Стиратель - Яна Каляева

я-то? Я тут не при делах. Чего мне звонить? Все знают уже…

— Что знают?

— Вы, эта, вконтактик Лерин гляньте. И не звоните мне больше.

Девушка вешает трубку. Включаю ноутбук. Пока на экране висит заставка операционной системы, осматриваю нашу комнату. Отмечаю, что пустота царит и здесь: нигде не валяются Лерины маечки, трусики и учебники. Открываю шкаф: точно, вещей ее нет, спортивной сумки тоже, только одинокий розовый носочек выпадает с полки…

Минут десять восстанавливаю пароль от соцсети. Давно в нее не заходил, нет времени на эти глупости совершенно… Наконец система меня узнает, и я захожу на Лерину страницу. Верхняя запись сделана сегодня днем. Фотография Леры в обнимку с каким-то хмырем и текст: «Всем чмоки! Принимаю поздравления: вышла наконец из отношений с токсичным бумером, и теперь мы с Вадиком вместе! Никому больше не позволю себя газлайтить и обесценивать».

Накатывает облегчение: Лера жива, здорова и даже как будто счастлива. Потом приходит недоумение. У нас, конечно, не все складывалось идеально, особенно в последнее время, но как-то неправильно она поступила. Нет решимости сказать очно? Хотя бы записку оставь лично мне, а не «всем чмоки»… Эх, Лера…

Начинаю набирать ей сообщение: «Лера, что случилось? Давай встретимся?». Как-то по-оленьи… Немного думаю и стираю неотправленный текст. Ни к чему. Она — свободный человек и распоряжается своей жизнью, как хочет. Пусть живет как знает. Африканской страсти между нами никогда не было, но я думал, у нас нормальные, здоровые отношения. Ошибся, значит. «Токсичный бумер», надо же. Грустно и обидно примеривать к себе такое выразительное определение. Не будь оно таким ярким, не так обидно было бы. Вот ведь зараза какая!

Грусть неожиданно сменяется облегчением. Теперь можно не заморачиваться поиском ресторана или концерта, который не пробьет брешь в бюджете, не надо больше искать темы для разговора за ужином, да и вообще можно не мучиться чувством вины за то, что уделяю своей девушке мало внимания. Хотя, конечно, по-любому не дело это — жить одной только работой. Отдыхать нужно, иначе так и перегореть недолго — и эмоционально, и… как бы это сказать… энергетически, что ли. Ресурс нервной системы не безграничен, да и частые погружения в Тень определенно истощают. Я даже похудел в последние месяцы, и это плохие новости — лишним весом не страдал никогда. Хорошо бы встретить девушку, с которой можно будет проводить досуг так, чтобы это было в радость нам обоим.

Неожиданно разбирает смех. Неожиданно для меня самого. Не спрашивая разрешения всплывает в голове анекдот, в котором пожилой грузин сидит у свежей могилы своей жены и горюет.

— Адын савсем адын… — постепенно интонация меняется.

— Адын, савсем адын?

Через какое-то время приплясывает и с восторгом выкрикивает:

— Адын, савсем адын, вах!

Решил лечь спать пораньше. Завтра рабочий день. Во время обязательных гигиенических процедур замираю на секунду, затем еле удерживаюсь, чтобы не хлопнуть себя рукой по лбу — в руке-то зубная щётка в пене от пасты. Немного подумав, хлопаю незанятой левой рукой. Всё-таки временами сильно торможу. Чтобы выяснить, что Лера ушла от меня, а не трагически сгинула, достаточно было в ванную зайти. Если уж мне не хватило для правильных выводов полного отсутствия Лериной одежды, то исчезновение её гигиенических средств — свидетельство прямое и однозначное. Для самых-самых тупых.

Теперь ванная, туалет, кровать — только для меня одного. Вах! И смотреть по телевизору, хоть и нечасто в него пялюсь, могу, что хочу. Вкусы у меня с Лерой не сильно совпадали.

* * *

Неделя без Леры.

Еще на подходе к отделению застаю вялую суету. Два санитара в мятых халатах, чертыхаясь, проталкивают в общий коридор каталку с накрытым простыней телом. Помогаю им, придержав створку. По их движениям сразу становится ясно, что тело на каталке спасать уже поздно.

На сестринском посту задумчиво грызет ручку еще молодой, но уже пожеванный жизнью полицейский.

— Как пишется — «интоксикация» или «интаксикация»? — спрашивает он у дежурной сестры.

Ловлю за локоток пробегающую по коридору Свету:

— Кто?

— Да Смирнов из пятой. Допился-таки… Острая печеночная недостаточность. Уж мы и посещения, и передачи ему запретили — без толку. Соседи по палате говорят, через окно ему водку передавали.

— А дежурство чье?

— Так Пархоменко… Вышел наконец с больничного, и сразу труп на смене. Автократыч здесь уже. Вас к себе вызывает, Михаил Александрович.

— Что, в эдакую рань?

Заведующий редко заявляется в отделении раньше десяти, это только для простых смертных рабочий день начинается в восемь утра.

— Кажется, его Пархоменко ночью вызвонил, — Света понижает голос. — Вот, сразу примчался на выручку.

Понимающе переглядываемся. Вообще, конечно, трупы в больнице — дело обычное, но все-таки не в нашем отделении, у нас совсем тяжелые пациенты — редкость. Впрочем, даже если врач и недоглядел, вряд ли это обернется для него чем-то серьезным, разве что нервы помотают. Хотя любимчику заведующего отделением и это не грозит.

Не спеша иду в ординаторскую, снимаю куртку, меняю уличные кроссовки на кроксы, надеваю халат и прохожу в кабинет заведующего. Наш царек и божок восседает в своем кресле — по слухам, заказанном специально, чтобы глазки Автократыча были на одном уровне с глазами более высоких людей. Не удивлюсь, если коротенькие ножки его болтаются в воздухе. Хмурый Пархоменко стоит у него за спиной, скрестив на груди могучие длани.

— Михаил Александрович, проходите, пожалуйста, — тепло улыбается Автократыч. — Садитесь, располагайтесь… Вы только не переживайте, мы, как говорится, хе-хе, своих не бросаем. Давайте вместе думать, как вам помочь.

— О-о-у! — вскидываю брови. — Помочь? Наконец-то! Давно пора мой график разгрузить. Да, было бы неплохо, сам хотел с вами это обсудить.

Автократыч смотрит на меня так, словно я заявился на похороны в клоунском колпаке:

— Вы, верно, еще не осознали всей тяжести своего положения. Смирнов-то из пятой палаты преставился. — Автократыч с наигранной торжественностью возводит очи горе. — Царствие, как говорится, небесное. А что до забот наших грешных… Вы понимаете, что сейчас начнется? Комиссия, служебное расследование, не дай Бог, до уголовного дела дойдет. Давайте подумаем, как мы можем вас защитить.

Кресла в кабинете Автократыча отвратительно мягкие, прямо проваливаешься в них.

— Стоп-стоп, — говорю. — Смерть любого больного — это трагедия, конечно, но я-то тут при чем? Смирнов — пациент Пархоменко и умер в его дежурство.

— Так-то оно так, — вкрадчиво отвечает Автократыч. —