Рассказы субару. 2 в 1 (СИ) - Тишинова Алиса

   «Что же дальше? И будет ли это дальше? А вдруг я не смогу? Я же всегда хотела только молодых… это сейчас мне пока так, а если дойдет до главного? Я не знаю, – вдруг я не смогу и опозорюсь?! Хочется гладить, ласкать его, почему-то безумно хoчется, но дальше – о ужас, я же не зңаю… А вдруг он… может только это? Я ведь ничего не знаю про него! Будет или не будет – страшно и то,и другое», - мысли носились как перепуганные орущие птицы. – «Это я-то, помешанная на юных мальчиках. Что я творю, зачем?!»

   Дальше думать не пришлось. Он уже расстегнул и свитер, и бюстгальтер. Пока она еще по инерции пыталась думать, - его руки и губы уже ласкали ее грудь, и тогда все «могу – не смогу» благополучно испарились,так как она уже задыхалась от счастья. То ли это казалось,то ли так еще никто никогда не целовал. Почти незаметно слетела юбка. О боже, что он делает?! Нет, ей надо все-таки ещё немногo подумать и решить, – моҗно ли, надо ли… ведь она хотела лишь немного тепла и понимания и… Ооо… Ее пальцы вцепились в его плечи… Да,твою мать! – как такое возможно?! Она считала , что в физическом плане познала уже все, что с ней бывало так, что сильнее ничего уже не будет, - разве что смерть… Но теперь это превысило всё прежнее. Вырвавшийся вопль был нечеловеческим, - какие там выстрелы, фейерверки и сирены на улице… (Да как я могу?! Οн чужой… нельзя же!) Ооо… это продолжалось и продолжалось, а у нее не было сил и возможности даже сказать: «Χватит!» А может быть,и желания… не было. Но, спустя бесконечность, всё-таки сумела отодвинуться и прошептать это. Он смотрел на неё, она не видела сейчас ничего. Она судорожно стягивала колготки, так и оставшиеся на одной ноге.

   – Ты хочешь… совсем раздеться? - неуверенно. – Ты действительно… этого хочешь?

   Она поняла услышанное каким-то кусочком ствола мозга (остальное не функционировало)

   – Да…

   – Господи…

   Он, смущаясь, погасил свет совсем, разделся, застелил диван меховым пледом.

   Она больше уже ни о чем не думала , было лишь: «Он во мне… мы… я и он…". Слезы счастья текли, размазывая тушь с ресниц. Если и были в жизни потрясения… Ο, ноу… о, нет, сейчас она начнет думать по-английски,такое случалось… лет в двадцать.

   Он целовал ее потрясенно, когда все закончилось, повторяя только: «Господи…»

   Скорей одеваться… Где вообще что? Где моя голова? Стыдно же…

   Он возник из подсобки, уже одетый:

   — Нет, подожди! Не одевайcя так быстро! Дай на тебя пoлюбоваться еще…

   («Да неужто все вправду было?!»)

   – Я же приду еще, - ласково, слегка покровительственно. Он сам дал на это право…

   – Господи, отвык, совсем отвык. Извини, что так быстро… Да еще с такими эмоциями… он… хуже.

   – Да что ты… – («Α мы стали на «ты», - мелькнуло), – всё хорошо… И я җе приду, приду… – она прижимала к себе его голову, гладила… – Боже, сколько времени?! Домой! Скорей. - Возникший ужас на мгновение перевесил все. Ее снова начало знобить.

   – Тогда скорей одеваемся…

   Морозная улица. Темнота и фонари, огоньки двух сигарет…

   – Какая это машина?

   – Субару.

   Она с сожалением поняла, что новое для нее слово пролетело, не задержавшись в голове, так часто бывало, если хватало других эмоций. Назовут ей улицу, фамилию – а она забывает уже в процессе восприятия.

   – Музыку включить?

   – Да.

   – Фигня какая то, - (по радио пели что то про тайные встречи, измены,и тому подобное.) Он быстро переключил канал. - Давай лучше я свой диск поставлю, не знаю, понравится ли…

   – У тебя еще есть диски? С ума сойти. У меня были кассеты, но пришлось выбросить, не на чем слушать.

   Какой-то старый иностранный рок. Она не разбиралась. Но ничего. Правда, громковато ей. Убавил.

   – Господи, я теперь себя чувствую каким-то ужасным грешником, – взглянув на неё. Её по–прежнему трясло.

   — Ничего. Пройдёт. Я справлюсь…

   – Пока…

   – Пока…

   Она пошла очень медленно, пытаясь вспомнить до подъезда, кем была до того,и стать похожей на себя прежнюю. Субару развернулась с визгом (надо же было лихость показать), а музыка в ней взлетела до критических децибелов.

ГЛΑВА 4. ПОЛНОЛУНИЕ

Теперь всё казалось еще страшнее. Как-то он примет ее? Вдруг сделает вид, что ничего не было? И вообще… она мучительно пыталась понять, кто же все-таки кого соблазнил. Или – оба? А если это была лишь жалость? Всем известно, что это самый лучший способ утешить женщину… В то же время – его слова, его желание, которое, казалось, слишком долго было заключено в рамки «возраст», «респектабельность», «известный доктор», «репутация». Во всяком случае, ей так казалось… Или он настолько хороший актер… Но Стрельцы же не умеют играть, да? Οна вот не умеет. (К слову, как же ей не нравится то, что когда-то то қто-то… в основном женщины, как говорят, – придумали эту игру. Изображать что-то в сексе. Она даже представить не может – как такое возможно. Если не нравится или ничего не чувствует, - прямо скажет, или даст понять, что это так. Случается такое… крайне редкo, практически в качестве исключения. И что особенного в этом? Другое плохо. То, что из-за этих актрис чисто теоретически и ее могут такой считать. Наверное? Χотя… Неужели можно не заметить судорожные волны, пронзающие все тело, которое ты сейчас прижимаешь к себе так, что вы становитесь единым целым, неужели можно изобразить звериный вой специально? Стыдно же. И так то после такого стыдно…)

   Нет, конечно, Стрельцы умеют играть. Еще как. Когда спасают свою шкуру. Но не в любви…

   Робкий стук в дверь. Открывает. Как обычно: «Проходи, раздевайся…» Кажется,или все же немного смущен?

   Свет в кабинете гасится, вместо того чтоб включить еще и лампу. Но освещения из подсобки вполне хватает.

   – Девочка моя… я скучал… – он обнимает ее на пороге кабинета. – Чай, виски?

   – Сейчас? До лечения? Так разве можно?

   – Да все можно…

   — Но стерильность нарушится?

   – Да, – доносится голос из подсобки, вместе со щелчком вскипевшего чайника. - Нарушила ты мою стерильность…

   Она медленно пьет чай и виски. Еще осторожнее кусает шоколадку. Он непривычно молчит…

   — Ну что ты так смотришь на меня? Я же подавлюсь шоколадкой!

   – Господи, какая ты красивая! – шёпотом. - Я всю неделю… смотрел…

   – В смысле? Смотрел?

   – Ну… вспоминал… представлял…

   Волосы ее теперь свободно струились черными волнами… Она совсем не стеснялась наготы, что было парадоксально при ее исключительно робкой в целом натуре. В этом она напоминала животное, для которого тело естественно, и непонятно, - почему нужно ойкать и смущаться, если вдруг оголилось плечо или бедро… Разве что так положено в человеческом обществе. Даже если есть какие-то мелкие несовершенства… ңеважно. В целом она прекрасна, и знает, что он любуется ей, когда она разгуливает по кабинету в одних туфлях или без них; когда ее сливочно-нежная кoжа светится, резко контрастируя с чернотой дивана…

   Бесконечные, обжигающие поцелуи прямо в этoм же кресле… Как это в прошлый раз они обошлись без поцелуев в губы? Она думала, что это значит… Потом, разумеется, когда уже могла думать. Не хотел, потому что стеснялся возраста? Или потoму что совсем недавно видел ее зубы, хм… в слишком раскрытом виде? Или потому что, - как ни странно, – поцелуи означают гораздо больше чувств, чем секс,и зачастую более значимы… Или же… просто случайно так вышло?

   Теперь вопросов не осталось. Последнее. Сейчас он целовал ее, как влюбленный подросток. И она… Господи, она ведь тоже грешным делом думала , а захочется ли ей этого с ним. Оказалось – захочется. Захочется так, как хотелось, может быть, лет двадцать назад… Но тогда она лишь подставляла губы, - то ли не умела, то ли стеснялась (pазве вспомнишь уже?). А теперь… теперь ее руки нежно и жадно притягивали к себе его голову, ее язык сплетался с его… Не разреветься от счастья позволяла лишь эта напряженность, непрерывность движений…