Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

Зайка сидела на полу возле меча и с любопытством разглядывала длинный клинок и рукоять с непривычными узорами.

— Сей меч ковал самый лучший тамошний умелец, — не скрывая зависти, объяснял ей десятник Гомоня. Ему хотелось поговорить о мече, а других слушателей сейчас не находилось. — Видишь буквы?

Зайка кивнула и осторожно провела пальцами по темным непонятным значкам, выбитым на клинке.

— Это волховские знаки?

— Нет, это не для волхования, а просто имя или прозванье кузнеца выбито.

— Как же его звать?

— Не прочесть! — Гомоня развел руками. — Я про двух слышал: одного звать вроде Ульбер, а второго Ингельред. А уж который тут… А все одно — славный меч!

— И рукоять красивая! — сказала Зайка, которая могла оценить только это.

Гомоня тоскливо вздохнул. Сколько ни толкуй — чего девчонка понимает в мечах!

— Рукоять меня и погубила, — прохрипел Явор.

— Помолчи, тебе же больно, не мучь себя! — в испуге нежно пустилась уговаривать его Медвянка. — Дайте ж ему покоя!

Из-за раны на лице Явору и правда было трудно говорить, нелегко было и понять его. Но сейчас он промолчать не мог — все, что касалось оружия, в эти дни было необыкновенно важно.

— Клинок-то хорош, подари Сварог такой всякому, а вот рукоять не про нашу степную рать, — продолжал он.

— Чем нехороша? — спросил Шумила. — Слаба?

— Не слаба, а руку зажимает. С коня рубить неловко.

Кузнец взял меч в руку. Крепкая рукоять с двух сторон ограничивалась железными полосами навершия и перекрестия, которые зажимали ладонь. В бою с вертлявым ловким степняком рука с оружием оказывалась недостаточно быстра и свободна, а это могло стоить жизни.

Шумила отступил от людей в сторону и попробовал помахать тяжелым мечом.

— Да, несподручно, — согласился он, опуская клинок. — Ты еще ловок, а иной бы и не уберегся… Да ты не печалься. Тут можно делу помочь. Мы тебе рукоять перекуем — и держать будешь крепко, и руке простор останется.

— Уж постараемся, — согласно подхватил Вереха. — Ты ведь нам всем был первый заступник.

— Видно, слабым словом твой меч заговорен был! — толковал Явору Гомоня. — Ты попроси у Обережи одолень-травы да отдай кузнецам, пусть в рукоять ее запрячут, а Обережа меч заговорит своим крепким словом — и вдругорядь уж битым не будешь!

Явор помолчал. Никто не упрекал его за то, что исход поединка нельзя было считать победой. Только сам он упрекал себя. Боги не дали ему победы — не сочли достойным. Но, может быть, они только испытывали его силу и твердость, может быть, главный поединок еще впереди? Явору хотелось, чтобы это было так.

— А вот посмотрим! — вдруг сказал он. — Вот посмотрим, кто теперь прежде поднимется — печенежина или я.

— Ты, чего и думать! — горячо воскликнула Медвянка. — Куда их кудесникам лохматым до Обережи! Тебе все наши боги помогают, и Христос тоже. За тебя вся земля — ты скоро встанешь.

— Боги достойному помогают, — подтвердил Обережа. — А твой жизнеогонь ярок — сама земля наша, Мать Великая, питает его.

Едва увидев боярышню, а за ней Иоанна с Чернавой, все по лицам их догадались, что что-то произошло, и стали расспрашивать. Иоанн молчал, Чернава опомнилась и негромко причитала по-своему, а Сияна, напуганная не меньше ее, едва смогла рассказать, что случилось на забороле.

— А смелый болгарин-то оказался! — с удивлением одобрил Велеб. — На толпу и из своих не всякий бы вот так полез, а его-то в городе не жалуют. Не подоспей Горюха — лететь бы им со стены вдвоем, ей-Перуну!

— Бог уберег! — твердо ответил ему сам Иоанн. — Бог правому не допустит погибнуть, пока он назначение свое не исполнил.

— А может, и не зря люди ярились! — проворчал Вереха, косясь на Чернаву. — Печенегов-то кто разберет? Чего она там бормотала на стене?

Все посмотрели на Чернаву. Она сидела на полу, забившись в угол и сжимая голову руками. О могучий Тэнгри-хан, обладающий десятками тысяч глаз, о добрая богиня Умай, за что вы дали ей такую жестокую судьбу? Почему она и ее сын, разделяя с белгородцами тревоги и тяготы осады, должны снова и снова платить за вину своих далеких соплеменников? Лучше не родиться на свет, чем жить рабом в чужом племени, каждый день терпеть ненависть и презрение только за то, что глаза твои черны!

— Чего ты, дедо? — обиделась за Чернаву Зайка. — Может, она свою родню посмотреть хотела. А, Чернаво?

Услышав свое имя и знакомый голос девочки, Чернава подняла голову. В устремленных на нее глазах она видела уже не вражду, а любопытство и даже немного сочувствия.

— Своя родня? — повторила она, словно не понимала, о чем идет речь. — У меня нет родни. А свои? Где они, свои? Я — из народа хана Бече, мой сын — из русов. Печенеги побьют русов, русы побьют печенегов — все одно, горе мне!

Она снова закрыла лицо руками и стала покачиваться, бормоча что-то горестное на своем родном языке.

— Дак что ж тут поделать? — сказал сотник. — Не мы к ним пришли, а они к нам. Теперь поглядим, чей меч и чей бог сильнее будет.

— Есть один дух на небе, кто обоим племенам поможет, ибо и русы, и печенеги равно почитают его, — снова подала голос Чернава. Видя, что здесь никто не питает к ней вражды, она немного осмелела и заговорила о том, что было у нее на сердце. Неужели во всем городе не найдется никого, кто бы ее понял?

— Кто же такой? Что за дух? — удивились все. — У нас боги-то разные все.

— Дух коназа Святослава, который был отцом Владимира.

— Князь Святослав?

— Да. Он был великий воин, его чтут в степях высоко. Ничто так не почитает народ Бече, как смелость и удачливость в битвах. А коназ Святослав имел их больше, чем положено человеку. Он был сын бога.

— Он и есть потомок Дажьбога самого, — сказал Обережа.

— Коназ Святослав был смел, быстр, неутомим! В своей орде я слышала песни во славу ему.

— Так вы же его и убили! — выкрикнула Зайка. Постоянно вертясь среди дружины, она знала много преданий о древних воителях и битвах.

— Он был тогда враг, а врага убивают. И хан Куркутэ сделал чащу из его черепа и пил из нее со своей женой, чтобы у них родился такой сын, какой был коназ Святослав! И теперь один только он поможет нам всем, он один укажет пути, по каким русы и печенеги разойдутся без крови.

Чернава забыла свой страх, говорила горячо, воодушевленно, глаза ее блестели верой и восхищением, усвоенным с детства. Теперь, когда ее сердце рвали пополам воспоминания и привычка, любовь к тому племени, в каком она родилась, и к тому, с которым породнил ее сын, так нужен был добрый дух, который поможет им примириться, сумеет сохранить и печенегов, и славян, позволит разойтись, не проливая крови, не умножая горя и слез! Все в городе проклинали печенегов и желали им гибели, одна только Чернава, безмолвная рабыня, горячо желала мира всем, страдая за оба народа и еще сильнее ощущая свое одиночество среди взаимной вражды. Даже здесь, в гриднице, где ей обещали защиту, только в одних глазах она сейчас видела понимание — в темных глазах болгарина Иоанна, заслонившего ее от толпы. Не ее одну он жалел — он тоже хотел мира всем, людям любой крови и любого языка. Мира, ради которого явился роду людскому его Бог-Искупитель. Но кто еще мог понять их сейчас?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});