120 дней Содома, или Школа разврата - Маркиз Сад

Увеличим же число наших любителей наслаждений.

ДЮРСЕ было пятьдесят три года, он был мал ростом, толст и коренаст, лицо имел миловидное и свежее, кожу очень белую; все тело, особенно бедра и ягодицы, у него было как у женщины; задница свежая, крепкая и пухленькая, но с ярко выраженной привычкой к содомии; его инструмент любви был удивительно маленьким, с трудом достигал двух дюймов в толщину и четырех в длину; извержения семени были у него редки, мучительны и малообильны, им предшествовали спазмы, которые приводили его в бешенство и толкали на преступления; грудь у него тоже походила на женскую, голос был нежный и приятный. В обществе он слыл порядочным человеком, хотя душа его была не менее черна, чем у его приятелей. Дюрсе был школьным товарищем герцога, в юности они ежедневно вместе забавлялись, и одним из любимых занятий Дюрсе было щекотать свой задний проход огромным членом герцога.

Таковы, читатель мой, все четыре развратника, вместе с которыми ты, с моей помощью, проведешь несколько месяцев. Я тебе их описал, стараясь, чтобы ты их немного узнал и чтобы тебя не удивляло то, о чем ты дальше прочитаешь. Я не стал входить в некоторые подробности их пристрастий: это могло бы отвратить тебя от произведения в целом. Но по мере развития рассказа ты будешь следить за ними со вниманием, разберешься в мелких греховных проказах и той могучей маниакальной страсти, которой каждый из них был отмечен наособицу. Что можно сказать о них вместе и о каждом в отдельности, так это то, что все четверо были приверженцами содомии, и все четверо поклонялись заду. Герцог, однако, по причине величины своего органа, скорее из жестокости, чем из страсти, с не меньшим удовольствием использовал дам и спереди. Президент тоже, но редко; что же касается епископа, то он к этой части женского тела испытывал отвращение столь сильное, что одно лишь зрелище этого могло обессилить его чуть ли не на полгода. Лишь один раз в жизни он имел совокупление со своей невесткой, да и то ради рождения ребенка, который позже мог доставить ему наслаждение кровосмесительной связи, – мы уже видели, как он преуспел в этом. Что касается Дюрсе, то он обожал зады не менее епископа, но пользовался ими более умеренно. Его предпочтением пользовался третий храм. Продолжение рассказа разоблачит нам и эту тайну.

Закончим портреты вдохновителей этого дела и дадим читателям представление о супругах почтенных мужей.

Какой контраст!

КОНСТАНЦИЯ, жена герцога и дочь Дюрсе, была высокой и стройной женщиной, сложенной так, словно три Грации потрудились над ней. Изящество ее ничуть не умаляло ее свежести, формы ее были округлы, но без всякой пухлоты, кожа белее лилии, и казалось, что сам Амур создал ее с особым старанием. Несколько удлиненное, с чрезвычайно благородными чертами лицо, более величественности и властности, чем приветливости и лукавства. Ее глаза были большими, черными и полными огня; рот маленький: в нем можно было увидеть великолепные зубы и маленький узкий ярко-алый язык; дыхание было нежнее запаха розы. Груди округлы, высоки, белоснежны и крепки, как алебастр; бедра изумительного изгиба переходили в зад, изваянный так томно и тонко, что Природа, казалось, не скоро создаст что-либо совершеннее. Ягодицы были белые, крепкие и нежные, и между ними отверстие, восхитительно чистое, милое и даже источающее аромат розы. Какой очаровательный приют для самых нежных услад! Но, боже мой, как недолго сохранились эти прелести. Четыре или пять «приступов» герцога совершенно растерзали эту красоту, и Констанция после замужества уже напоминала прекрасную лилию, сорванную бурей со своего стебелька. Два бедра, округлых и великолепно отлитых, обрамляли другой храм, настолько привлекательный, что мое перо тщетно ищет слова, чтобы его воспеть. Констанция была наполовину девственницей, когда герцог женился на ней; ее отец, как мы об этом говорили, единственный мужчина, которого она знала до мужа, позволил ей остаться нетронутой с этой стороны. Прекрасные черные волосы волнами падали ей на спину, струились по ее телу, закрывая ее всю, вплоть до влекущего женского органа, прикрытого сверху волосами того же цвета – еще одного украшения, завершающего этот ангельский облик.

Ей было двадцать два года, и она обладала всем очарованием, каким только природа могла наделить женщину. Все эти очарования соединялись в Констанции с рассудительностью, приятным обхождением и умом, слишком возвышенным для той роли, которую предназначила ей судьба, ибо она сознавала весь ужас своего положения. Она, конечно, была бы счастливее, окажись менее тонкой и чувствительной. Дюрсе, воспитавший ее скорее как куртизанку, чем как свою дочь, и который больше заботился об ее уме, чем о нравственности, все же не мог искоренить в ее душе принципы порядочности и добродетели. Религиозного образования она не получила; о религии с ней никогда не говорили, никогда не докучали религиозными церемониями, и все-таки в ней сохранилась та стыдливость, та прирожденная скромность, не зависящая от религиозных бредней и трудно истребимая в душе порядочной и чувствительной. Она никогда не покидала дома отца, а тот уже в двенадцать лет заставил ее служить удовлетворению порочных инстинктов. Но в том, как повел себя с ней герцог, она обнаружила разительное отличие. Уже на другой день после того, как герцог лишил ее девственности по-содомски, она тяжело заболела. Опасались даже разрыва прямой кишки. Молодость, здоровье и тропические травы вскоре позволили герцогу снова следовать этим запретным путем, и бедная Констанция смирилась с ежедневной, но, впрочем, не единственной пыткой; постепенно она, однако, привыкла ко всему.

АДЕЛАИДА, жена Дюрсе и дочь президента, была красавицей, может быть, еще более совершенной, чем Констанция, но совсем в другом роде. Ей было двадцать лет. Маленького роста, хрупкая, нежная и деликатная, с великолепными золотистыми волосами; участливость и мягкосердечие, сквозившие во всем ее облике и прежде всего в чертах лица, придавали ей сходство с героиней какого-нибудь чувствительного романа. У нее были огромные голубые глаза, выражавшие разом и нежность, и сдержанность. Высокие тонкие брови, причудливо очерченные, окаймляли невысокий, но благородный лоб, казавшийся храмом целомудрия; нос с горбинкой, немного напоминающий орлиный, тонкие яркие губы; рот был немного великоват: пожалуй, единственный недостаток ее небесной внешности. Когда рот приоткрывался, можно было видеть тридцать две жемчужины зубов, которые природа, казалось, поместила среди роз. Шея была несколько длинновата, но странным образом это делало ее еще привлекательней; Аделаида имела манеру чуть наклонять голову к правому плечу, особенно когда слушала кого-нибудь. И сколько же грации было в этом заинтересованном внимании! Груди были маленькими и округлыми, очень крепкими и упругими, и могли уместиться в одной ладони, два яблочка, которые Амур, играя, принес из сада своей матери. Кожа на груди была нежна, живот гладкий, как атлас; маленький пригорок внизу живота, обильно покрытый светлым пушком, служил перистилем храма, освященного, казалось, самой Венерой. Тесным был вход в этот храм, даже проникновение пальца вызвало бы крик боли; тем не менее, десять лет назад благодаря президенту бедное дитя потеряло невинность и в этом храме, и в том, к описанию которого мы приступаем. Сколь же привлекателен был этот второй храм, какие красивые линии бедер и низа спины, какие восхитительные нежно-розовые ягодицы! Все здесь было на редкость миниатюрно. Во всех своих очертаниях Аделаида была скорее эскизом, чем моделью красоты. Природа, столь величественно проявившаяся в Констанции, здесь, казалось, лишь слегка наметила контуры. Раздвиньте этот нежный задик, и вам откроется бутон самый свежий и самый алый из тех, что может предложить природа. Но как узок и чувствителен вход! Президенту потребовалось немало усилий, чтобы войти туда, и он преуспел лишь после двух или трех попыток. Дюрсе, менее требовательный, надоедал ей гораздо реже, но с тех пор, как она стала его женой, скольким жестоким и опасным для здоровья экзекуциям подвергался этот маленький проход! Впрочем, даже если Дюрсе ее щадил, она, предоставленная по договору в полное распоряжение всех четырех развратников, должна была выдержать еще много свирепых натисков. Аделаида обладала характером, соответствующим ее внешности: иначе говоря, была натурой весьма романтической. Она предпочитала для прогулок уединенные уголки и там в одиночестве проливала невольные слезы, рожденные смутным предчувствием, которое никто не мог бы объяснить толком. Недавно она потеряла обожаемую подругу, и эта утрата являлась без конца ее воображению. Хорошо зная своего отца и его порочные наклонности, она была уверена по многим признакам, что ее подруга стала жертвой насилия президента.

Что касается религии, то здесь президент не принял мер по примеру Дюрсе с Констанцией, поскольку был совершенно уверен, что его речи и книги навсегда отвратили дочь от религии. И ошибся: религия стала неотъемлемой частью души Аделаиды. Президент мог сколько угодно поучать ее и заставлять читать его книги – она оставалась набожной; все извращения, которые она всей душой ненавидела и жертвой которых была, не могли отвратить ее от религии, составляющей всю радость ее жизни. Она пряталась, чтобы молиться и совершать религиозные обряды, за что бывала сурово наказана как отцом, так и мужем, когда они ее заставали. Аделаида стоически переносила свои страдания, глубоко убежденная, что будет вознаграждена в ином мире. Ее характер был мягким и кротким, а попытки благотворительности доводили ее отца до бешенства. Презирая класс бедняков, Кюрваль стремился еще больше его унизить или найти в его среде жертв; его великодушная дочь, напротив, готова была все отдать несчастным, часто тайком вручала им свои деньги, выданные ей на мелкие расходы. Дюрсе и президент без конца бранили и отчитывали ее за это и, в конце концов, лишили абсолютно всех средств. Аделаида, не имея больше ничего предложить беднякам, кроме слез, горько плакала по поводу совершаемых злодеяний, бессильная что-либо исправить, но по-прежнему милосердная и добродетельная. Однажды она узнала, что некая женщина, понуждаемая страшной нищетой, собирается за деньги принести свою дочь в жертву президенту. Президент уже начал готовиться к процедуре столь любимого им наслаждения. И тут Аделаида продала одно из своих платьев и вырученные деньги отдала матери девочки, отговорив ее от преступления, которое та едва не совершила. Узнав об этом, президент (его дочь еще не была замужем) наказал ее столь жестоко, что она две недели пролежала в постели. Но даже подобные меры не могли остановить благородных порывов этой возвышенной души.