Бальзак - Георг Брандес

Справедливость требует заметить, однако, что едва ли во всех «Contes drolatiques» найдется другой такой длинный отрывок, который бы можно было выписать или прочесть громко.

«La peau de chagrin» – это первая попытка Бальзака помериться с действительностью. Эта книга разнообразная, живая, полная роскошных образов, в которой поэт, как бы забегая вперед, в величавых, но простых символах пытается набросать широкую картину новейшего общества, между тем как его могли вполне изобразить лишь произведения Бальзака, взятые в целом. В фантастическом освещении выставлены здесь в контрастах характеристические моменты из жизни новейшего общества – игорный дом и будуар модной дамы, кабинет ученого и роскошные палаты богача, тоскливая и безнадежная бедность человека, молодого и талантливого, которому не суждено вкусить земных благ, и оргии журналистов и куртизанок, наконец контраст искренности и светских приличий у женщин. Картина набросана смелою кистью и целое произведение состоит из немногих, ярко освещенных, групп, примыкающих одна к другой, но во всем больше философии и символики, чем индивидуальной жизни. Старый тряпичник дает бедному молодому герою, решившемуся на самоубийство, кусок ослиной шкуры, на которую не действует ни огонь, ни железо. Притом у кого она есть, у того все желания исполняются, но за то она каждый раз уменьшается на несколько линий и от неё зависит жизнь владельца. Благодаря изумительному творчеству фантазии, сверхъестественное в этом символическом образе, имеющем глубокий смысл, кажется вероятным. Бальзак сумел придать такую форму фантастическому, в которой оно может мириться с явлениями действительной жизни. Лампа Алладина, если ее потереть, делает чудеса. Она изменяет естественный закон причинности (даже у Эленшлегера). Иное дело – шагреневая кожа: сама она ничего не делает, за то обладание ею доставляет успех в делах, но при этом она постоянно уменьшается, – она как будто состоит из того же материала, который составляет основу нашей жизни. «Человек, – говорит Бальзак, – расходуется на два инстинктивных действия, от которых источники его бытия высыхают. Два глагола выражают все те формы, которые принимают эти две причины его смерти: желать и мочь. Желание нас сжигает, а способность мочь уничтожает. Это значит: в конце концев мы умираем, потому что ежедневно уничтожаем себя. Кожа, подобно нам, тоже уничтожается от нашей способности желать и мочь». Бальзак метко характеризует господствующее стремление целого поколения – познать жизнь во всей её полноте и глубине – и указывает на то, какая душевная пустота следует за исполнением желания и как удовлетворение страстей влечет за собою смерть. «La peau de chagrin» – книга молодого писателя, но блестящая по замыслу и отвлеченно-меланхолическая, как все книги, написанные раньше того, чем поэт прошел долгий путь жизненного опыта. Она имела успех и вне пределов Франции. Гете читал ее даже в последний год своей жизни. У Римёра (который ошибочно считает автором книги В. Гюго) Гёте говорит 11 окт. 1831 года: «Я продолжал чтение „La peau de chagrin“. Это – прекрасное произведение, в новом роде, которое между прочим отличается тем, что искусно лавирует между невозможным и невыносимым, и автор весьма последовательно пользуется чудесным, как средством изобразить выдающиеся стремления и события. Об этом в частности можно было бы сказать много хорошего». А в письме от 17 марта 1831 года он говорит о той же книге: «Это произведение необыкновенного ума указывает на коренную и неисцелимую язву нации, и последняя заражала бы организм все глубже, еслибы те департаменты, в которых теперь еще не умеют ни читать, ни писать, не возродили со временем эту нацию, насколько это возможно»[6].

В книге не мало частностей, напоминающих жизнь самого автора. Бальзак по собственному опыту знал чувства бедного юноши, который из своей мансарды отправляется на бал, балансируя по пыльным камням в своей единственной паре белых шелковых чулок и в изящных сапогах. Он ужасно боится, как бы не забросала его грязью карета, несущаяся мимо, – ведь тогда он не увидит своей возлюбленной. Но гораздо интереснее тот вывод из наблюдений и мыслей, к которому приходит автор; его можно короче выразить так: общество чуждается бедствий и страданий, боится их как заразы, никогда не колеблется в выборе между бедствием и пороком. Как бы ни было колоссально бедствие, оно сумеет уменьшить размеры его, даже посмеяться над ним в эпиграмме; оно никогда не чувствует сострадания к падшему гладиатору. Одним словом, общество с самого начала представляется Бальзаку чуждым всякой высшей религиозной идеи. Оно оставляет без помощи стариков, бедных, больных; оно поклоняется успеху, силе, деньгам, не терпит несчастия, если из него не может извлечь выгоды для себя. Его девиз – «гибель слабым».

До Бальзака в романе царило лишь одно чувство – любовь. Но он своим гениальным чутьем понял, что кумир современников вовсе не любовь, а деньги, а потому и пружиною общественной деятельности в его романах являются деньги, или вернее недостаток денег, жажда денег. Такой прием был нов и смел. В романе, в поэзии, подробно высчитывать доходы и расходы действующих лиц, вообще говорить о деньгах как о чем-то существенном – это было делом неслыханным, грубою прозою. Ведь всегда грубо – говорить то, что все думают и что поэтому все согласились скрывать или отрицать, а особенно в произведениях такого искусства, которое часто выдавалось за искусство красиво лгать.

III

Но Бальзак был еще молод и для его поэтической души, рано разочаровавшейся, была своя весна, – он чувствовал влечение изобразить в целом ряде романов любовь и женщину. Он разработал эту старую тему с такою самобытностью, что она показалась совершенно новою, и рассказы, в которых он так удачно варьировал ее, составляют особую группу в ряду его произведений.

В женщине он поклонялся не красоте, и всего менее красоте пластической. Чрез искусство он вообще не получал живого впечатления красоты. Уже этим одним он отличается от значительного кружка своих современников. Большая часть романтических поэтов и в Германии, и на Севере, и во Франции страстно любили искусство. Такому поэту-любителю искусства, как Готье (глава целой школы), любовь к искусству, например, помешала изучить действительность. Он сам рассказывает, как он разочаровался, когда ему в первый раз в мастерской Риуля пришлось рисовать с живой женщины, хотя она была красива, очертания изящны и правильны. «Я всегда предпочитал статую живой женщине, а мрамор – телу», признается он. Многознаменательные слова! Представьте себе теперь Готье и Бальзака вместе в Луврском античном музее, в той святая святых, где Венера Милосская красуется в своем лучезарном величии. Поэту, любителю пластики, будет казаться, что из мрамора раздается прекрасный гимн греческого искусства в честь совершенства человеческих форм, и он забудет про Париж, слушая его. Напротив Бальзак забудет про статую, на которую он хочет смотреть, если он увидит парижанку, одетую по современной моде, остановившуюся перед богиней в длинной шали, спускающейся до низу без малейшей складки, в кокетливой шляпке, в тонких перчатках, плотно охватывающих руку. Он с первого взгляда поймет все тонкости её туалета, – для него в этой области нет тайн.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});