Великий пост - Иннокентий Херсонский

Наступят и лета старчества: тело мое ослабеет, чувства одно за другим будут закрываться; и льстящий теперь мир сам начнет убегать от меня. Но и все это обратит ли меня к Богу и вечности? Употребится ли мной хотя сей жалкий остаток жизни на дела благая? Не разделят ли и его между собою те же похоти и те же страсти? Ах, сколько старцев, кои с летами видимо юнеют в злобе и любви к миру! Сколько стоящих у дверей гроба и смотрящих вспять! Не буду ли подобен им и я? Не пройдут ли и мои последние годы и дни в суете и ослеплении, как проходят у многих? Господь милосердый, не попусти мне впасть в сие ужасное ослепление! Пощади от сего адского нечувствия! "Помилуй мя, Боже, помилуй мя!"

Вслед за немощами, придет, наконец, последняя болезнь; ляжем на одр, с коего не встанем более: врач отступится, священник приблизится, сродники и присные окружат одр наш и будут ожидать нашей кончины. В сей грозный час, среди последнего томления тела и духа, среди всеконечного смятения мыслей и чувств, какой глас желали бы вы, братие мои, чтобы изшел из уст ваших? — Мне бы не хотелось для себя другого, кроме: "Помилуй мя, Боже, помилуй мя!" Помилуй грешника, коего жизнь исчезла в суете и грехах! Яви последний знак милосердия и даруй, да изыду из темницы плоти моей с чувством покаявшегося на кресте разбойника!

Ударит, наконец, час общего всемирного пробуждения от сна смертного: надобно будет вставать из утробы земной, облечься в тело новое и неразрушимое, и, вместе с делами своими, явиться на Суд Страшный для услышания приговора над собою на всю вечность. Тогда, среди неба и ада, между Ангелами и духами отверженными, что будешь чувствовать ты, бедная душа моя? Не возопиешь ли в последний раз: "Помилуй мя, Боже, помилуй мя!"

Да, братие мои, на Страшном всемирном Суде Божием, не прежде, конец сей покаянной молитвы: она прекратится тогда, как пред лицом вселенной навсегда решится судьба каждого из нас. После сего уже не будет ей места. В раю, у праведных останется одна радость и одно вечное славословие имени Божия. Во аде, для грешников один вопль отчаяния и скрежет зубов.

Какая из сих участь ожидает нас? — Един Господь весть. Но, если пребудем таковыми, каковы есмы; если умрем во грехах наших: то явно, где часть и с кем жребий наш. Воззовем же к Господу Богу из глубины души все и каждый: помилуй нас! Даждь всем нам прежде конца покаяние! Аминь.

Слово в среду недели 1-й Великого поста

"Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою"!

(Пс. 140; 2)

Увы, как в нас все слабо и нечисто, даже самое лучшее и совершеннейшее! Если что драгоценного осталось в природе нашей от ее. совершенств первобытных, то — молитва, посредством коей человек мгновенно возносится над всем земным и тленным, становится превыше небес и всего сотворенного, приступает к престолу Самого Бога и входит с Ним в непосредственное общение. Вместе с молитвою тотчас поникает долу в душе все злое и мрачное, оживает и получает силу все чистое и благое; вместе с молитвою ум светлеет, чувство умягчается, воля свободнеет, совесть яснеет, душа успокаивается, самое тело приходит в порядок и становится не так земным и тяжелым. Молитва есть как бы некое соприкосновение с Божеством, низводящее в нас силу сверхъестественную и изменяющее все существо наше на лучшее.

Но, увы, прирожденные порча и нечистота падшей природы нашей так велики, что проникают самую молитву нашу до того, что нередко отъемлют у нее всю силу, делают ее мертвой и безплодной. И если бы только безплодной! Бывают и такие молитвы, кои обращаются в грех молящемуся. Посему-то Святая Церковь, между прочими предметами прошений, научает нас молиться о самой молитве нашей, да будет она тем, чем быть должна: "да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою" (Пс. 140; 2).

Отчего "да исправится"? От тяжести и обременения: от грубости и нечистоты, вялости и безжизненности.

Принудив себя, самые чувственные люди могут простоять несколько времени на молитве. Но и для людей нечувственных стояние на молитве, особенно продолжительное, всегда составляет некий труд, после коего необходим отдых даже телесный; так, что без сего они не способны скоро заняться чем-либо другим. Не знак ли это, что дух молитвы так удалился от нас, что она соделалась нам как бы чуждой и несродной? Ибо сама по себе молитва должна бы составлять для нас не тяжесть и работу, а отраду, покой и наслаждение. Посмотрите на мир Ангельский: там нет ни наших нужд и искушений, ни наших скорбей и печалей, а однако ж Херувимы и Серафимы, окружающие престол Божий, выну взывают: "свят, свят, свят Господь Бог Саваоф" (Ис. 6; 3); взывают и никогда не находят в том утомления. Почему? Потому что молитва составляет необходимую потребность бытия их. Утомиться молиться для небожителей значило бы то же, что нам утомиться дышать.

Искать ли нам с тобою, возлюбленный слушатель, вдруг для себя этой неусыпающей молитвы серафимской? Да приимут сей высокий дар те, кои могут вместить его! Для нас, на первый раз, не малым даром будет уже и то, если молитва наша престанет быть как камень на выи, гнетущий нас к земле; если мы, хотя среди повременной молитвы нашей, не будем подобны птице, лишенной крыл, которая хочет подняться на высоту и тотчас падает долу.

Итак, "да исправится", Господи, "молитва" наша "пред Тобою"! Да будет хладное и бесчувственное сердце мое, по крайней мере, подобно кадилу, на которое зрю я во время богослужения! Как в кадиле, по наполнении его огнем, фимиам неудержимо стремится вверх, к сводам храма, так да парят мысли и чувства мои к престолу благодати Твоей, когда Святая Церковь возжигает их огнем своих молитв и песнопений! Как кадильница становится легче, когда улетает из нее фимиам, так да соделываюсь после молитвы и я легчайшим в духе и сердце, бодрейшим на совершение дел благих!

Второй недостаток молитв наших есть их грубость и нечистота. Сами по себе мы даже "о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы" (Рим. 8; 26). Но и наученные, как подобает молиться, Самим Господом, мы не молимся, якоже научены. Нам внушено молиться — да приидет царствие Его и да будет воля Его же, яко на небеси, тако и на земли, а мы хотели бы, посредством самой молитвы нашей, распространить на все наше собственное владычество и все подчинить своему слепому произволу. Нам позволено испрашивать только хлеба насущного, то есть такого количества благ земных, какое необходимо для нашего краткого пребывания на земле, а мы желали бы захватить в свои руки все блага мира, радовались бы и веселились, если бы ни у кого не осталось хлеба, только в наших житницах. Нам воспрещено и являться пред лице Божие, не примирившись с братом своим, не оставив долгов клевретам нашим, то есть всем, кои в чем-либо виновны пред нами, а мы, злопамятные, бываем готовы, иногда среди самой молитвы, просить отмщения так называемым врагам нашим. И каким врагам? Кои нередко страдают гораздо более от нас, нежели мы от них. Все это и многое еще худшее, производит то, что молитва наша вместо благоухания веры и любви, распространяет вокруг нас смертоносную воню гордости, злобы и любостяжания.

Как после сего, приступая к молитве, не вознести мне прежде всего со смирением гласа о том, "да исправится молитва моя… пред Тобою", Господи! Да удалятся от нее все земные и нечистые помыслы! Да познаю истинные нужды мои, паче же всего, да не забудется мною в сие время моя бедность греховная и необходимость исправить мою жизнь, и да со-делается духовное обновление мое первым и последним предметом моих желаний и прошений пред Тобою! Если же бы я, неразумный, забыв все сие, явился когда-либо, Господи, во храме Твоем с желаниями чувственными, с прошениями, коих исполнение для меня пагубно, то да будет сердце мое во время сей нечистой молитвы, яко кадило угасшее! Когда уже нет в нем фимиама веры и любви, то да не изыдет из него, по крайней мере, тлетворная воня злобы и лукавства! Да прильпнет тогда язык мой к гортани моей, и буду яко не могий проглаголати!

Наконец, молитвы наши, и в самом очищенном виде их, большей частью слабы, безжизненны и потому бездейственны. Молимся иногда и о благах духовных, например о пришествии Царствия Божия, но так слабо, как бы сии блага или не существовали на самом деле, или не стоили большой цены. Просим иногда себе освобождения от грехов и страстей, но так холодно, как бы наша порочная жизнь была зло нисколько не важное, от коего не худо и свободиться, но с коим можно, однако же, без большого вреда прожить до смерти. Предаем, повидимому, судьбу свою и присных своих в волю Божию, но почти так же, как именуем и пишем себя покорнейшими слугами всех и каждого, то есть на одних словах, не думая, что мы обязывались сим к чему-либо. Такая слабая и безжизненная молитва вместо того, чтобы оживлять и укреплять нас на пути жизни, нередко еще более обессиливает нашу совесть, погружая нас в беспечность духовную. После такой молитвы мы бываем так же слабы на добро, так же немощны на сражение с соблазнами и страстями, так же безутешны среди скорбей и искушений и нередко почти далее от нашего спасения.