Кот в сапогах, модифицированный - Руслан Белов

О господи! Как хорошо я жил без него! Эта сладкая холостяцкая жизнь, свободная и всепоглощающая, как симфония Бетховена! Эти посещения славной Теодоры, сладостные, бурные, опустошительные, ожигающие, как самум!

А ее уходы? Лишь матерые холостяки знают, что такое закрывать дверь за возлюбленной, закрывать на два оборота, щеколду и цепочку! Это счастье, единственное в своем роде, это счастье самоопределения, это вновь зачавшееся будущее, это, наконец, заход солнца! Вы любовались закатами? Конечно же, любовались, вы видели, как солнце, закончив свое дело, удовлетворенно уходит за горизонт, чтобы появиться снова, когда вы очнетесь от грез и сновидений, очнетесь от девственных заоблачных принцесс и несуществующих в материальном мире преданных женщин!

* * *

Да, к великому моему тогдашнему сожалению пришельцы оказались на удивленье мягкотелыми, и потому мне не довелось услышать глухого стука кошачьего тела о бетонную стену. Но я был вознагражден, ибо нирвана моя стала жиже, и я смог увидеть гражданскую казнь Эдички из реальной жизни. Я благодарен типам за нее, ибо именно она, эта казнь, сделала наши отношения с котом естественнее.

Эта гражданская казнь! Я до сих пор вижу ее воочию — ведь находился, хм, в партере, — и до сих пор Эдичка видит ее в моих глазах. Сейчас, когда он начитает выделываться или кокетничать, я показываю ему согнутый средний палец, и он тут же конфузится, превращаясь в довольно симпатичное домашнее животное не такого уж черного цвета.

Как вы, наверное, догадались, гражданская казнь Эдгара-Эдички состоялась в туалете. Неизвестно за какие грехи расцарапанная рука сунула его головой вниз в унитаз и спустила воду. Процедура, видимо, для закрепления эффекта, была повторена — вода в бачек у меня набирается быстро. Когда казнь подошла к концу, и кот, фыркая, выбрался из унитаза, расцарапанная рука вынула из-под последнего моющее средство под названием «Утенок» (согнутый средний палец обозначает именно его) и бросило мне на тело с едкими словами:

— Вымой свою кошатину перед тем, как брать ее на руки.

Я люблю хорошую шутку, и потому не смог не улыбнуться. Они ушли. Кот тут же встал предо мной и отряхнулся так, что я вымок с ног до головы.

Хорошо, что у кошек нет среднего пальца, а если есть, то они не могут его согнуть.

9. Без нее — не жизнь.

Пока Эдичка сох под батареей — была уже осень, и она пылала — я прибрался на кухне. Вынеся мусорное ведро с битой посудой (дай бог, на счастье), уселся на диван, взял бутылку— она, предусмотрительно закрытая, не пострадала — выпил рюмочку, закурил, задумался.

Первый этап мыслительного процесса завершился твердым заключением (или посылкой): если я не увижу Наталью хотя бы еще раз, не увижу хотя бы со стороны, жизнь можно считать неудавшейся ни на йоту (тот, кто видел эту девушку, сказал бы что я весьма и весьма бледно выразился). После этого заключения, отмеченного стопкой, последовало следующее: Наталья — принцесса, ибо только принцессы имеют телохранителей, интеллигентных по нашим дням телохранителей — неинтеллигентные просто треснули бы кота о стену, а затем помянули бы, опустошив бутылку виски водоворотом «из горла».

Сделав этот вывод, я опрокинул другую стопку и минут на десять унесся в страну грез. В ней я увидел папашу-суболигарха, влюбленного в девочку-красавицу, дочку-умницу, гордящегося ею, говорящего всем, что она — его единственное сокровище, и он отдаст ее лишь доподлинному принцу с общепризнанной родословной и безукоризненно купированным хвостом. Я увидел, как восторженно смотрит он на нее и как подозрительно — на мужчин, парней и мальчиков, я увидел, как он нанимает ей телохранителей, с приказом беречь это божественное существо от сладострастных взглядов и падения пылинок.

— Беречь ее от падения… — проговорил я вслух, чувствуя, что мысль движется в верном направлении. — Ну да, конечно же, папаша приставил к ней хранителей тела именно с этой целью. Значит ли это, что она девственна?!

Решив, что не значит — в наши алчные времена девушке трудно остаться невинной, да и знал я одну девственницу, у которой девственной, хм, условно-девственной, оставалась одна лишь плева, — я спустился на землю, и стал думать, как найти Наталью. И тут пришел кот, выглядевший жалко в своей свалявшейся шубе. В его глазах я прочел:

— Если ты забудешь картину Петрова-Водкина «Купание черного кота», то я ее найду.

— Ты и так найдешь, — усмехнулся я. — Ведь тобой движут не мои чувства, а собственные.

Глаза Эдгара-Эдички стали решительными. Чувствовалось, он сделает все, чтобы отомстить оскорбителям и стать подданным женщины, оптом покупающей дорогие кошачьи консервы. А может, мне и казалось, что я читаю его мысли — у меня богатое воображение, и спиртные напитки усугубляют его десятикратно.

Решительные глаза Эдгара-Эдички, остановившись на моем лице, стали презрительно-скептическими. Тронув лоб, я нащупал болезненную шишку. Пошел к зеркалу, осмотрел ее так и эдак. Постепенно и мои глаза стали решительными, и я пробормотал:

— Получить в лоб в собственном доме! Нет, так я этого не оставлю!

Я вернулся к столу, сел на место, пыша гневом — шишка была отвратительной, и она видела меня с ней! и с насмешкой назвала красавчиком.

Эдгар-Эдичка занял свой стул. Мы посмотрели друг на друга. Как Ульянов-Ленин с Бронштейном-Троцким смотрели друг на друга перед эпохальным выстрелом «Авроры», мы смотрели друг на друга, как Березовский с Гусинским смотрели друг на друга перед тем, как вонзить ножи в необъятный российский пирог, мы смотрели друг на друга, как Отто Скорценни с Адольфом Гитлером смотрели друг на друга, решив, во что бы то ни стало, спасти Бенито Муссолини и его любовницу Клару Петаччи от позорного повешения вниз головой.

— Слушай, а что они так на тебя озлились? — спросил я, решив перевести встречу на более низкий уровень.

Он не ответил, но я увидел, как Наташа, взвинченная подружкой и алкоголем, пытается скрыться от своих навязчивых тело-хрантелей, как они бегут за ней, запыхавшись, и как Эдгар заслоняет ее своим мускулистым черным телом, телом, сулящим неотвратимую беду, а потом презрительно метит наиболее оторопевшего охранника, и как они, рассвирепевшие, бросаются за ним, совершенно забыв о подопечной девушке.

— И за это она нас накормила, — заключил я свой фантазм.

— Ну да. Кстати, неплохо бы перекусить чем-нибудь вкусненьким, — подумал Эдгар-Эдичка, облизнувшись.

Я открыл ему баночку «Фрискаса», другую — себе, ибо то, что я готовил для Натальи, было либо съедено, либо затоптано и на радость крысам обитало уже в мусоропроводе.

— Эдак я отвыкну от человеческой еды, — сказал я, вычистив банку, так, что и микроб-дистрофик не смог бы в ней поживиться.

— И шерсткой обрастешь, и хвостатым станешь, — пристально посмотрел Эдгар-Эдичка. — Видел недавно по телевизору рекламный ролик. В нем доказывалось, что систематическое трехразовое употребление кошачьей пищи приводит к увеличению лохматости на сто восемьдесят девять процентов — особенно на спине. А каждая новая банка говяжьего «Фрискаса» увеличивает длину копчика на один миллиметр, но за счет общей длины позвоночника. Так что сожрешь еще десяток банок из моих запасов, и Наташа с удовольствием возьмет тебя на руки.

Вот так вот. Истратил мои последние деньги на красоту, а теперь попрекает своими консервами.

Покачав осуждающе головой, я выпил стопку и захрустел кроликом со злаками. Кролик со злаками после пятидесяти грамм хорошего виски — самое то, рекомендую.

— Алкоголик несчастный, — посмотрел кот, пожалев своих гранул. — Такая девушка пропадает, а он виски хлещет, как водку.

— Да не алкоголик я, это — характер. Понимаешь, я всякое дело довожу до конца — это принцип. И не выпитое, так же как и недоделанное вызывает у меня острое желание…

— А если бы у тебя было триста бутылок, как у Наташиного папаши в баре? — перебил он меня мысленным напором. — Ты бы глаз не сомкнул, пока их не прикончил?

— А откуда ты знаешь?

— Что знаю?

— Что у ее папаши триста бутылок в баре?

Если бы некто, не верящий в телепатию, увидел, как я разговариваю с черным котом, он немедленно позвонил бы либо в вытрезвитель, либо в скорую психиатрическую помощь. Ну, или испуганно осенил бы нас крестным знаменем — свят, свят, свят!

— Она рассказывала… — мечтательно телепатировал Эдгар-Эдичка. — Когда мы на крыше сидели.

— Вы и на крыше были?!

— А что?

— Да ничего. Просто знаю, зачем коты на крыши подруг водят.

— Да ладно тебе. Кто старое помянет, тому глаз вот.

— Ты, что, Эдгара По читал?!

— Нет, а что?

— Да в одном его рассказе герой допил бутылку до донышка и потом коту своему глаз перочинным ножиком вырезал.

— Потому что глаз зрел в корень? — кот мой был не промах и за словом в карман не лез.