Змеи и лестницы - Виктория Платова

В конце-концов, она приехала сюда вовсе не ради кота, а … Установить истинные причины смерти Вернера Лоденбаха, вот для чего. Для ее новых коллег он пока еще был никем, набором букв на доске, набором костей и полуразложившихся тканей в прозекторской. Из всех присутствующих только Миша видела его в лицо.

И, возможно, Кот. Кот Мандарин – именно так он был отрекомендован Борисом в самом начале брэйнсторминга. А когда Борис добавил, что Кот еще и «член команды» Миша нисколько этому не удивилась. Удивительным было другое: в какой-то момент Мандарин спрыгнул с рук хозяина и снова подошел к Мише. Точнее – к ее сумке, которая все это время висела на спинке стула. И принялся бить сумку лапой.

Странно.

В сумке нет ничего, что могло бы привлечь внимание Господина Кота, – если бы он действительно был просто котом, а не членом команды. Но в сумке лежала тетрадь, а в тетради – фотография, перепечатанная с файла 000_14.JPG; та самая, где Айди и сиквел Ханне-Лори обволакивают экс-чемпиона по стрельбе Гвидо Россетти со всех сторон.

Мандарин теребил сумку, Мандарин настаивал.

И Миша сделала то, что должна была сделать уже давно, с того самого момента, как поняла: Вернер Лоденбах, извлеченный из воды, и есть Айди. Она вынула фотографию и прикрепила ее к доске. Тут и произошло невероятное. Такое, что случается с полицейским нечасто – с Мишей, во всяком случае, до сих пор не случалось. Девушка со снимка, до сих пор носившая условное имя Ханне-Лори, обрела имя подлинное. И оно было русским – Катя Азимова.

Кати.

Это и было то невероятное, что случается с полицейским раз в жизни. Две совершенно не связанных между собой истории; два рассыпавшихся, не доведенных до конца и безнадежных дела, не соприкасающиеся ни во времени, ни в пространстве, вдруг стали частями одного целого.

Миша думала об этом всю обратную дорогу, не особенно обращая внимания на варвара Литовченко. Впрочем, на поверку он оказался не таким уж варваром. Литовченко был почтителен и вежлив, и даже цитировал Мише какие-то стихи о величии города, в котором они сейчас находились. Он начал декламировать их в самом центре двора-колодца, широко раскинув руки и задрав подбородок к ночному небу. Миша тоже остановилась – из вежливости, а еще – из удивления, хотя проще было назвать это оторопью: впервые в жизни мужчина читал ей стихи. Глотка у Литовченко была луженая, и звуки вылетавшие из нее, вызвали у Миши вполне ожидаемые ассоциации со звуками иерихонской трубы.

– Люблю тебя, Петра творенье, – завывал Литовченко. – Люблю твой строгий, стройный вид. Невы державное теченье, береговой ее гранит.

На фразе «Люблю зимы твоей жестокой недвижный воздух и мороз», двор-колодец ожил, и на самых разных его этажах захлопали окна.

– Ополоумели совсем? – донеслось из окон.

– Охренели, лишенцы?

– Два часа ночи, а людям завтра на работу!

– Заткни фонтан!

– Бродского давай!

– Давай Пугачиху! «Ленинград, Ленинград, я еще не хочу умирать»!

Чтобы как-то унять Литовченко, который даже не думал затыкаться, Миша осторожно коснулась его локтя:

– Мне кажется, жители не очень довольны, Виктор!

– Жители всегда недовольны, – резонно заметил Литовченко. – Что же теперь, от литературных корней отказываться?

– Не нужно отказываться. Просто для стихов сейчас не самое подходящее время. И не самое подходящее место. Может быть, в другой раз?

Ее последняя фраза вызвала у капитана странное оживление и неприкрытый энтузиазм.

– Ловлю вас на слове, Миша!

Потом они немного поговорили о Господине Коте. И это снова вызвало в Литовченко приступ энтузиазма.

– У Бориса чудесный кот. Он очень милый.

– Кот – что надо. Мы с ним большие друзья.

– Друзья? – удивилась Миша. – Разве можно дружить с котом?

– Еще как! – Литовченко подмигнул комиссару. – Особенно, если кот умеет разговаривать.

– Кот разговаривает?

– В экстремальных случаях. И только с теми, кто ему нравится.

Положительно, все русские – безумны, подумала Миша. Местное безумие выкристаллизовывается и выпадает в виде снега и ледяного дождя. Или прилетает с тополиным пухом (комиссар уже успела заметить в окрестностях множество тополей). Под воздействие этого безумия подпала и сама Миша, правда, оно было непродолжительным – ведь можно трактовать «So ein dummes Luder!» и так. А еще она подумала, что это – хорошее безумие. Не опасное для жизни, а благотворное и целебное. Оно делает людей лучше и открывает перед ними новые горизонты.

Новые горизонты – именно в этом Миша нуждается сейчас больше всего.

– С вами он еще не говорил? – снова подмигнул Литовченко.

– Пытался. На немецком и немного – на испанском. Поко-поко.

Правду говорить легко и приятно. Фройляйн Нойманн улыбнулась, а следом рассмеялся и Литовченко. А потом отогнул большой палец и выставил указательный – и направил его в Мишину грудь. Такие жесты обычно предваряли идиотские репризы секретных агентов из американских боевиков. И боевики, и секретные агенты, как правило, были не слишком высокого качества.

– У вас хорошее чувство юмора, Миша.

– Спасибо. До сих пор все говорили обратное.

– Они ошибались.

– А кот и правда замечательный.

Литовченко засопел, надул щеки, а потом издал звук, похожий на «пф-ффф».

– Это ведь я подарил Борьке Мандарина.

– Вы? Как же вы расстались с таким котом?

– Ну-у… Мы ведь не расстались. Я его часто навещаю. Радуемся друг другу, да.

Вот уже несколько минут они стояли возле дома, в котором с сегодняшнего дня проживала комиссар полиции Нойманн. Она протянула руку Литовченко, и тот с готовностью ухватился за нее и крепко пожал.

– Мне пора. Нужно выспаться.

– Завтра я заеду за вами. В девять. Было приятно познакомиться. Очень приятно.

– Мне тоже, – Миша сказала это совершенно искренне.

…Выспаться не получилось.

До самого утра она бродила по квартире, надолго останавливаясь у окна и глядя на неширокую улицу. Вчерашний длинный день принес с собой множество новых событий, к тому же Миша обогатилась сразу на двух человек и одного Кота. А еще один человек перестал влиять на нее.

Совсем.

Операция по отделению сиамских близнецов прошла успешно.

Вернее, произошло сразу две операции: плановая и внеплановая. Миша отделила себя от Айди – так и должно было произойти, рано или поздно. А еще ей удалось отделить мистера Джекила от доктора Хайда, Айди – от Ящерицы, а нежного возлюбленного – от вероломного любовника. Теперь Вернер Лоденбах предстал перед ней не как человек, к которому Миша была так долго привязана, а как абстрактная жертва преступления.

А еще – как преступник.

Стоило принять это за рабочую гипотезу, как мысль Миши заработала с не так давно приобретенной ясностью. Что ей известно о Вернере Лоденбахе на сегодняшний день?

а) он долго проработал в фармацевтике;

б) он подозревался в промышленном шпионаже (очевидно, тоже связанном с испытаниями лекарственных препаратов);

в) для достижения своих целей он часто использует женщин;

г) он – карточный игрок

Последний пункт базировался только и исключительно на признании самого Вернера, но Миша верила этому безусловно. Лоденбах не дурак и отлично понимает, что полотно лжи, ткущееся из года в год, расползется, если его хотя бы изредка не скреплять стежками правды. Тем более, если эта правда безопасна и ее легко можно проверить. Нет ничего криминального в том, что Вернер – игрок и посещает казино – этому занятию предаются ежедневно миллионы людей. По его наводке Миша заглядывала в то самое казино, где якобы существовала потайная комната. Она искала там следы NN, но, если бы ей пришло в голову порасспросить о Вернере, его наверняка вспомнили бы, как завсегдатая.

Правда – то, что можно проверить.

А там, где проверить нельзя, – возможны допуски, вплоть до откровенной лжи. Но, так уж устроена людская природа: если человек никогда не был пойман на вранье – любое его утверждение начинает трактоваться как правда. Могла ли существовать потайная комната? Вполне. Они и существуют едва ли не в каждом казино – для VIP-клиентов. Мог ли NN быть таким же игроком, как и Вернер Лоденбах? Мог. Он увлекался карточной игрой в молодости – эти знания Миша почерпнула из открытых источников. Там же…

Там же мог почерпнуть их и Вернер!

И уже потом придумал совместную с NN партию, где тот проиграл 100 тысяч евро. Для чего Лоденбах сделал это? Чтобы ввести в дело педофила Готфрида Шолля крупную фигуру. Настолько крупную, что на ее фоне меркнут другие фигуры – помельче. Те двое, что стали жертвами ДТП и сердечного приступа, и Гвидо Россетти. Их связь с Шоллем была куда более явной, чем связь Шолля и NN. Но Вернер Лоденбах выстроил дорогу-дубликат, снабдил ее для правдоподобия запоминающимися указателями (гольф-клуб «Парагон», «Донер Кебаб», потайная комната) – и направил по ней ту, которая поверила ему. Не могла не поверить.