Самая счастливая, или Дом на небе - Леонид Сергеев

— Должно, нужно — как я не люблю эти канцелярские слова! Никому я ничего не должна. Неужели вы этого не понимаете? — она недовольно повела рукой, вздохнула и продолжила тоном учителя: — Художник выявляет болезни общества, и выносит их на суд зрителей, и ищет истину, отстаивает справедливость… Конечно, вы в другом мире, но вы хотя бы ходите на выставки?

Он кивнул, чтобы не прослыть «деревянным», и перевел разговор.

— Давайте заглянем куда-нибудь, что-нибудь пожуем, выпьем.

— В другой раз. Давайте лучше посидим здесь. Смотрите — клейкие листочки появляются, — она потрогала свисавшую ветку и снова улыбнулась. — Никакая я не миллионерша. И у меня или много денег, или совсем нет — тогда влезаю в долги. А вообще я не люблю деньги. Когда они появляются, стараюсь побыстрее от них избавиться. Накуплю всяких нужных и ненужных вещей и облегченно вздохну. Без денег живется свободнее… Иногда, конечно, худо.

— Может, все же пойдем, выпьем немного.

— Не хочется. К тому же мне скоро нужно возвращаться, гулять с Феклой — моей собакой. У меня чудная Фекла. Лайка. Я ее безумно люблю… Давайте просто посидим, поговорим. Знаете, как приятно поговорить после долгой работы в одиночестве. Вам этого не понять — вы в коллективе, а я все время одна и мне нужно понимание, поддержка… особенно весной…

По дороге к дому он думал: «Она чокнутая, точно. С одной стороны вроде нормальная, с другой — то и дело какие-то выдумки, закидоны. Но художница, и красивая до жути. Надо бы поднатаскаться в живописи, а то еще подумает, что я совсем ничего не волоку. И надо рассказать о себе, чтоб знала, с кем имеет дело. Я ведь тоже собой кое-что представляю: на заводе уважают, денежки зарабатываю немалые, скоро мотоцикл куплю»…

Они договорились встретиться на следующей день около ее дома. И снова она вышла в необычной одежде: в зелено-голубой кофте со множеством складок и короткой темно-фиолетовой юбке, и опять в руках держала синий зонт.

— Вы так странно одеваетесь.

— У каждого свой аквариум… Ничего странного нет. Обыкновенно. А потом, по деталям одежды можно судить о человеке. Ведь вкус — это уже взгляд. О, господи, как с вами тяжело, несмотря на весну.

— Угу… Вы обещали показать работы.

— Сегодня у меня дома работает подруга. Может быть завтра.

— Тогда двинем в ресторанчик?

— Ой, какой же вы неугомонный. Там духота и все эти прилизанные, игольчатые мужчины и конфетные женщины. Терпеть не могу рестораны. Давайте погуляем, ведь весна!..

Она любила бродить в незнакомых районах города, любила тихие переулки, музеи — то, что на него нагоняло тоску.

Через час, когда они забрели на окраину, она вдруг ни с того ни с сего припустилась вперед. Он бросился за ней.

— В чем дело?

— Я загадала, если перегоню вон того мужчину, то у нас с вами будет что-то… как вызов морали… Вообще-то не верится — уж очень мы разные… Правда, вы, чувствуется, сильный, уверенный в себе. И немногословный. Мужчина должен быть именно таким.

Когда они возвращались, он еле волочил ноги, а она шла вприпрыжку и все рассказывала о себе — как в детстве по вечерам с ребятами делили небо на участки и считали, у кого больше звезд, потом заговорила о лошади, которую решила купить, как подыскивала для нее гараж, придумала имя — Святой Павел, а друзьям объявила, чтобы без овса не заходили. Но гаражи оказались занятыми, и она решила держать лошадь в коридоре. А потом подумала: «жильцы будут ворчать, да и по ведру овса в день надо и вообще работу придется забросить, ведь Павла придется пасти».

«Все это интересно, — думал он, — только как бы самому с ней не спятить».

Перед тем как расстаться, они покурили в ее темном подъезде.

— Спасибо вам за вечер, — тихо сказала она. — Завтра можно посидеть у меня. Вам понравится моя Фекла.

Он затянулся, огонек сигареты осветил ее лицо — она не дыша смотрела на него. Огонек погас, и она коснулась рукой его щеки.

— До свиданья! — прошептала и убежала.

Он догадывался — у них совершенно разные интересы и встречи будут ненадежные; он боялся, что не сможет соответствовать ее высоким запросам, но его сильно тянуло к ней, непонятной, загадочной. «Главное, у нее никого нет, — рассуждал он по дороге к дому. — Воздыхатель жених не в счет — сопляк, куда ему со мной тягаться».

Готовясь к свиданию, он долго плескался в ванной — чтобы не несло соляркой, полчаса прихорашивался перед зеркалом, потом направился в магазин за бутылкой вина.

Она открыла дверь, и его обнюхала собака с узкой мордой. Комната отражала чисто художническое бытие — вещи располагались непродуманно, случайно; беспорядочно валялись подрамники, холсты; на стенах висели странные картины — портреты уродливых людей, на столе в банке стояли какие-то блеклые, болезненные цветы, над столом, подвешенный к плафону, красовался раскрытый синий зонт. Она встретила его в брюках и свитере болотного цвета и босиком…

— Хотите чаю? Я вас только чаем могу угостить. С печеньем. Или сразу будете смотреть мою живопись?

— Вначале посмотрю.

Портреты ему не понравились — на них все люди были вроде нее, какие-то с отклонениями. Он долго думал, что сказать, потом протянул:

— Написано здорово, но по-моему, они некрасивые — все эти люди.

— А я люблю все некрасивое: лица, деревья, дома. Все любят красивые ландшафты, киногероев, попугаев. Красивое сразу видно, оно заявляет о себе, но все красивое опасно: огонь, гроза, водопады, лавины… И хищники. И мужчины и женщины. Красивое притягивает к себе, но может и погубить… А некрасивое всегда прячется… Но в нем много красивого… внутри. Нужно только присмотреться… Вот взгляните на этот полуразвалившийся дом! Разве он не красив? А эти подрезанные деревья инвалиды?! Посмотрите, какая у них крона. И у кого только руки поднимаются их подрезать?! Это ж сатанизм!.. Я люблю дикие травы, бездомных животных, нищих, калек. Чем внешне ужасней человек или животное, чем больше слышу о нем гадостей, тем сильней хочу его понять.

Он про себя усмехнулся: «Говорит, точно размазывает пастилу по стене… Меня-то это не колышет. Мне-то по душе все яркое, броское, а у нее все мрачное, дурь какая-то во всем».

Она достала из-под тахты папку, отбросила в сторону эскизы — какие-то пятна, помарки, потеки, кляксы, и вдруг показала пейзажи — далекие, волнистые просторы; картины напоминали праздничные ковры, струящиеся гобелены; он смотрел на них и вдруг вспомнил, как прошлым летом целыми днями гонял на мотоцикле приятеля за городом; носился по раскаленному асфальту и по проселочным дорогам, где по краям рос чертополох и в пыли барахтались воробьи; вспомнил, как пролетал бетонные мосты и деревянные настилы, и рабочие поселки, и деревни…

— Здорово! — сказал он. — Отлично сделано. На них хочется смотреть без конца. Они, как хороший фильм, когда хочется посмотреть вторую серию.

— Спасибо!

Ей было приятно, и он решил что-нибудь добавить, изо всех сил пытаясь говорить покрасивей, но ничего не смог придумать.

— Спасибо! — повторила она и дурашливо хмыкнула. — Но мне как раз эти работы не нравятся. Они как охранная грамота, чтоб не приставали, не разносили вот за это, — она кивнула на уродов в рамах. — Ну ладно, на сегодня хватит. Давайте пить чай.

— Вино, — уточнил он и откупорил бутылку.

Спустя некоторое время он спросил:

— Наверно скучно по вечерам одной-то? Не с кем поговорить.

— Я разговариваю с Феклой (та уже вовсю крутилась у стола и клянчила печенье), и с Читой, и с Дорофеем, и с Митрофаном, — она кивнула в угол — там виднелись игрушки.

Она встала, взяла облезлую обезьяну с бантом.

— Познакомьтесь. Это Чита. Она у меня с детства. Мы с ней носили одну обувь, банты. Когда я собиралась в школу, а мой бант был не глажен, я надевала ее бант… Чита дружит с Дорофеем, а Митрофана боится — он сердитый.

Теперь до него дошло, что она женщина только внешне, а внутри девчонка, девчонка с интересными странностями.

— А еще у меня есть автогонщики, — она отодвинула кресло, и он увидел на полу покореженные и раздавленные игрушечные автомобили: легковушки, пикапы.

Он знал нескольких собирателей: один собирал монеты, соседка детские книжки… но эти сломанные игрушки!

Они сидели на тахте, пили вино, и его разбирала сонливая теплынь. Он взглянул на цветы, она сразу привстала, поправила стебли.

— Это ирисы. Вот жаль, и первые, и последние цветы не имеют запаха. По легенде, ирисы волшебные цветы, принесешь их к мертвым, и они оживают…

Он смотрел на ирисы, переводил взгляд на подрамники, игрушки и всюду видел «цветочный» отсвет, а главное, заметил — цветы еще больше выросли. «Или я тоже стал чокнутым», — подумал и тут же встряхнулся, пододвинул к себе обезьяну.

— Передай хозяйке, что она мне сильно нравится.