С папой на рыбалку - Слав Караславов

В конце концов папа собрал это месиво в тарелку и вытряхнул в помойное ведро. Он вытер руки о мамин передник, оставив на нём большие жирные пятна, и вынул из кармана два лева:

— Ани! Сбегай, мой воробышек, в булочную и принеси ещё два батона.

Когда я принесла хлеб, в кухне стояла мама и держала в руках передник.

— Стирать будешь сам, имей в виду!

— Ладно, ладно! — примирительно сказал папа. — Если надо, и в химчистку снесу. Большое дело!

— С тех пор, как я за тебя вышла, одни мучения. А теперь ещё эта рыба, пропади она пропадом. Подавиться бы вам костью.

— Сперва наловить надо, а тогда, может, и до этого дойдёт, — усмехнулся папа.

— Я маюсь с утра до ночи, белого света не вижу…

— Роси! — Папа занял воинственную позу. — Я занят делом. Помогла бы лучше приготовить мамалыгу.

— А он ещё дурака валяет! — бросила мама скороговоркой и хлопнула дверью так, что чашки в буфете зазвенели.

Папа посмотрел в мою сторону, лукаво подмигнул мне и вздохнул.

— Любая страсть требует жертв! Неси сюда хлеб!

Не успели мы обрезать корку одного батона, как открылась дверь и в кухню вернулась мама.

Наверно, у нас с папой был довольно жалкий вид, потому что она улыбнулась своей доброй улыбкой и бросила небрежно:

— Смочите мякиш водой да разомните хорошенько руками.

Мы с папой переглянулись. Затем полили мякиш водой и стали разминать его. Мокрый хлеб расслаивался.

— Подай мне миску! — распорядился папа.

Мы положили хлеб в глиняную миску, в которой мама обычно квасила молоко, и начали месить. Месил папа, а я выполняла его команды.

К нашей великой радости, у нас получилось наконец что-то вроде теста. Глядя на меня, папа торжествующе поднял круглый ком. Но тесто прилипло ко дну миски, миска поднялась над столом и грохнулась на пол.

Папа шваркнул тесто на стол и начал собирать черепки. При этом он порезал себе палец, и пришлось его забинтовать.

Услышав шум, в кухню вошла мама.

— Скоро весь дом прахом пойдёт из-за этой рыбы! Всё уже перебили.

— Можно подумать, что с тобой такого не случается! — буркнул папа. — Кто расколол хрустальную пепельницу?

Эту хрустальную пепельницу папа привёз из Польши. Он ею очень дорожил, пока в один прекрасный день мама не уронила её на бетонный пол перед умывальником. Роскошная хрустальная пепельница превратилась в соль. Возможно, это единственная вещь, которую разбила мама, но, как ни странно, стоит только напомнить о пепельнице, мама тут же замолкает. Так случилось и в этот раз. Она вздохнула и достала из шкафчика медную сковороду.

— Это будет надёжней.

Папа схватил помидор и уже взял в руку нож, но мама остановила его.

— Сперва надо снять кожуру. Иначе у вас ничего не выйдет.

Очистив помидор, мы изрубили его на мелкие кусочки и положили в тесто. Затем добавили растительного масла. Тесто снова хорошенько размяли, и у нас получился симпатичный розовый шарик; нам даже захотелось попробовать, какой он на вкус.

Папа окинул наше творение критическим взглядом.

— Я и сам бы не прочь поесть такой мамалыги! Язык проглотишь!

Тут мы позвали маму.

— А как это начинить ватой?

— Добавить зелени я бы смогла, а насчёт ваты… понятия не имею.

— Ты вообще человек без понятия, — хмуро проговорил папа.

Маму это явно задело. Она у нас самолюбивая.

— Раскатай тесто в тонкую лепёшку, разложи сверху вату, скатай тесто и снова меси. Потом опять раскатай, добавь ваты и опять меси… Ясно?

Папа невесело подмигнул мне и тотчас же распластал розовый шарик, а я тем временем распечатала вату.

Когда мы покончили с мамалыгой, была уже полночь. Мы положили приманку в пакет из-под сахара и пошли спать. Чтобы не разбудить маму, мы легли с папой на раскладном диване в гостиной. В момент, когда я уже начала засыпать, папа толкнул меня в бок и прошептал:

— Ани! Может, её посолить надо было?

— Что?

— Мамалыгу!

— Не знаю. А зачем?

И мы уснули.

Вставать рано — это так здорово. Но когда ты только-только уснёшь и тебя уже кто-то дёргает за косу — приятного мало. Папа разбудил меня в три часа утра. Так рано я никогда не вставала. И мама, которая тоже поднялась с постели, начала ворчать, хоть ребёнка, мол, пожалел бы, ещё набегается за свою жизнь, пускай, мол, спит, пока спится. Первое время, пока я ещё лежала под мохнатым одеялом, я была вполне с ней согласна. Но как только папа надел куртку и стал ворочать рюкзак, я вскочила с постели и сама начала быстро одеваться. Мне сразу вспомнилось тихое, спокойное озеро, розовые от солнца облака, замерещились серебристые рыбки, взлетающие над водой, и у меня вдруг что-то шевельнулось под ложечкой. Я поняла, что теперь никакая сила не в состоянии удержать меня в постели.

Очень интересно идти по городу, когда все спят. Мы шагаем с папой по середине улицы, и кажется, по всему городу идёт звон от наших шагов, хотя на ногах у нас мягкие кеды.

От пышной зелени деревьев падает густая тень. Дома, такие знакомые днём, сейчас просто неузнаваемы — строгие, молчаливые. Только где-то на четвёртом этаже светится кухонное окно. Над белыми занавесками виден большой круглый бак. Мне почему-то кажется, что и там сейчас торопливо снаряжают рюкзак и слышится недовольный материнский голос.

Слева в вышине клубятся вершины могучих деревьев Парка свободы. На тёмном небе, под лучами мощных прожекторов, сияет обелиск Братской могилы. Перед нами открывается шоссе, а где-то вдали блестят неоновые огни Русского бульвара.

— Шире шаг! — скомандовал папа.

— Ну куда ты так торопишься, папа, ведь первый автобус будет только в четыре часа! — напомнила я.

— Давай, давай! Там небось ждёт Афанасий. Неудобно опаздывать.

За папой поспевать не так-то просто. Мы бодро шагаем по асфальту, впереди бегут наши тени. Одна длинная, тонкая, с рюкзаком за плечами, а за нею семенит другая — маленькая, коротконогая, косички торчат, как две ручки опрокинутой кастрюли. Я только сейчас вспомнила, что в спешке даже причесаться не успела. Теперь весь день буду лохматая — у папы на голове такой ёжик, что расчёску носить нет смысла; он и дома редко вспоминает о ней.

Хорошо, что до площади не так далеко. От быстрой ходьбы у меня ноги заболели. Вот мы и пришли. На скамейках под тенистыми липами ни души. Мы сели на одну из них и притихли. Мне почему-то кажется, что сидеть молча, когда есть с кем поболтать, просто немыслимо.

— Папа!

— А?

— Какую рыбу будем ловить?

— Карпа.

— А большие карпы бывают?

— Бывают.

Я силюсь представить себе, как мы возвращаемся домой с большим карпом, нас встречает мама, и вид у нас гордый-гордый.

— Папа, а клёв сегодня будет?

— Наверняка. Видишь, какое ясное небо.

Я откидываюсь на спинку и напряжённо гляжу вверх. Надо мной тихонько шумит старая ветвистая липа. Сквозь листву проступает предутреннее небо. Звёзды уже потускнели, и только одна всё ещё ярко светит прямо передо мной.

— Папа, а что это за звезда?

— Обозная.

Когда-то, ещё до того, как я родилась, папа был лётчиком, и он знает множество интересных историй. Только рассказывает он их, когда собираются его друзья.

— А почему её называют обозной?

— Почему? В былые времена, когда ещё не было железных дорог и автобусов, грузы перевозили на тёлегах, запряжённых волами. Опасаясь разбойников, люди ездили не в одиночку, а группами. Такая группа повозок называлась обозом…

Папа замолкает. Его лицо на минуту освещает малиновый огонёк спички. Красная точечка тлеющей сигареты в густой тени лип похожа на светлячка.

— …На телегах сидели люди с ружьями наготове. Они везли зерно и другие товары к берегам Эгейского моря. Так как днём было жарко, ехали обычно ночью. И все по этой звезде ориентировались. Оттого её и прозвали обозной.

— Папа, а в те времена люди ходили на рыбалку?

— Ходили. Только ловили тогда неводом.

— А что это такое?

— Что, невод? Это такая сеть. Её бросали на воду, затем тянули к берегу. Если какую рыбу удавалось накрыть, её вытаскивали.

Тем временем прибыл ещё один рыбак. Он бесцеремонно подсел к нам, прикурил от папиной сигареты и хриплым голосом спросил:

— Куда?

— Под Казиче́не.

— Имеет смысл?

— Говорят.

— Я и сам туда собрался, но кто его знает… Я большей частью на Криви́нские пруды езжу. Там такой окунь идёт — с пол-литровую бутылку.

— На белого червя?

Незнакомец пренебрежительно пожал плечами.

— А на что же ещё? Окунь только на белого червя берёт. И то не всегда. Капризная рыба. Иной раз как начнёт клевать — не успеваешь в садок складывать. А бывает, что сам клюёшь носом.

— А! Вы уже здесь?

Это дядя Рангел. Он в шортах, перешитых из старых офицерских брюк. На нём какая-то матросская тельняшка и традиционная соломенная шляпа. Я только сейчас заметила, что при ходьбе он ступает как-то внутрь и тяжело раскачивается из стороны в сторону. Дядя Рангел сел возле нас, поставил удочку между коленями и ущипнул меня за нос.