Семь дней творения - Владимир Максимов

- Эх, мать моя, мамочка, бросила бы ты меня камушком во чисто полюшко, не было бы горюшка... Как у нас на фронту старшой говаривал: "Магазин не чищен, в канале ствола копоть, отсюда и вша"... Чистота - залог здоровья... Эх, ручки мерзнуть, ножки зябнуть!..

"Что держит таких людей? - следя за деятельным мельтешением Горшкова, думал Вадим. - Как они ухитряются не сломаться после всего пережитого? Ведь это трехжильным надо быть, чтобы такое выдержать!"

В этом таился какой-то непостижимый еще для него секрет, какая-то за семью печатями загадка, постичь которые ему только предстояло. Но об одном он мог уже и сейчас судить определенно: пройди Горшков еще три раза по стольку, все его останется при нем, и никакая сила в мире не способна сломать его человеческой сути.

В палату снова заглянула тетя Падла, удовлетворенно хмыкнула:

- Говорила, довольны будете. Он у вас здесь за трех санитаров работает. К его бы рукам да еще и голову!

- Не скажи, кума,- весело огрызнулся тот,- голова голове - рознь. Одна голова для умственного соображения, а другая для дела. Вот и прикидывай, что - к чему.

- Мели, Емеля! - Она лишь беззлобно рукой махнула в его сторону и оборотилась к Вадиму: - К Петру Петровичу вас. Зовет. - И уже строже: - Со мной и пойдемте.

Вызовы такого рода случались здесь редко, чаще всего по делам, отлагательства не терпящим, а потому Вадима дважды уговаривать не пришлось. В следующую минуту он уже чуть не бегом несся по коридору к двери с заветной табличкой. Предположения, причем самые фантастические, одно за другим сменялись в его голове: "Деду разрешили опеку? Или, может, жена смилостиви-лась? А вдруг..." Об этом "вдруг" даже думать не хотелось, до того жутким и невероятным оно ему показалось.

Тетя Падла нагнала его по дороге, тяжело задышала у плеча:

- Вы с ним поосторожнее нынче... Не в себе он малость... Он у нас всякий бывает... Попадет вожжа под хвост, не удержишь... Ну,- она отперла дверь, впустив его,- с Богом!

Доктор даже головы не повернул к нему навстречу, а лишь неопределенно махнул рукой, что, наверное, должно было означать нечто вроде приглашения садиться. Известный всему отделению блокнотик лежал сбоку от него не раскрытым. Наглухо завинченная щегольская авторучка сиротливо красовалась в карандашном стакане. Признаки это все были недобрые, и, опускаясь на стул около двери, Вадим приготовился к худшему.

- Послушайте,- все так же не поворачивая к нему лица, заговорил заведующий,- вы, как видно, тоже считаете меня мерзавцем?.. Вполне возможно... Но, может быть,- он резко, всем корпусом вывернулся в сторону гостя, и лишь тут до Вадима дошло, что доктор глухо и матеро пьян,- вы мне скажете, уважаемый Вадим Викторович, что я мог сделать для него?.. Я не баррикадный боец, увольте! В Пеште, кстати сказать, мы вместе с ним сметали эти самые баррикады с лица земли... Тогда его не мучила совесть и он не вспоминал о Спасителе... Раненых добивали на месте... Мальчишек добивали... Им по пятнадцати-то едва ли было... А теперь один я кругом сволочь... А он - агнец с терновым венцом вокруг макушки... Аскезу принял, а мирского суда боится... Хочет на казенных харчах крест нести да еще и не в одиночку, а скопом, со всеми вместе... Комфортабельного мученичества жаждет! Ладно. Он рывком взял на себя ящик стола, достал оттуда папку и, беспорядочно перелистав её, высвободил из неё пачку документов. - Вот здесь всё ваше: паспорт, военный билет, трудовая книжка, удостоверение личности... С завтрашне-го дня я записываю вам в журнал свободный выход для свиданий... Куда и когда вы уйдете, меня не интересует... Хочу только предупредить: искать вас будут. И основательно искать...

- А вы как?

- А это не ваша забота, Вадим Викторович. - В совиных глазах его на мгновение засквозила колючая трезвость. - О себе я позабочусь сам. - Он ладонью придвинул документы на самый край стола. - Берите свои цацки... Или, может быть, вы тоже по святости стосковались?

- Дело не в этом, но, согласитесь, покупать свободу за чужой счет...

- Ох уж эти мне творческие особы! Слова в простоте не скажут... Пусть вас не мучит совесть. Или, как выражается Марк Францевич, спите спокойно, дорогой товарищ... Берите...

Угрюмая усмешка на узком лице доктора становилась все более вызывающей. И если еще минуту назад Вадим готов был отказаться, избежать соблазна, то усмешка эта мгновенно изменила его намерения. Будь, что будет! Рано сдаваться на милость неизвестного дяди. Он еще побарахта-ется, прежде чем ему - Вадиму Лашкову - устроят узаконенное заклание.

Бешеная сила протеста подняла его с места и бросила к столу. И в тот момент, когда документы оказались у него в кармане, он сразу же осознал, что уже решился, что назад ему пути нет и что это его единственный шанс выбраться отсюда.

Провожая его до двери, Петр Петрович пьяно хохотнул у него над ухом:

- Я, может, тоже скоро сбегу... В пространство...

Вадиму не пришлось ответить, дверь захлопнулась за ним и он оказался лицом к лицу с тетей Падлой, которая, вопросительно вскинув на него отечные глаза, чуть слышно помолила:

- Ты уж не звони слишком... С кем не бывает...

- Не маленький...

Потянуло курить, и он подался в уборную, где уже орудовал Горшков, старательно выскребая замызганные унитазы. Появление Вадима лишь прибавило ему рвения и словоохотливости:

- На хрусталь блеск наводим, чтоб опорожнялся - сердце радовалось... Из отхожего места кибинет оборудуем. Сиди - не хочу!

- Не надоело?

- От безделья думы разные, а от думы человека вошь ест. А в деле, как в запое, самые паршивые тебе роднее матери.

- На таких, как ты, воду возят.

- Так-то оно, может, и так. Да ведь и сам напьешься...

Вадим глубоко затянулся и, с наслаждением выпуская дым, подумал обескураженно: "И сколько их еще в России, чудаков этих, тьма!"

XII

Галки над прогулочным двором горланили весну. Конец апреля выдался на редкость безоблачным и теплым. Почки корявых тополей вдоль заборов бесшумно взрывались крохотными язычками зеленого пламени. Из-под седых островков ноздреватого снега во все стороны расплывались влажные подтеки.

Петр Петрович исполнил-таки обещанное: в день приезда Татьяны Вадима впервые выпустили из отделения без присмотра. Выйдя в прогулочный двор, они долго молчали, не зная, с чего начать. Слишком уж многое вставало теперь между ними.

И хотя Вадим заранее предвидел весь ход своего последнего объяснения с женой, разговор начался куда неприятнее, чем он предполагал. Для Татьяны смысл его объяснений свелся к разводу. Соответственно с этим та себя и повела.

- Что ж,- оскорбленно подобралась она, предпочитая нападение защите,этого мне надо было ожидать. При твоем образе существования... Попойки, случайные связи... Исковеркать жизнь человеку, это в твоем стиле. А я-то жду! - У нее была удивительная особенность верить тому, что она говорила. Лучшие годы, молодость отдала... Жила, словно монахиня... Но и я так просто не отступлюсь. Квартиры ты не получишь... Ты ни на что не имеешь права... Ты недееспособен, милый. Ни один суд не станет на твою сторону.

- Ты можешь слушать?

- Тебя - нет.

- И все-таки, я прошу.

- Ты снова хочешь, чтобы я терпела твое пьянство и твои сумасшедшие выходки в квартире,- я хочу хоть какое-то подобие порядка.

- Успокойся,- Вадим поспешил предупредить ее, уже готовую разразиться слезной истерикой. - Тебя никто не гонит. Если ты поможешь мне уйти отсюда, я возьму только пару белья и рубашку.

- Значит, рай в шалаше? - Жалкой усмешкой она тщетно пыталась скрыть свою обескураженность.- Не поздно ли, Вадим Викторович?.. И что же, молода, красива? - Влажные губы ее мстительно вытянулись в тонкую ниточку: предпочтение, оказанное другой, было выше ее понимания. - Видно, с приданым? - Манера разговаривать вопросами выражала в ней высокую степень раздражения. - Дача? Машина?

Но если раньше все ее подобного рода речи доводили Вадима до дикого бешенства, то теперь, слушая жену, он оставался устало равнодушным и лишь никак не мог взять в толк, как ему удавалось чуть не десять лет терпеть эту женщину рядом с собой, мирясь с въевшейся в нее чуть ли не со дня рождения мелочностью и фальшью. Фальшиво в ней было все: голос, походка, речь; казалось, стоит ей сделать хоть одно естественное движение, как она исчезнет, растворится, изойдет в этом движении полностью, без остатка,- до того предельно немыслимым выглядело для нее всякое человеческое проявление.

- Оставь эту самодеятельность хотя бы на сегодня.

- Ну, конечно, где мне, ты же профессионал.

- Ты неисправима.

- Влияние близких?

- Я отдал тебе не худшую свою часть.

- На тебе, Боже...

- Мы прожили с тобой несколько лет. - Со спокойной целеустремленностью он старался пробиться к её сознанию. - Прямо скажем,- лишних лет. Но вот сейчас, когда всё кончается, можем вести себя друг с другом по-людски.

- Вот и объясни мне по-людски, без фантазий, свои фокусы.