Зайнаб (сборник) - Гаджимурад Гасанов

В день похорон Муслима из районного центра в село прискакали важные чиновники в мундирах. Они посетили место гибели Муслима, делали какие-то замеры, что-то записывали в блокноты, спорили, опять мерили. Потом отправились в сельский Совет, туда вызывали тех, кто первым обнаружил убитого, друзей Муслима, и после повторных расспросов отправились обратно в райцентр. На следующий день за селом в лесу раздались пулеметные очереди, ответная пальба. А вечером к административному зданию сельсовета на колхозных арбах привезли несколько трупов убитых бандитов, пленных. Среди пленных находились несколько жителей этого населенного пункта. А среди убитых бандитов оказался и Мурсал…

Зайнаб носила траур по отцу и Муслиму как неизбежную предопределенность небес, как долг дочери перед загубленным врагами отцом, как память перед предательски убитым женихом. Стресс, полученный от этого удара, притупил все ее чувства. Горе растворило время и временные границы, они стали необозримыми. В ее сердце никак не умещалась мысль, как она могла потерять таких дорогих для нее людей.

Она никак не могла уразуметь, как случилось так, что она находится по одну сторону мира, а отец с Муслимом – по другую сторону. Но когда в один из дней туман, повергший ее сознание во тьму, растаял, паутина, сотканная черной вдовой, расплелась, над ее головой неудержимым грузом нависло страшное ощущение невосполнимой утраты. Только теперь до нее дошло, какое горе настигло ее и ее семью. От этой мысли сосущая под ложечкой боль, тупая, сводящая с ума, ломающая сознание, оглушила ее. Перед глазами завертелись черные круги, бессильно подкосились ноги, она упала на пол. Сознание помутнело.

Зайнаб, когда очнулась, не помнила, сколько времени она пролежала в бессознательном состоянии. Вокруг нее беспомощно суетились братья, кто брызгал ей на лицо воду, кто плакал, кто в страхе вылупился на нее. Первая мысль, которая пришла к ней, когда она очнулась – с ней рядом нет ни отца, ни Муслима. Ее сознание пронзал ужас, в сердце – опустошение.

Со временем ужас одиночества, потеря дорогих людей лишили ее главного стержня – желания дальше жить. Зайнаб за короткое время сильно изменилась, она стала неузнаваемой: бескровное лицо с огромными глазами, заостренный нос с раздувающимися ноздрями. Неизменными остались ее осанка, осанка королевы, и красивая, горделиво приподнятая головка.

Она все время молчала. На вопросы братьев, родных отвечала двумя краткими словами: «да», «нет». Она не знала, как жить дальше, без опоры, без знания жизни, без надежды.

А некоторые недоброжелатели даже в ее молчании искали какой – то горделивый шарм. Она носила траурное одеяние, к которому привыкла, как к ежедневной привычке рано утром вставать, будить братьев, кормить их завтраком, ночью ложиться в опостылевшую постель.

Даже траурное одеяние не портило былую ее красоту. Своим умением носить даже траурные наряды она приводила в изумление сельских красавиц. В скором времени все девушки, молодые женщины села стали подражать Зайнаб в одеянии. Только одна Зайнаб, находящаяся в мире грез и воспоминаний, вокруг себя не замечала никаких изменений.

Редко выходила из дома и почти ни с кем не общалась. Рано утром с зарей, пока все сельчане спят, вечером, когда все закроются за створками дубовых ворот, она с кувшином шла на родник. Она забыла, что такое петь. Ее песни умерли вместе с отцом, любимым, разбитым чунгуром и оборванными на нем вражеской рукой струнами. Ее песни превратились в слезы, ледяными крупицами, застывшими в израненном сердце. Нет, иногда она, погруженная в думы, напевала что-то очень тихое, печальное, вызывающее у случайного слушателя спазм в горле, дрожь в теле. Но это была не песня, не жалоба, не причитание, это было что-то неземное, туманящее сознание, щемящее душу. В такие минуты душевного излияния сестры и братья замирали, тихо садились в соседней комнате и глотали слезы.

Зайнаб понимала, что она обязана держать себя в руках, выстоять перед ударами судьбы. Она обязана не только выстоять, но и придать силы тетушке Сельминаз, душевно укрепить младших братьев. Теперь она кормилица семи голодных ртов, восьмой была тетушка Сельминаз.

Враги хотели видеть ее растоптанной, униженной, доведенной до отчаяния, от одного двора к другому ходящей с протянутой рукой. Они никак не могли понять, где черпает Зайнаб свои силы, кто помогает ей с таким достоинством бороться с терзаниями жизни. Они были в гневе. Стали придумывать для нее такое наказание, под тяжестью которого она вряд ли поднимется.

В одну из темных туманных ночей, какие в начале весны в горах бывают часто, враги разобрали плоскую крышу ее коровника и на веревках подняли на крышу и увели последнюю корову, кормилицу семьи. Но в тот же день тетушка Сельминаз отправила Зайнаб двухгодовалую телку, которая к весне принесет приплод.

Зайнаб и этот предательский удар врагов стойко выдержала. По крайней мере, в селении из ее уст никто не услышал ни одного слова жалобы на судьбу, на ее глазах не увидел ни одной слезинки. «Не дождетесь!» – она в упор смотрела врагам в глаза. «Не дождетесь!» – шептали ее твердо сомкнутые уста. В ее царственной осанке, горделиво приподнятой голове, печально притупленных за пушистыми ресницами огромных глазах было столько неподдельной стойкости, грации, презрения к врагам и соперницам, что они были сражены ее стойкостью.

Знали бы недруги, какая чистая, пылкая натура таится за этим неприступным взглядом, за крепко сомкнутыми губами, какое нежное естество, какая хрупкая, незащищенная душа прячется за этой, казалось бы, непреступной стеной. Видели бы они, какие страсти скрываются за тенью длинных ресниц этих огромных глаз, какие бури разыгрываются в ее горделивом сердце, какой огнедышащий вулкан мщения зреет в ее узкой девичьей груди.

Вместе с тем Зайнаб очень сильная натура. Она искусно скрывала от недругов свои чувства, страсти, страхи, слабости. Она держит сердце в накрепко сжатых зубах, нервы намотаны на веретено со стальными спицами. Она по жизни с ее трудностями идет напролом, допускает немало ошибок, но не отступает, не унижается ни перед кем.

Братья накормлены, одеты, обуты, обстираны не хуже соседских детей. В ее семейном очаге не затухает огонь, сакля, двор содержатся в чистоте, скот ухожен, везде и во всем она сохраняет согласие и порядок. Зайнаб в таком же состоянии держит и саклю тетушки Сельминаз, ее хозяйство, огород. Она с братьями-подростками от зари до зари, а в лунные ночи и по ночам, трудится в колхозе. Они безотказно выполняют все, что им поручает бригадир: на волах пашут землю, сеют семена, собирают хлеб, обмолачивают, засыпают в колхозные закрома, заготавливают на зиму корма. Так проходят годы: один, два, три, пять…

* * *

Закончилась смертоносная война. В страну пришел долгожданный мир. Домой один за другим возвращались фронтовики. А жизнь Зайнаб осталась неизменной. Она, как и в годы войны, от зари до зари работала на колхозном поле, а после до глубокой ночи была занята семейными делами. Она жила одной мыслью в сердце – мыслью о мести. В эти годы ее глаза лишились света, голос – разума, но она осталась непоколебимой, уверенной в том, что убийца его любимого будет наказан. Она темными ночами в постели придумывала самые невероятные способы мщения, представляла, как убийца Муслима валяется у ее ног, плача и прося прощения.

Сумерки. Ночь, мрак. Это для Зайнаб было самым нежеланным временем суток. Когда наступали сумерки, а потом мрак поглощал все село, она на скорую руку стряпала ужин, кормила братьев, отправляла их спать. С этого момента начинались ее мучения. Она становилась рабыней своего одиночества, своей одинокой постели, необузданных страстей. Она ворочалась в постели, с головы до ног обливалась горячим потом. Вставала, отмеряла расстояние спальни из угла в угол. Когда становилось невмоготу, раздевалась догола, становилась в тазик, обливалась холодной водой. Нервы были расшатаны так, что без причины то плакала, то смеялась, то в одной ночной рубашке выбегала во двор и до чертиков в глазах, отупения мозгов вглядывалась в ночное небо.

Так проходили темные ночи. Ее жизнь была похожа на дождливые безлунные ночи. Они были тусклы, бесконечны, как горные тропы зимой, как снежные бури, как волчий вой сквозь дремоту. Они пугали ее, а сердце лишали покоя. Они чередой повторялись как туманные зимние ночи. Перед ее глазами шелестели как мертвые листья на ветвях деревьев в зимнем саду. Они уносились как студеные воды горной реки, закованной в ледяной панцирь.

Она сроднилась со своей холодной, горькой жизнью, сиротливой постелью так, как сродняются лед и звон ручья, как шелест морской волны и безответный песчаный берег, как одинокая гора и ее седеющая вершина, как вол и ярмо. Она свыклась со своей участью как орлица со сломанным крылом. Она за темным горизонтом перестала видеть другой горизонт.