Письмо Софьи - Александра Девиль

– О, эта минута может скоро настать, – вздохнул Ружич.

– Но прежде я хочу устроить свою семейную жизнь, обвенчаться с Софьей. – Юрий устремил на девушку красноречивый взгляд. – Я оказался в здешних краях, поскольку мой дядя живет в Люботине. И благодаря этому счастливому совпадению я имел возможность встречаться с Софьей и попросить ее руки.

– У меня тоже есть невеста, – сообщил Ружич, – но наши родители настаивают, чтобы мы отложили свадьбу до того времени, когда все вокруг определится. Ну, ты понимаешь, о чем речь?…

Горецкий ничего не успел ответить, как в разговор вмешался Цинбалов:

– А я и не знал, мадемуазель Софи, что вы собираетесь замуж. То-то будет новость для здешних обывателей!

– Да уж не сомневаюсь, что вы эту новость быстро разнесете окрест, – пробормотала Софья и обратилась к Горецкому: – Юрий, нам пора к Домне Гавриловне. Да и господ офицеров не надо задерживать, они ведь куда-то торопились, судя по быстрой езде.

– А хотите знать, куда мы направляемся? – спросил Цинбалов. – В поместье моих родных. Там славные места для охоты.

– Тогда желаю удачи, – сказала Софья. – Как говорится, охота пуще неволи.

Прежде чем расстаться, Горецкий и Ружич пообещали друг друга навестить и побеседовать более обстоятельно. Цинбалов любезно раскланялся с Софьей и ее спутником, а Заборский даже не привстал с коляски и лишь издали слегка кивнул.

Однако все трое невольно проводили глазами удалявшуюся пару. Точеная фигурка Софьи, одетой в скромное, без всяких украшений, палевое платье, эффектно выделялась на фоне зеленого летнего пейзажа, а ее пышные каштановые волосы отсвечивали на солнце огнистым ореолом.

Когда Софья и Юрий скрылись из виду, Заборский с показной небрежностью спросил Цинбалова:

– Откуда в этих краях взялась такая гордая красотка?

– Похоже, Осип, ты даже сразу протрезвел, когда она тебя так ловко осадила, – с усмешкой заметил Ружич. – В этой барышне чувствуется порода.

– А по-моему, обыкновенная провинциалка с претензиями, – поморщился Заборский.

– Я даже больше скажу, – вмешался Цинбалов, довольный, что может похвастать своей осведомленностью. – Эту мамзель один старый барин, из московских дворян, прижил от своей крепостной девки. Когда его сожительница умерла, он перевез дочку сюда, в имение своей кузины, дал ей вольную и нанял учителей. Однако состояние завещать не решился или не успел, отдал Богу душу, а Софье досталось только крошечное именьице – по сути, хутор. Доходы там совсем малые, да и теми пока распоряжается ее двоюродная тетка – некая Домна Гавриловна Чепурная, вдова уездного помещика.

– Значит, эта особа – незаконная дочь барина и крепостной девки, да еще и почти бесприданница? – хмыкнул Заборский. – А форсу-то, поди ж ты, словно у принцессы!

– А что удивляться, ведь старик дал ей приличное образование! – пожал плечами Цинбалов.

– Я всегда говорил, что давать холопам образование – сущая глупость, – нахмурился Заборский. – Ведь, начитавшись, любая безродная шваль начинает мнить о себе до небес.

– Нет, ты не прав, Осип, – возразил Ружич. – Сейчас нельзя рассуждать, как в старые времена. Ценность человека определяется его личными достоинствами.

– Ай, перестань, – махнул рукой Заборский. – Это все фармазонство:[2] эгалите, фратерните, общественный договор… Нет, приятель, я не сторонник того, чтобы всякая мужичка имела право задирать нос перед благородным человеком, дворянином. А кстати, Ружич, что собой представляет этот твой знакомец Горецкий? Держится гордецом, а решил жениться на холопском отродье. Или, может, он не знает правды о ее происхождении?

– Это вряд ли! – заявил Цинбалов. – У нас во всей округе и в городе известно, кто такая Софья Маврина. Барин Ниловский, ее отец, думал, наверное, что тайну удастся сохранить, но ведь слухами земля полнится. Конечно, в глаза ей этого никто не говорит, разве что намеками, но за спиной шепчутся. Слыхал я даже, что иные дворовые девки называют ее между собой «панянка-байстрючка». Словом, ни для кого не секрет ее происхождение. Так что и Горецкому наверняка все известно.

– Тогда тем более непонятно его рвение поскорее на ней жениться. – Заборский вопросительно посмотрел на Ружича. – Неужели твой знакомец так влюбчив, что решил пренебречь и законами хорошего общества, и материальными выгодами?

– Пожалуй, Горецкому всегда была свойственна чувствительность и этакая романическая восторженность, – заметил Ружич.

– Тогда понятно, почему он ушел в отставку, – с насмешливым видом кивнул Заборский. – Обычно барчуки его склада бывают мечтательными неженками, непригодными к военной службе.

– Ну, о Горецком я бы так не сказал, – возразил Ружич. – Он ушел в отставку из-за семейных обстоятельств, после смерти отца и болезни матери. Но трусом и неженкой его нельзя назвать.

– Да? И что же, он храбр? – заинтересовался Заборский. – Храбр в бою или только на амурном фронте?

– Он, безусловно, храбрый человек, но… – Ружич немного задумался. – Как бы точнее сказать… Его храбрость имеет своеобразный оттенок. Он мог рисковать жизнью в бою, броситься в атаку в первых рядах бойцов, не кланяясь пулям, но… но когда дело доходило до поединка с противником лицом к лицу – тут Горецкий почему-то сникал. Однажды он признался мне, что ему легче сразиться с толпой врагов, чем с отдельным человеком, потому что толпа безлика, а стреляться или рубиться с тем, кто смотрит тебе в глаза, он не может без содрогания. Уж не знаю, с чем это связано, с излишней чувствительностью или с каким-то тяжелым воспоминанием детства, но именно так у него и было. Потому-то Горецкий и перешел в артиллерию: ведь там он мог стрелять в толпу и не видеть лица отдельного человека.

– А по-моему, твой Горецкий немного не в себе. – Заборский покрутил пальцем у виска. – Потому-то и невесту себе такую выбрал. Да еще и жениться на ней спешит, не хочет дождаться, когда кончатся беспокойные времена.

– Беспокойные времена еще не начались, – вздохнул Ружич. – Однако они уже у порога…

– Но пока у нас еще есть время отдохнуть и поразвлечься, не будем его терять! – провозгласил Цинбалов, вскакивая на козлы. – Вперед, друзья, я уже слышу, как трубят охотничьи рога!

– У тебя в ушах всегда что-нибудь трубит и звенит, – усмехнулся Ружич, усаживаясь в коляску.

Цинбалов с бравым видом присвистнул, взмахнул поводьями, и лошади резво понеслись по проселочной дороге.

Глава вторая

– Удивительно, как это вдруг Горецкий решил на тебе жениться? – не могла успокоиться Домна Гавриловна после визита Юрия. – Уж нет ли тут какого-нибудь подвоха?