Государственное Дитя - Вячеслав Пьецух

— Мара, будь моею. Озолочу.

Видимо, комендантская дочка не сильно была привязана к своему боцману, поскольку она довольно скоро дала добро.

— Хорошо, — как-то сказала Мара, — но только поклянитесь на Библии, что вы станете государем всея Руси.

Какие-либо резко политические предприятия покуда в планы Василия Злоткина не входили, ему нравилось сибаритствовать и капризничать на острове Даго в качестве чудом спасшегося отрока Аркадия, и поэтому его порядком раздосадовало условие Мары Дубельт, но делать было нечего, и он поклялся, уж очень ему не терпелось залучить Мару в свою постель.

Между тем Энн Бруус воротился в Кярдлу с парой сотен прошений о зачислении на службу в войско Государственного Дитя. Воленс-ноленс, Василию Злоткину пришлось приступить к формированию личной гвардии, и дом старого коменданта скоро превратился в проходной двор: прибывали целыми компаниями безработные русаки из Таллина и Нарвской губернии, пересекали границу дальние потомки латышских стрелков, являлись какие-то подозрительные личности из эстонцев, так что даже пришлось разбить для них лагерь на окраине городка. Впрочем, Василию Злоткину неожиданно понравился кавардак с вечной толчеей, воинственным духом, канцелярией, преклонением перед ним совершенно чужих людей и той атмосферой какой-то панической деятельности, которая обыкновенно так нравится простакам. Проблем и вопросов каждый день возникала тьма, откуда-то приходили денежные переводы, иногда на весьма значительные суммы, во дворе с утра до вечера дымила походная кухня, поставлявшая к общему столу рассольник и бобы с салом, через правильные промежутки времени устраивались стрельбы по воронью, со всех сторон звучало «его высочество приказали», «его высочество возражают», а ближе к ночи в маленькой спальне на втором этаже, в нагретой постели, его дожидалась Мара; боцман, уже прознавший про эту связь, принял ее как данность, как политическую реалию новых дней, и даже заявил жене, что в любом случае до конца разделит ее судьбу.

К вечеру 4 ноября в дом коменданта явился посыльный от губернатора: он сообщил, что начальник Генерального штаба просит его высочество пожаловать в ресторан «Летняя кухня» на секретный ужин в кругу друзей.

Солнце — холодное, багровое, ноябрьское — уже село в море наполовину, когда в пустом ресторане, освещенном точно пожарным заревом, за превосходно сервированным столом собрался якобы круг друзей, а именно: генерал Петер Арнольде, его адъютант, капитан Эрнесакс, Иван Федорович Дубельт, Мара Дубельт и Василий Злоткин, он же Лжеаркадий и Государственное Дитя. За аперитивом и закусками говорили о пустяках, за жарким — о росте цен на нефтепродукты, и только когда подали сыр, генерал сказал:

— А теперь к делу. Я, ваше высочество, имею негласное поручение от правительства. Собственно, мне поручено узнать, каковы дальнейшие ваши планы. Согласитесь, что когда на территории суверенной страны формируются боевые отряды из людей разных национальностей, это не может не вызвать беспокойства у руководителей государства… А вдруг вы собираетесь взять штурмом Таллин? — впрочем, простите мне эту шутку. Так вот позвольте поинтересоваться: каковы же дальнейшие ваши планы?

Василий Злоткин внимательно посмотрел на генерала, потом на Мару, прожевал кусок камамбера и объявил:

— Мне нечем вас удивить, генерал: я всего-навсего намерен восстановить попранную справедливость.

— А именно?

— Не позже, чем через две недели, я вторгнусь со своим войском в пределы России, возьму Москву, сяду на престол и немедленно повешу подлеца Перламутрова на первом попавшемся фонаре.

— Надеюсь, этим не исчерпывается ваша программа по упрочению государственности и общественного порядка…

— Вероятно, придется устроить нации судный день.

— Ну уж нет! — строго сказала Мара. — Если вы, ваше высочество, действительно желаете добра себе и своему народу, то нужно будет предъявить что-то другое, — не плохое, не хорошее, а другое. Русских только этим и можно взять, потому что они падки не на хорошее, не на плохое, а именно на другое!

— Разумно, — согласился генерал Арнольде и раскурил большую свою сигару. — Правитель Перламутров строг, и его не любят, следовательно, новый глава Российского государства должен выказать больше терпимости, обхождения, вообще политичности, если он рассчитывает окончательно и бесповоротно занять престол.

— Обхождения!.. Вы народа нашего не знаете, это злыдень, а не народ! сказал Василий Злоткин и залпом выпил немалый стаканчик водки; только сейчас ему открылось в полной мере, на какую опасную авантюру его подвигло стечение обстоятельств, и бедняге по-настоящему стало страшно.

В дальнейшем переговоры носили чисто технический характер: было оговорено, что правительство Эстонской республики умывает руки и знать не знает о готовящейся интервенции, что генерал Арнольде условится с командованием Международных Изоляционных Сил о коридоре для войска Государственного Дитя, что начальником штаба у отрока Аркадия будет капитан Эрнесакс, что в случае успеха к Эстонии отойдет вся Псковская область по город Порхов.

В следующие две недели было произведено довооружение войска и окончательная его дефиниция на отряды: Иностранный легион возглавил Энн Бруус, Русский легион — отставной генерал Конь, Личную гвардию — сам Василий Злоткин, а общее командование было поручено Ивану Федоровичу Дубельту на том основании, что он показал себя геройским офицером в давней войне с Литвой. Выступление было назначено на 18 ноября.

Поздно вечером накануне выступления Василий Злоткин долго ворочался в постели, немилосердно пихая Мару, и думал о том, что вот он на пороге новой, необыкновенной жизни, чреватой приключениями и европейской славой, а радости что-то нет…

4

Капельдинер тряс его за рукав. Вася Злоткин очнулся от своих грез и сообразил, что находится в Стокгольме, в каком-то кинотеатре, что сеанс уже закончился, и поэтому капельдинер осторожно трясет его за рукав. Злоткин поднялся и вышел вон.

На улице Вестерлонгатен было так же немноголюдно, так же блестели плиты мостовой, точно их облизали, но ветер прекратился и почему-то запахло мятой. На ближайшем углу, у аптеки, Вася Злоткин остановился и закурил; за то время, что наконец сработала зажигалка и взялась его сигарета, он успел осмотреться по сторонам и с облегчением обнаружил, что никого похожего на Асхата Токаева не видать. Впрочем, из парфюмерного магазина вышел тучный господин восточной наружности, но, судя по стразовой булавке в галстуке и по золотым кольцам на его пальцах, это был скорее всего цыган.

Солидное здание издательства «Нордстедс», похожее на московскую кондитерскую фабрику «Красный Октябрь», но только темнее, приземистее, как-то собранней, Вася Злоткин увидел издалека, однако ему пришлось еще с четверть часа добираться до издательства мостиками и какими-то переходами, прежде чем он толкнул массивную дверь книжного магазина.

В магазине и вправду был один-единственный посетитель. Вася Злоткин приблизился к нему и сказал по-английски:

— Хай![3]

— Хай! — ответил ему моложавый мужчина, подозрительно брюнетистый, темноглазый, но встретивший Злоткина такой светлой улыбкой, что подозрение в подвохе отпало само собой.

— Ай эм спешиал енвой оф рашн президент,[4] — сказал Злоткин.

— Ай ноу. Вот кэн ай ду фо ю?

— Ай нид е ассистанс. Кэн ю эррендж фо ми э файв минутс митинг уиз сикрет каунселэ Орхан Туркул? Эз фар эз ай ноу хи из ин Стокхолм нау.

— Ю а лейт. Иестедэй хи лефт фо Амстедам бай джет

— Шыт!

— Самфинг элс?

— Нафинг элс

— Ай воз глэд ту мит ю

— Соу дыд ай[5] 

Они почти по-братски пожали друг другу руки и разошлись: представитель премьер-министра исчез за боковой дверью, а Вася Злоткин покопался немного в книгах, рассматривая обложки, кивнул на прощание продавцу и вышел на воздух, который уже загустел в предчувствии темноты. Вдруг заморосил дождик, и так Злоткину стало неприютно в этом чужом и ненастном городе, где даже прилечь было негде на полчаса, что до рези в глазах захотелось очутиться в Москве, в своей холостяцкой квартире, на диване у телевизора, и чтобы кошка Белка урчала ему в ухо, на кухне свиристел чайник, а за стеной безобразничал бы сосед. Он еще часа два таскался по улицам и набережным Стокгольма, купил себе новые часы, выпил водки, прокатился на метро интереса ради и подивился на голые станции, которые были вырублены в скалах, окрашенных потом в неестественные цвета, побывал у памятника Карлу XII и еле удержался, чтобы не помочиться на постамент, потом еще выпил водки, взял такси и уехал в аэропорт.

Между семью и восемью часами вечера он уже летел над проливом Каттегат в сторону Амстердама. Салон самолета был заполнен наполовину, свет попритушен, справа немцы резались в карты, слева читала газету дама в очках с уздечкой и потому похожая на лошадку, где-то поблизости едва слышно звучала фортепьянная музыка, — играли Es-dur'ную сонату Бетховена, но Вася таких материй не различал, — а за бортом стояла непроглядная темень, точно иллюминаторы замазали черной краской…