Мемуары мессира Дартаньяна. Том II - Эдуард Глиссан

Его мина вовсе не отвечала мягкости его слов. Она абсолютно не была привлекательна в том роде, что у него скорее был вид сатира, чем воспитанного человека. Однако, так как никогда не следует судить об особе по внешнему виду, а кроме того, я начал замечать по манере, в какой он обернул свой комплимент ко мне, что если он умел славно биться, когда видел перед собой врага, он совсем недурно умел и говорить, когда в этом являлась надобность, потому я держался настороже, из страха, как бы мне не случилось обронить какое-либо слово, которое он смог бы использовать против меня. И так как я знал, что, за исключением великой добродетели, чрезвычайно редкой в том веке, в каком мы живем, не было ни единой персоны, что не была бы в восторге от лести, я начал ему ее расточать. Я особенно распространялся по поводу его бдительности и его активности, и, желая защититься от моих похвал, поскольку не принято было аплодировать самому себе собственным молчанием в подобных ситуациях, он хотел было что-то возразить, но я сказал, что ему не пристало опровергать оценку Месье Принца бессмысленной скромностью; поскольку он выбрал именно его предпочтительно перед столькими другими последователями его партии, значит, это верное указание на то, что он его знал не менее хорошо, чем я сам.

Лесть.

Все это были только речи, и даже речи достаточно бесполезные, когда бы они не вели к цели. Однако, так как никогда так хорошо не втираются в доверие к определенным особам, как расточая им льстивые слова, что самолюбие частенько заставляет их принимать за истинную правду, если я и упорствовал в продолжении этих восхвалений, то совсем недолгое время; напротив, я решил возобновить их в нужное для меня время. После этого мы заговорили [300] о деле, что привело меня к нему, а так как ему нужно было также урегулировать кое-что с Наместником Ретеля по поводу контрибуций, а я возложил на себя заботу и об этих переговорах, точно так же, как и о других, мы имели с ним несколько совместных обсуждений. Я нашел уместным в этих новых разговорах осыпать его похвалами, что я оставил в запасе; я ему сказал, насколько же это обидно, что такой человек, как он, употребляет свою молодость на службу кому-то иному помимо его Короля. Я его спросил, на что ему было здесь надеяться, и кроме того, что его честь и долг были этим задеты, разве не правда, что Король мог сделать для него гораздо больше за один день, чем Месье Принц за всю его жизнь. Он был обязан согласиться в этом со мной, и, отбросив все другие разговоры, чтобы продолжить этот, я ему сказал, поскольку он признавал эту правду, он воистину дурно позаботится о своей судьбе и своей чести, если не постарается загладить все сделанное им какой-нибудь великой услугой. Он прекрасно мог понять, что под этим я подразумевал возвращение Рокруа в руки Короля. Это было вовсе нетрудно, но так как он хотел посмотреть, до каких пределов я намеревался дойти, либо из любопытства, может быть, также и потому, что он мог извлечь из этого больше преимущества, он слушал меня с величайшим вниманием, ни в какой манере не желая меня прерывать. Он принял даже вид некоторой покорности, будто бы уже наполовину был убежден в том, что я ему говорил.

Посулы.

Я поверил в это, по крайней мере, и, не желая задерживаться на столь хорошем пути после того, как я его так славно начал, по моему мнению, я сказал ему, хотя он мог бы адресоваться к другим, может быть, имеющим больше влияния, чем я, чтобы обеспечить ему доброе расположение Двора, предполагая, во всяком случае, что моя речь произвела на него какое-то впечатление, пропитание, какое я получал в течение некоторого времени от Месье Кардинала, давало мне к нему достаточный доступ, чтобы [301] пользой ему послужить подле Его Преосвященства, если он пожелает мне в этом довериться; я получу от этого двойное удовольствие, поскольку вместе с услугой, какую я окажу Его Величеству, я надеюсь, мне удастся и завоевать его дружбу. Я не знаю, позволил ли он мне сказать все, что я хотел, дабы ловко выпытать мои мысли, или же действительно намереваясь мне поверить. Как бы там ни было, так как я не мог постоянно пребывать в молчании, а то, что я ему сказал, требовало ответа, он проговорил в конце концов, вынуждая меня сказать ему еще больше, что был какой-то резон во всем том, что я ему внушал; но, наконец, после того шага, что он сделал, казалось, не было больше дороги назад; вся его судьба теперь находилась в руках Месье Принца; он уже начал совершать значительные вещи ради него; из прапорщика, кем он был в его Полку, он возвысил его до достоинства Коменданта такого важного города, каким был Рокруа; Месье Кардинал, через чей канал текли все милости Двора, не будет в настроении ни сделать для него то же самое, ни даже близкое к этому; он был тверд, как гвоздь, когда заходила речь что бы то ни было отдать; я знал это лучше, чем кто-либо другой, я, кто прошел через его руки, и вот почему было бы бесполезно мне о нем рассказывать. Я ему ответил, что Его Преосвященство действительно считался достаточно скупым, и с моей стороны было бы безумием намереваться оправдывать его по этому поводу; тем не менее, в какой бы скупости он ни мог быть заподозрен, не надо было полагать, будто он упорствовал в ней, когда дело доходило до службы Его Величеству; надо быть уверенным по правде, что он не даст ему Наместничества сразу же после его расставания с Принцем; политика не допустит такой неуместной вещи; я его самого призываю в судьи, его, кому известно лучше, чем мне, что когда хоть раз человек замешан в бунте, требуется время, дабы изгладилась даже память об этом. Он прервал меня на этом слове и сказал — поскольку память об этом остается в душе, он [302] считает меня слишком справедливым и бескорыстным, чтобы советовать ему такое примирение, какое навсегда оставит его под подозрением, а, значит, и соглашение ничему не послужит, и, следовательно, он гораздо лучше сделает, удержавшись там, где он был, чем перейдя в партию, где на него всегда будут смотреть, как на предателя; он был уважаем в своей, и так как с ним не будут так же считаться в партии Короля, ему надо было бы потерять или разум, или честь, чтобы позволить себе увлечься моими словами.

Отборные аргументы.

Другой на моем месте, может быть, и растерялся бы, и затруднился бы с ответом. Его возражение имело кое-какие основания, и, казалось, не так-то просто было бы его разрушить. Однако, так как редко можно заставить сбиться с толку человека, бьющегося во имя справедливости и ради правды, я заметил ему, что он, видимо, не понял, о чем я хотел ему сказать, поскольку он мне так ответил; когда я ему сказал, что Месье Кардинал не даст ему поначалу Наместничества, какое он сейчас фактически имеет, это вовсе не потому, что требовалось положить какой-то срок между вознаграждением и мятежом; когда Месье де Тюренн поднял оружие против Короля, ему далеко не сразу поручили командование армиями Его Величества, он целый год оставался без службы, но после наложения на него этого наказания он сделался более могуществен и более почитаем, чем никогда; Граф де Гранпре, Бюси-Рабютен и некоторые другие, кому случилось так же, как и этому Генералу, поднять оружие против Короля, все вернулись в милость, хотя поначалу рассудили бы некстати показывать особенно большое доверие к ним; эта политика не столько даже имела отношение к провинившимся особам, сколько к народу, постоянно следящему за всем, что происходило при Дворе. Не следовало выставлять на всеобщее обозрение, будто кто-то был в настроении короновать прегрешение, хотя частенько кое-кто бывал к этому и принужден; например, Кардинал был [303] обязан сделать Графа д'Оньона Маршалом Франции, дабы отобрать у него из рук Наместничество; но хотя он и был возведен в это достоинство; так как сделано это было по принуждению, его и оставили при нем, как неприкаянного; гораздо лучше стоило претерпеть своего рода недолговременное покаяние и затем принимать милостивые взоры своего Принца, чем претендовать единым махом захватить все то, что предназначено истинным слугам Его Величества; все, что я сказал ему здесь, с ним непременно произойдет, если он захочет мне в этом поверить, и ему остается лишь позволить мне взяться за работу, чтобы вскоре увидеть ее успех.

Мне показалось, что он был более чем наполовину убежден моими резонами. Потому я наговорил ему еще и других, что я счел такими же убедительными, как и эти; в конце концов он меня спросил, что Месье Кардинал намеревался сделать для него, если он перейдет на его сторону. В те времена почти не говорили о Короле, как если бы его и вовсе не было. Его имя, разумеется, упоминалось в публичных актах, поскольку невозможно было действовать иначе, но если оно иногда и звучало на устах людей, то это была как бы форма преданности или же просто манера говорить. Не знали, однако, что это будет один из самых великих Королей, каких когда-либо знала Франция, и самый достойный ею повелевать. С момента, когда я осознал, что Монталь зашел настолько далеко, что задал мне этот вопрос, я счел мое дело почти решенным. Я не захотел, тем не менее, следовать его примеру, то есть, забегать вперед, как он это сделал. Я рассудил некстати делать ему еще какие-нибудь предложения, хотя и был наделен такой властью. Я побоялся, как бы он не уверился в том, будто бы я явился специально ради этого. Вот почему, оставаясь наиболее сдержанным, чем когда-либо, я ему ответил, что он спрашивал меня о деле, превосходившем мои полномочия; когда бы я вмешался в это и принялся ему что-то говорить, все это были бы лишь предположения, и я сам не был бы [304] уверен в своих утверждениях; а я не тот человек, чтобы высказывать вещи, которые впоследствии могут быть опровергнуты; мне нужно его позволение написать об этом ко Двору, если он хочет, чтобы я высказался с полной ясностью. Он мне заметил, что я прекрасно изображаю хитреца, а он и не ожидал меньшего от человека вроде меня; это, однако, было совершенно бесполезно с ним, потому что он умел разгадывать загадки, хотя бы и не хотели этого за ним признать; он весьма крупно ошибется, если я не прибыл в Шампань специально для того, чтобы его совратить; он не скажет мне ничего больше, потому что я не тот человек, кто признался бы ему в чем бы то ни было; однако я бы сделал это, если был бы так же чистосердечен, как и он, и это послужило бы больше, чем я могу себе представить, в продвижении моих дел.