Отраженье багровых линз - Илья Буров

даже не мог подумать, что он пойдёт за мной, но раз он здесь… «Не могу назвать то место домом» — Вывел я в дневнике из-под спальника.

— Из-за смерти близких? — Спросил тот риторически. — А как насчёт меня? Я для тебя какая-то игрушка?

Я безынициативно покачал головой. Или мне так показалось.

— Помню твои глазки горошины при нашей первой встрече. — Добро усмехнулся собеседник. — Глупо было скрывать страх, я вижу людей насквозь. Понимаю эмоции, переживания. Вижу цели да намерения.

Отложив растрёпанную книжку, я аккуратно снял с костра котелок и взялся за ложку.

— Замечу. — Поднял свой чёрный палец неугомонный. — Твои действия подданы чувствам и ожидаемы. Если бы не детская любовь к отцу, не стыд перед ним, ты и задумываться б не стал о подобной авантюре!

От каши исходил вкусный аромат, так и не терпится попробовать!

— Неужели ты на что-то надеешься? — Развёл руками зелёный слоник. — Прошло ведь года полтора, наверняка кости Аристарха, где бы они не были, обгладывают давно крысы! Возвращайся, пока не поздно! Не ищи погибель, как папаша.

Избавиться от его пустомельства — заветная мечта. Зачем вообще эта псина, преступившая рамки морали, увязалась за мной? На что я ему?

Воображаешь, как всегда? — Фыркнула морда. — Убрать меня вздумал?

Я и не заметил, как котелок с прибором заменил лежащий в спальнике Наган. Раздался глухой взвод курка.

Что же, мой дорогой друг. — Встал ненавистник на ноги. — Надо и честь знать!

В след ему сверкнули пламенные искры: костёр с наслаждением принял новое полено. А я с упоением положил в рот ложку горячей каши.

День второй.

Утренняя морось. По защитному листу карты скатывалась влага, а я, засев в рытвине у шоссе «Сургут-Нижневартовск» сверял свой маршрут, следующий пункт которого находился аж в ста километрах от прошлого. Сотня тысяч шагов через леса, овраги и редкие рощицы.

К полудню, выйдя из лесу в хвойных иглах, грязи и поту, я рухнул наземь пригорка. На пелену жухлой травы, показавшейся утопающе мягкой периной, с которой тяжко подняться даже по истечению получаса! Тогда, разводя сонные от дремоты веки, заспанный парень не сразу и заметил, что на низкую ветвь можжевельника напротив села невероятно красивая птица. Заметный хохолок, розовато-серый окрас, грация отточенных движений. Парень успел уловить лишь последние секунды поиска ягодки и начало стремительного полёта, но ему хватило б и тысячной части от произошедшего.

Улыбка не сходила весь оставшийся день. Не сошла и вечером, когда за перелеском открылись топи невиданных конца, о переходе которых не шла и речь. Это не то чтобы опасно, но может занять невероятное количества времени, коего в распоряжении крупицы.

“Плевать!” — Не сошла с лица улыбка. — “Пойдём по шоссе!”.

День третий.

Почему я раньше не двигался по шоссе? От малозаметной дрожи страха, что топчу землю не один и в любой момент могу оказаться на мушке самопала или с огромной шишкой на лбу в канаве? От нежелания встретить незнакомых мне людей, понять сущность которых в нынешних реалиях невообразимо?

«Боюсь не дойти до отца.» — Вывел я карандашом в дневнике, собираясь выпить последние таблетки «Мукалтин». Вероятно, преувеличиваю, но каждый человеческий страх может порой занять одну из ключевых ролей в истории.

Путь пролегал чрез таёжную речушку, посреди единственного моста над которой зияла брешь. Проблем она не доставила: бетон крошился от любого давления на оставшейся метровой тропке, но берцы то увидели противоположный берег! Дело в том, что разрушения вовсе не от ядерной боеголовки — эта могла быть авиабомба. Одна она быть не могла, следовательно, мост — часть воздушной атаки в рамках наступления? Я не слышал от переживших про военные действия до термоядерного конфликта, но их наличие на глаза: разрушенный мост, блокпост на дороге далее.

Блокпост.

Завидев укрепления на подъёме шоссе, я тут же спустился в ближайшую канавку у бетонки. За металлическими ежами с колючей проволокой для остановки техники шли дзоты с перекрывающими шоссе стрелами шлагбаумов. “Серьёзная защита.” — Размышлял я. — “Зачем так перекрывать бетонку? Неужели догадки о военных действиях имеют место или это предосторожность? Защита какого-то стратегического объекта или структуры? Но от кого?”.

Заградительный пункт оказался брошен, что неудивительно, давно. Пустые, развеваемые ветром палатки уже не содержали в себе солдатских подразделений, не было нужды в закрытом брезентом автомобиле на краю территории, в дополнительном укреплении офицерского штаба с потрёпанным флажком на макушке, внутри которого, на удивление, оказалось не так заброшенно. Радио на книжной тумбе, кровать с подвешенной над ней гитарой, нескромная мебель — только слой пыли говорил о возрасте используемого, как и скрученное ёжиком тело за ящиком у входа. Заветшалый солдат закрывал натянутый тонким череп так, словно не желал, чтобы его увидели…

— Я не хочу, чтобы ты видел меня такой… — С тяжёлым хрипом закрывала лицо матушка. Её руки, как и вся кожа на теле, была усеяна язвинами, и лишь проблеснувшее кольцо на безымянном пальце напоминало, что жизнь прожита не зря. Мы все понимали, что осталось недолго. Наверняка понимал и отец, ценя кольцо и на своём безымянном пальце, кое перекрывало старую наколку.

— Какой бы не была, — Раскрыл я её руки. — ты остаёшься моей мамой. И раз на нашем пороге уже давно сопит смерть, пускай последнее, что ты будешь видеть, будут лица твоих близких!

Присев на корточки, я заметил какую-то смятую пачку под закостенелым рукавом советского кителя. «Димедрол» — Гласила надпись. “Здесь наверняка должен быть медпункт.” — Подумал я, вернув солдату его погибель. — “Либо пропустил, либо еще не дошёл.”

Завернув за угол, я действительно наткнулся на неприметную бледно-зелёную палатку с облупленным красным крестом на брезенте. Она была куда меньше офицерской, отчего и заметить её с той стороны было практически невозможно. Внутри, прямо у входа меня встретила перевёрнутая столешница. Чуть дальше расположилась койка, а левее от неё раскуроченная тумба и вскрытый ящик. Пол был усеян опустевшими пластинами, грязными бинтами и прочим мусором. Перебравшись через покосившиеся ножки стола, я пробрался к ящику, приподняв его крышку. Он был на три четвери пуст. Лекарства, лежавшие на дне, напрочь отсырели. Колбы «Кальцекс» разбиты, а таблетки внутри крошились при малейшем касании. Всюду была рассыпана и борная кислота, пачки которой были разорваны или вскрыты. Отряхнув от порошка и пыли уцелевшие бинты, я сложил их в сумку. Также удалось отыскать целую пачку препарата, облегчающего течение простуды: «Аксофен».

Выйдя к обочине, я взглянул на автомобиль под брезентом. Это был тёмно-болотный «ГАЗ-69», называемый Козликом из-за движения скачками. Чуть завалившись на бок из-за