Книга Розы - Кэри Си Джей

Роза сидела неподвижно, внимательно слушая, но не вступая в разговор.

— Вся эта бюрократия… А что нам, несчастным канцелярским крысам, еще остается? Он усмехнулся. — Выполняй указания и не задавай вопросов. У английского поэта Теннисона есть строка о проигранном англичанами сражении, где солдаты говорят: нам приказ не обсуждать…

— Выполнять и умирать, — невольно продолжила Роза.

— Именно! — В его глазах блеснуло торжество. — Вы сказали, что не читаете, но похоже, это не так!

Роза мысленно выругала себя. Кройц ее подловил: расставил ловушку своими жалобами на бюрократию, и она тут же в нее угодила.

— Вовсе нет. Это у меня от отца. Он любил поэзию, часто декламировал стихи. Я не понимала и половины, но засело в памяти.

— И тем не менее… — Кройц откинулся на спинку кресла и провел ладонью по волосам. — Уверен, вы в курсе, что протектор очень интересуется литературой.

— Я мало что о нем знаю, — ответила она, решив, что такая формулировка безопаснее.

Вполне правдоподобный ответ. Протектора мало кто видел. Тем же, кому случалось увидеть его в коричневой широкополой шляпе и длинном плаще, когда он садился в «мерседес» на Даунинг-стрит, не верилось, что это самый могущественный человек в стране.

Ученый, архитектор и рьяный сторонник гомеопатии, Альфред Розенберг в свои шестьдесят выглядел на все семьдесят. С нездоровым цветом лица, постоянно нахмуренными бровями и глубоко посаженными темными глазами, протектор больше походил на похоронных дел мастера, чем на политика. С трудом верилось, что человек со столь ледяным характером может питать к чему-либо теплые чувства, и уж тем более к этой стране, однако страстный роман Розенберга с Англией начался еще в 1933 году, когда он впервые ступил на британскую землю.

Розенберг сразу решил, что англичане, с их многовековым обожанием короля Артура и рыцарей Круглого стола, сродни германцам. Два англосаксонских народа, одна плоть и кровь, с общей родословной, теряющейся в сумерках Средневековья. Их разделила случайная ошибка истории, и еще в 1930-е годы Розенберг увидел шанс исправить эту ошибку. Когда появилась возможность, он попросил у Вождя отдать ему протекторат, и Вождь с радостью согласился.

Мартин улыбнулся, видя, как осторожничает Роза. Он все понимал.

— Не волнуйтесь. Уверяю вас, протектор очень начитанный человек. Не говоря уж о том, что он и сам популярнейший автор.

Главный труд Розенберга, «Миф двадцатого столетия», уступал по объемам продаж лишь автобиографии Вождя. Только в Европе разошлось десять миллионов экземпляров. Книга стояла в витринах всех книжных магазинов и лежала, открытая, на пюпитре при входе в Вестминстерское аббатство.

— Так что не буду напоминать вам предписания Розенберга относительно книг.

Помимо всеобъемлющих перемен во всех областях жизни британцев, за созданием протектората последовала лавина предписаний. На обывателя обрушился шквал правил и запретов, относящихся ко всем мыслимым аспектам повседневной жизни. В том числе и к книгам.

На континенте еще в 1933 году, когда Вождь пришел к власти, вырожденческие книги сжигали. Ликующие толпы танцевали у костров, озарявших ночь искрами, пока писания евреев, славян, коммунистов, либералов, гомосексуалистов, франкмасонов, католиков и прочих отщепенцев превращались в пепел.

Англичане, однако, всегда гордились тем, что делают все по-своему. Ученые и библиотекари морщились, слыша известия, приходившие от союзников с континента. Несмотря на то что предписывался полный запрет тех же самых категорий книг, их никто не сжигал публично на кострах — вместо этого вырожденческую литературу отправили в промышленные печи для сжигания мусора. Команды государственных служащих перебрали библиотеки и архивы, профессионально очистили их от сомнительных текстов и утилизировали их по всем правилам санитарии.

Это же не Средневековье. И. в конце концов, это же Англия.

— Вот, думаю, вам будет интересно ознакомиться. — Кройц выдвинул ящик стола, вытащил оттуда небольшой томик и показал Розе. На обложке значилось: «Информационный бюллетень по Великобритании. Справочник гестапо по вторжению в Британию». — Слыхали когда-нибудь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Роза отрицательно покачала головой.

— Теперь это почти музейный экспонат, — улыбнулся он. — Составлена в тысяча девятьсот тридцать девятом году шефом контрразведки Вальтером Шелленбергом на случай военного вторжения в Англию. Этого, слава богу, так и не произошло, однако в книжечке детально изложены организационные планы оккупационных властей. Как управлять экономикой, транспортом, обществом и прочее. Кого арестовывать.

Он нахмурился, продолжая листать книжку.

— Вот. Наконец, нашел то самое место — «Особый список по Великобритании». Список особо важных разыскиваемых лиц. Для передачи в департамент Четыре бэ четыре Главного управления имперской безопасности. Арестами должен руководить профессор-полковник доктор Франк Зике. Две тысячи восемьсот двадцать человек.

Очередной список. Союз зиждился на списках. Абсолютно все попадало в списки.

— Ноэль Ковард, Вера Бриттен, Олдос Хаксли, Джон Бойтон Пристли, Сильвия Панкхёрст, Стивен Спендер, Ребекка Уэст, Вирджиния Вулф… Слыхали эти имена?

— Некоторые, — осторожно кивнула Роза.

— Вирджиния Вулф?

— Не думаю.

— И я не слыхал. И, осмелюсь предположить, Шелленберг тоже. Как бы там ни было, зачем же герру Шелленбергу, этому баловню судьбы, женатому на Коко Шанель, с собственным лыжным домиком в Швейцарии, понадобилась Вирджиния Вулф? — Кройц отвлекся от размышлений и встал. — Но дело не в этом. — Он пересек кабинет, остановился у сервировочного столика, щедро плеснул в стакан виски и устремил взгляд вниз, на Темзу. — Позволю себе говорить откровенно: большинство этих негодяев внесено в список Шелленберга по той простой причине, что они писали романы. И их романы опасны.

— Опасны, сэр?

— Конечно. Наш протектор считает, что книги ничуть не менее опасны, чем бомбы. Ведь слово оружие, не так ли? Это канал распространения пропаганды против Союза. Раньше, в самом начале, мы решали эту проблему довольно грубыми методами. Мы их запрещали. — Он так и стоял у окна, ссутулившись, задумчиво глядя вниз. — Лично я никогда не был сторонником того, чтобы стричь всех под одну гребенку, а теперь, как выясняется, протектор тоже. Он предпочитает несколько более тонкий подход. Говорите о нем что угодно — правда, не советую… — Он обернулся и подмигнул. — Но он — гений.

— Правда?

— Вне всякого сомнения. Итак, в последнее время его сотрудники работали над решением женского вопроса.

— Понимаю.

— Женский вопрос в целом весьма широк, однако мне досталось то, что относится к художественной литературе. Вы, конечно, знаете, что романы, где представлены подрывные взгляды на женский вопрос, запрещены законом. Бунтующие героини, женщины, ставящие под сомнение авторитет мужчин, вырожденческие сексуальные наклонности и тому подобное.

— Да.

— Но ведь мы же не можем объявить все книги вне закона, правда?

— Не можем?

Он бросил на нее быстрый взгляд, ища признаки нарушения субординации, но Роза лишь вежливо смотрела на него.

— Нет, не можем. Розенберг признает, что есть книги, которые невозможно запретить. Известные романы. Рассказы, слишком глубоко укоренившиеся в народном сознании. К сожалению, очень большой процент этих романов написан женщинами или о женщинах. Вы должны понимать, о чем я говорю. Приведите мне пример.

У Розы пересохло во рту. Еще одна ловушка? Назвать известную книгу — это все равно что признаться в том, что ее читала или по крайней мере слышала о ней.

— Даже не знаю…

— Ну же, мисс Рэнсом. Я говорю с вами сейчас как с работником Министерства культуры. Это рабочая беседа, а не допрос. Все сказанное здесь останется между нами.

«Гордость и предубеждение»?

— Отличный пример! Джейн Остин. Одна из любимейших в Англии писательниц. Элизабет Беннет и мистер Дарси, если не ошибаюсь?