Тессеракт - Алекс Гарленд

Прошел небольшой дождь, и у дона Пепе появилась возможность пуститься вскачь на своей лошади, чего он никогда бы не сделал, останься почва такой же твердой. В центре Негроса почва бывала твердой, как скала, и даже выросшая в Португалии лошадь могла сломать ногу.

В тот день дон Пепе прискакал прямо на участок Толстяка. Поскольку участок располагался в самом дальнем углу поместья, такие посещения были большой редкостью. Люди Толстяка прекратили работу. Они перестали рубить и складывать тростник и наклонили головы в знак уважения.

— Отличный денек, сэр, — сказал Толстяк, когда хозяин подъехал поближе.

— Э-э-э-э, — любезно ответил ему дон Пепе. Прогулка верхом привела его в хорошее настроение. — Вот именно. Отличный денек. Во всем чувствуется рука Господня.

На это нечего было ответить, и Толстяк решил промолчать. Тем временем метис с удовольствием обозревал пределы своего царства. Но тут их внимание привлек неожиданный звук, и оба повернули головы в ту сторону. Это был звук мачете — Пандинг продолжал рубить тростник.

— Почему этот человек не прекратил работу? —  осведомился дон Пепе, приподняв поля шляпы, чтобы лучше видеть.

Толстяк замешкался. Другие надсмотрщики, не колеблясь, пустили бы в дело кнут, используя повелительную нотку в голосе хозяина как возможность показать свою безжалостность. Однако Толстяк не был жестоким человеком. Он не хотел наказывать Пандинга без всякой причины, поэтому тщательно обдумал свой ответ.

— Сэр, — сказал он наконец, — я думаю, Пандинг хочет показать вам, какой он хороший работник.

— Хороший работник, — повторил дон Пепе. —  Это неплохо, но мне кажется, он слишком усердствует. Ведь другие могут подумать, что он меня не уважает. Значит, э-э-э-э, останови его.

— Остановить его, сэр?

— Да. Остановить.

— Остановить его? — повторил Толстяк.

— Да ты совсем оглох! — Дон Пепе поднял хлыст и ударил Толстяка по щеке. — Так лучше?

— Гораздо лучше, сэр.

— Отлично. Так ты собираешься его останавливать или нет?

— Сэр, я…

— Да или нет?

— …Да, сэр.

Дон Пепе поудобнее устроился в седле в ожидании развязки.

До того места, где Пандинг рубил тростник, было совсем недалеко, но Толстяк шел очень медленно, уперев взгляд в землю и вобрав голову в плечи. Подойдя совсем близко к Пандингу, он вдруг повернулся и бросил быстрый взгляд на наблюдавших за ним работников, а потом на дона Пепе. Метис даже не смотрел в его сторону. Он, казалось, разглядывал белые стены своей асьенды, которые выглядывали из джунглей, как череп из высокой травы…

Как череп из высокой травы.

Жожо очнулся от воспоминания.

Буквально только что он слышал голос отца и ясно видел асьенду. Он слышал басовитое жужжание мух, звук ударов кнута и крики, доносившиеся с плантации. И вдруг все это исчезло.

Он нахмурился и тихо вздохнул, вновь отдаваясь воспоминаниям.

Именно на этом месте он обычно перебивал отца, нетерпеливо вздыхая и спрашивая: «А почему Толстяк не убежал?» — когда был еще маленьким. Или: «Почему же Толстяк не объяснил насчет красного тумана?» — когда стал постарше. Отец ничего не мог на это ответить. Он лишь пожимал плечами и говорил: «Так уж вышло». При этом он был похож на священника.

На заднем сиденье дон Пепе продолжал громко сосать зубочистку, выплевывая мелкие щепки.

— В прошлом году это была очень хорошая гостиница.

Он все еще разговаривал с мистером Шоном.

— Но мой компаньон говорит, что она уже не та…

Вот так-то, компаньон. Жаль, что Терой не понимает по-английски, иначе ему было бы очень лестно услышать, что его называют компаньоном. Жожо повернул голову направо, собираясь сказать ему об этом, потому что метису было не до них и они могли разговаривать вполголоса. Но Терой смотрел в окно, а Бубо — сам не зная почему, Жожо был в этом уверен — уставился прямо ему в затылок.

Испытывая раздражение, Жожо немного сполз с сиденья, чтобы его не было видно за подголовником.

Толстяк приблизился к Пандингу на расстояние удара мачете и перекрестился, а потом рванулся вперед.

— Толстяк такой же чокнутый, как Пандинг, — сказал один из наблюдавших за ними работников.

Но Толстяк совсем не был чокнутым. Пандинг все равно не услышал бы его приказа, а на удар кнутом ответил бы ударом мачете прямо ему по шее. Поэтому Толстяк изо всех сил схватил Пандинга, прижав ему руки. Единственное, на что он надеялся, так это продержаться, пока красный туман не рассеется.

Минуты две-три они стояли, слегка покачиваясь в зарослях тростника, пока Пандинг пытался освободиться. Но в конце концов их мышцы ослабли и самое опасное осталось позади. Толстяк ослабил хватку, а мачете выпало из рук Пандинга.

— Хозяин… — сказал Толстяк на одном дыхании.

Пандинг удивленно взглянул.

— …приказал тебе остановиться.

Толстяк вернулся, абсолютно уверенный, что его не в чем упрекнуть. Он только что смотрел в лицо смерти, и теперь ему есть о чем рассказать. Но дон Пепе считал иначе.

— Мне не нравится, как ты управляешься с работниками, — заявил он.

Толстяк улыбнулся.

— Сэр, я делаю все, что в моих силах.

— В таком случае тебе следовало бы поучиться этому у других надсмотрщиков.

— Им самим не мешало бы поучиться у меня.

Дон Пепе прищурился, услышав этот самодовольный ответ.

— Да?

— Мои работники рубят и скирдуют тростник быстрее, чем у них, и реже умирают.

— Правда?

— Да, сэр. Чем меньше их умирает, тем больше они делают работы.

— Неужели?

— Так оно и есть, сэр. Я считаю, что другие надсмотрщики могли бы и…

— То есть, — взорвался дон Пепе, — если я тебя правильно понял, тебе не нравится, как я веду дела у себя на плантации.

Холодный тон дона Пепе немедленно привел Толстяка в чувство.

— Ни в коем случае, сэр! — запротестовал Толстяк. — Мне бы это и в голову не пришло! Я только… только… — Он замялся, подыскивая слова.

— Только что?

— Я просто хотел… 

— Что?

— Я… 

— Ну? 

— Я… 

— Ну?!

Но Толстяк не мог вымолвить ни слова. Он был в полном смятении и не понимал, как всего за несколько минут оказался в таком опасном положении. И тогда, не в состоянии ничего сказать, он сделал этот жест. Жест, который мог означать дружеское расположение, приглашение к откровенному разговору либо стремление усилить свою позицию в споре, будь он сделан в другое время и по отношению к другому человеку. Сейчас же он означал просьбу о помощи.

Его потная, покрытая соком сахарного тростника ладонь легла на ногу метиса. Толстяк тут же отдернул руку, признавая, что перешел границы дозволенного, но было уже поздно — на кремовом шелке остался отпечаток, свидетельство содеянного.

Седые брови дона Пепе взметнулись так высоко и так резко, что, казалось, сейчас сорвутся с головы и улетят, как пара морских чаек.

— О-о-о-о! — вскрикнул в недоумении дон Пепе.

Лицо Толстяка вспыхнуло и потемнело от ужаса.

— Э-э-э-э… Позови этого человека. Он неплохо управляется с мачете.

— Сэр, я куплю вам новые брюки. Несколько пар из чистого шелка и разных цветов…

— Не смеши меня. У тебя просто денег не хватит.

— У меня есть сбережения, и я мог бы…

— Ты, кажется, не понимаешь. Дело не в брюках, дело в принципе. А принципами я поступаться не могу, и ты это понимаешь.

— Я понимаю, но…

— Хорошо. А теперь… — Дон Пепе вытянул свой хлыст в направлении Пандинга. — Эй, ты, иди сюда. Я не собираюсь торчать тут весь день.

Толстяк невидящими глазами уставился на свои пальцы.

— Сэр, умоляю, подождите. Если мне сейчас отрубить руки, я умру от потери крови. Позвольте хотя бы сделать это сегодня вечером. Мы бы разогрели утюг и прижгли рану, чтобы она не кровоточила.

— Ты что, врач?

— Сэр, умоляю вас! — произнес Толстяк срывающимся голосом. — Я не выживу, если их отрубить прямо сейчас.

Дон Пепе задумался, теребя складки кожи под подбородком.

— Ну хорошо. Я не смогу при этом присутствовать, потому что сегодня вечером я занят. Приезжают важные люди из-за границы. Но завтра я все проверю. Да, если ты попытаешься сбежать, я скормлю твою семью твоим же псам.

— Да, сэр.

Метис одобрительно кивнул, развернул лошадь, пришпорил ее и скрылся в клубах пыли.

На следующий день, как и было обещано, дон Пепе появился у Толстяка, чтобы проверить, как выполнили его указание. Толстяк лежал в своей хижине, едва живой после ампутации, за ним ухаживали его жена и Пандинг. Хозяин мельком взглянул на пышущее жаром, окровавленное тело Толстяка и покачал головой:

— Я сказал — обе руки, а не одну.

Толстяк не вынес еще одной ампутации.