягивая по слогам.

Алексей, знавший французский в совершенстве, вскинул брови.

– Вот чудно! Это слово переводится как Избранный. Это я, выходит, Избранный? Ты ничего не перепутала?

На кладбище всегда особенная тишина. Зачем люди ходят на кладбище? Наверное, на это много разных ответов. Одних влечет невозможная боль потери, другие блюдут семейные традиции, но есть и та особая категория людей, что стремится на кладбище без всякой определенной цели: им там спокойно, они обретают уверенность и легкость, смысл жизни. Климов не относился ни к одной из вышеперечисленных групп, поэтому, когда они шли по знаменитому французскому Пер-Лашез, где нашли приют многие великие умы своих эпох, Алексей вовсе не трепетал. Ему бы поскорей сделать снимок и убраться отсюда. Надо, в конце концов, понять, что ему дальше делать. Эвелина Трофимова пока никак не давала о себе знать, что начинало подспудно его тревожить. Он же все-таки в командировке, концерт, из-за которого он сюда прилетел, отменен, и делать ему здесь явно нечего. В таких случаях корреспондента быстро отправляют восвояси, дабы не тратить на него лишних казенных денег. Но сейчас ни ответа, ни привета… Совсем потерла голову? Было у них что-то с Пьером или нет? Надо спросить потом.

Урна с прахом неистового анархиста Нестора Махно находилась недалеко от стены парижских коммунаров и выглядела весьма скромно. Климов знал о Махно немного, всерьез этой темой не интересовался, но здесь, на востоке Парижа, вглядываясь в глаза на тронутом временем портрете, невольно проникался смутным уважением к почившему в 1934 году батьке. Да. 1934 год! В России в это время было уже не до анархистских химер!

Пьер, Алексей и Наташа молча стояли у стены. Пока они шли, им не попалось ни одного человека, и от этого ими овладела некая сопричастность к вечной жизни. Алексей достал фотоаппарат и начал фотографировать. Просматривая снимки в окошке, он убеждался, что они получаются не слишком четкими, и поэтому продолжал тратить кадры. Надо снять хорошо! Борису Аркадьевичу потрафить. Он, наверное, ждет не дождется его возвращения с долгожданной фотографией!

Процесс съемки увлек его, и он то и дело нажимал на кнопку, искал подходящий ракурс, никак не мог оторваться от объектива, пока Наташа не тронула его за плечо. Он повернулся в ее сторону с недовольным видом, а она указала ему на быстро идущего молодого человека. Тот явно направлялся к ним и по виду походил на одного из служителей сей обители надгробных камней и плит. Чем ближе он подходил, тем заметнее было его волнение…