Четыре реки жизни - Виктор Корнев

Наш прямой путь пересекала шоссейная дорога и, не дай Бог, оказаться перед ней, когда ведут заключенных на работу на ДОК или с работы. Приходилось ждать около часа времени, пока пройдут громадные колонны, разбитые по отрядам. Жуткое, тягостное зрелище представляли эти колонны на нас, 9-11 летних пацанов. Нескончаемым потоком шли шеренги худых, изможденных людей, занимая всю ширину дороги и длиной, с невидимым концом.

Впереди, по бокам и сзади каждого отряда ЗК шли многочисленные охранники-конвоиры с громадными овчарками, натасканными на людей. Исступленный лай собак, мат охранников и специфический запах, все это слышалось и ощущалось за сотню метров от дороги, где мы обычно пережидали. И такое повторялось каждое утро и каждый вечер. Иногда колонны проходили и днем, наверное из-за проверок и шмона. Пленных немцев в те годы, уже не было, сидели в основном политические статьи и работяги, что за «колосок» имели по 10 лет, от нашего «самого гуманного правосудия». «Блатарей», судя по всему, было немного, т.к. раз в месяц мы, пацанва, ходили с родителями в лагерную баню, так как другой в поселке не было. И у нас не было никаких проблем в бане, а сейчас пусти гражданских в лагерную баню…

Нашему TV надо бы почаще показывать такие реальные картины прошлого, а то ведь плохое быстро забывается, а коммунисты-сталинисты, что не отреклись от старого мира, здравствуют и поныне, имея последователей и почитателей. Чтобы молодое поколение воочию убедилось, как издевались правители над собственным народом. А то ведь наши дети и внуки не читают Александра Солженицына, неинтересно им это. Им подавай триллеры, похождение «бригад», да высосанные из пальца любовные приключения. Надо, очень надо показывать не только «Кубанских казаков», но и тормошить память молодых, страшной реальностью тех лет.

Ведь до сих пор «история КПСС» и преступные деяния ее руководителей юридически так и не осуждены, хотя во многих, бывших странах бывшего соцлагеря, такие процессы состоялись. Но если зло не вскрыто, не осуждено по закону, то и ряды оболваненных сторонников «коммунизма», с российским антинародным уклоном, будут столь многочисленны.

После форсирования дороги и грязного, глубокого оврага, наш путь шел мимо свалки и далее по зарослям высокой пахучей конопли (осенью из нее получались прекрасные стрелы) на пустырь. Вскоре в его правой части появились первые могилки будущего большого городского кладбища. На этом кладбище в 1959 году похоронили и моего отца, так рано умершего от солнечного удара.

Последний километр пути начинался после преодоления нами насыпи и полотна железной дороги, идущей на гравийно-сортировочную фабрику. С одной стороны тянулись заграждения ДОКа, с вышками, где трудились заключенные, а с другой стороны протекал небольшой ручей, засушливым летом переходящий в болотца, а по весне бурным потоком впадающий в нашу речку. С обеих сторон ручья тянулся богатейший зеленый оазис, шириной около 100 метров, выделяющийся среди жаркой ковыльной степи. В нем росли огромнейшие черемухи, со сладкими ягодами, под ними располагался колючий шиповник и боярка, с острыми шипами, длиной в палец. Все колючее царство нередко было увито диким хмелем, с нежными шишечками, а внизу зрела смородина, которую ближе к концу лета сменяла еще более пачкающая руки и рот ежевика. Но главным богатством были полянки с дикой клубникой, что сплошным красным ковром покрывали лужайки на солнечных припеках. Там же нередко рос дикий лук, щавель и столбики, огромнейшие ромашки и дикие гвоздики-«часики». На одной поляне в сто квадратных метров можно было насчитать сотни различных цветов, растений и трав. Говорят, такое разнообразие растительности можно было встретить еще лишь на Алтае. Все это богатство украшали разноцветные бабочки, стрекозы, порхающие птицы, пчелы и шмели.

Таким запомнился мне последний километр нашей дороги на речку, с одной стороны, колючая проволока, с охранниками на вышках, а с другой стороны, прекрасный ландшафт разнообразной, еще не тронутой человеком, южной башкирской степи. Нередко, зная, что созрели очередные ягоды, мы шли едва видимыми тропками через мощные кусты на наши знакомые пастбища. Тогда время в пути увеличивалось еще на час. Да и возвращаясь с реки, голодные и усталые, нередко забегали в кусты у ручья, чтобы перехватить натуральную, вкусную пищу.

При всех трудностях несытой жизни, мы всегда были веселы и шумливы. Горланили песни, сочиненные на ходу, выдумывали и рассказывали анекдоты и истории, шумно гонялись друг за другом или всем скопом на одного. Были очень активны, камнями обстреливали встречные столбы, старались попасть во все, что может разбиться и издать громкий звук.

Однажды поздно вечером, когда мы возвращались с рыбалки, нашу шумную компанию, с полными карманами камней, остановили автоматчики. Уже было довольно темно, лишь вдали светилась лампа на столбе забора ДОКа, да на дальней вышке. И вот внезапно, как из-под земли, возникли спереди и сзади, передергивающие затворы, охранники. «Стой, стрелять буду! Садись на землю» – орали они, сами удивляясь, какую мелкоту берут в плен. Старшему из нас было лет 13, а остальным не более десяти – одиннадцати лет. Покричали, что увезут в «черном воронке», заставили нас разоружиться, дали по несколько оплеух и отпустили. Мы сначала струхнули, вдруг какая-то пьянь с автоматами даст со страху очередь в нас, но пройдя метров двести и перевалив железнодорожную насыпь из гравия, дали несколько залпов по ближайшей вышке и растворились в зарослях конопли и кустов. Здесь нам была знакома каждая ямка, тропка и догнать нас могла только шальная пуля, а не тяжелые мужики в сапогах.

После того, как лагеря расформировались в 1954 году, на ДОКе остались работать многие из тех, кто раньше гнул спину под охраной, а теперь стали вольными рабочими. Но колючая проволока и забор, просуществовали еще много, много лет, пережив и охранников и бывших заключенных. Да и большинству амнистированных, выезд был запрещен, вот они и остались, бедные, в тех же бараках, чуть подремонтированных и подкрашенных, используя запретку с колючей проволокой под огороды. Разворачивалось строительство нефтехимического комбината, по всей стране гремела ударная комсомольская стройка, да и город привлекал красотой и благоустройством. Строить с нуля, в чистом поле всегда легче, чем латать старое.

Народ рвался на стройку и с Урала и, особенно, с окрестных деревень Башкирии. начиналась «Хрущевская оттепель». Даже приехали чеченцы и было с ними много хлопот – очень гордые и сплоченные, они чувствовали себя хозяевами на любом месте и не давали себя в обиду. Жилья катастрофически не хватало, поэтому неудивительно, что даже в начале 90-х годов, в не разрушенных бараках бывшего лагеря, проживали люди. А вот наши бараки снесли в начале семидесятых годов. На этом месте построили ремонтную базу и мне до боли обидно, что нет моей маленькой Родины, где прошло босоногое детство и голодная юность. Горько, что не могу склонить голову перед березкой, которую посадил пятнадцатилетним пацаном, в память об отце, у калитки нашего сада, в год его нелепой смерти. Нет ни отца, ни дома, ни березки.

Первой исчезла наша красота у ручья, по дороге на речку. Постепенно благодатный плодородный чернозем стали отдавать под садовые участки жителям. Уже к 58 году от нашего красавца-оазиса не осталось и следа - вокруг заборы, сараи, домики . Лишь редкие, сохранившиеся громадные черемухи, своей весенней белой пеной напоминали о былом. Затем, как-то постепенно, исчез огромный пустырь, где мы играли в футбол и наша детская дорога на речку, что шла между лагерями. Там высадили мелкие березки, осинки, тополя и через пять лет на месте пустыря шумел настоящий лиственный парк. А через тридцать лет все пространство от шоссе до дороги, где водили заключенных, как и пространство между бывшими лагерями, заросло непроходимым лесом. Видно этому способствовал и прекрасный, отдохнувший за много лет чернозем, загазованный и более влажный воздух в городе от близкого, дымящего в сотни труб комбината. Кладбище, вдоль которого шла наша дорожка, обнесли громадной кирпичной стеной, а вокруг его расположились садовые (мичуринские) участки – сплошные заборы. Даже большую территорию ДОКа захватили огородники, отгородившись друг от друга заборами. Строительство заборов шло постепенно, с каждым годом отхватывались все новые и новые земельные массивы и приходилось нередко искать дырки в заборах, пока они не заполонили всю территорию, где проходила наша дорога. После армии, приходилось добираться на речку только в объезд по большим автомобильным дорогам. А вот эти заборы и поиск проходов в них, еще долгие годы преследовали меня во снах.

***

Глава 3. Река.

Говорливая красавица речка встречала нас жарким летним днем горячим, обжигающим пятки, светло-желтым песком и прозрачной прохладной чистой водой. Бросив на песок одежду, а до двенадцати лет и сбрасывать было нечего, бегали на речку в одних трусах, почерневшие к концу лета, как негры, мы бросались, наперегонки в холодную бодрящую воду. Река в нашем купальном месте была не очень широкой, всего метров 50, не более, да и глубиной до 3-х метров и с довольно умеренным течением. Утонуть конечно можно, но мы девяти-десятилетние, неплохо плавали и уже тогда, пусть с трудом, но переплывали речку. Выше, метрах в ста, на повороте находился широкий шумливый каменистый перекат, где в межень, можно было перейти реку вброд, по шейку. Ниже нашего пляжа, привольно и широко раскинулся глубокий спокойный плес. Там на все лето ставили заградительные боны ДОКа, на берегу с грохотом и скрежетом неутомимо работали бревнотаски, выхватывая из воды бревна, которые направляли сплавщики длинными, с острыми наконечниками, баграми. Еще ниже по реке стоял, вечно гудящий, цилиндр насосной станции, с множеством окон, как у сегодняшних тарелок пришельцев.