Зола - Алексей Биргер

- Только осторожно. Не сделай мне больно. Я ведь ещё ни с кем не была...

Стасик поглядел ей в глаза, и она ответила ему прямым и ясным взглядом - настолько ясным, что, из-за своей прозрачности, он казался затуманенным страстью. Перед этим взглядом - не умоляющим его о чем-то, а принимающим его целиком и полностью, таким, какой он есть - Стасик внезапно сник и обмяк. Пауза длилась, они смотрели в глаза друг другу, и Стасик, скатившись с девушки, упал на живот, положив лицо на руки, и заплакал - горько, по-детски. Вика присела, оправила юбку и блузку, задумчиво поглядела на Стасика, потом провела ладонью по его волосам и, запустив в них пальцы, стала ерошить эти растрепанные волосы.

- Насильник из тебя никакой, - с неожиданной хрипотцой проговорила она. - Впрочем, как и из меня жертва...

Стасик не отвечал.

- Не думай ничего такого, - продолжала Вика. - Катька мне давно сказала. Но я продолжала подыгрывать тебе, потому что чувствовала, что тебе это нужно. Для самоутверждения, для всего... Прости, что проговорилась. Злость взяла, что даже сейчас ты продолжаешь мне врать. Глупая злость, да... Лучше было продолжать делать вид, будто я ничего не знаю... Вот так. Ты мне веришь?

Стасик перевернулся на спину и поглядел на неё красными припухшими глазами.

- Ты ревновала меня к Катьке? - спросил он.

- Да, - просто ответила Вика.

- Но выходит...

- Выходит, я испытывала к тебе то же, что и ты ко мне. И, так же, как ты, жутко стыдилась этого.

- Ты тоже... тоже меня...

- Назови это своим словом - хотела, - кивнула Вика. - Но не могла ведь я предавать лучшую подругу... в которую ты был так влюблен. Может быть, ты уловил мое желание. А может, я - твое. Мы с тобой болтали ни о чем, делились "тайнами", а я чувствовала в тебе это напряжение. Я, конечно, не понимала, что это - напряжение от желания войти в меня. А может, что-то мне нашептывало, что все именно так, но я сторонилась от этого навязчивого шепотка. Даже не сторонилась, а шарахалась, вернее будет сказать. И, все равно, когда я ощущала в тебе это напряжение, я непроизвольно сжимала ноги... будто ты уже в меня проник, и я тебя чувствую, и я не знаю, как я кляла свое глупое воображение, и как не умудрялась покраснеть при тебе, потому что это было жутко, стыдно, омерзительно, тошнотворно... и все-таки мне не хотелось тебя отпускать. Хотелось задержать это ощущение тебя во мне, вот это твое желание, которое... которое вонзалось в меня так реально. И это ощущение долго не проходило, только где-то через полчаса после того, как мы расставались, оно меня отпускало. Я умереть была готова от стыда и презрения к себе, так мне было погано, но мне хотелось снова и снова переживать этот стыд. Наверно, это было в точности то же самое, что ты испытывал. И, можно, я расскажу тебе одну вещь?

- Рассказывай, - хрипло проговорил Стасик.

- Так вот, я... Однажды, когда это ощущение не проходило очень долго, так долго, что я уже лежала в кровати, а мне продолжало мерещиться, будто ты во мне и теперь наваливаешься на меня, и мне трудно дышать, и от этого мне было очень неуютно и жутко...

- Ну? - спросил Стасик, когда пауза затянулась.

Вика, продолжавшая ерошить его волосы, вдруг стиснула прядь волос Стасика с такой силой, что у неё побелели костяшки пальцев, а он невольно вскрикнул. Она отдернула руку, будто ошпарясь.

- Извини...

- Да ничего... - он пригладил волосы, чуть поморщился - видно, она рванула прядь так, что все ещё болело. - Так что с тобой было?

- Ты не будешь смеяться? - спросила она.

- Ты же не смеялась надо мной.

- Так вот, я опять плотно сжала ноги - убеждая себя, что делаю это, чтобы избавиться от наваждения, чтобы мысленно тебя вытолкнуть, но, на самом деле, для того, в чем я себе боялась сознаться: для того, чтобы плотнее тебя ощутить. А потом... потом я провела рукой у себя там, между ног, внушая себе: вот, пощупай, проверь, ничего там нет, все это твои фантазии, дурные фантазии, за которые тебя надо отстегать. И там, между ног, у меня было влажно, а проводя рукой, я наткнулась на крошечный бугорок, вроде язычка, над... над этим самым местом. И, когда я коснулась его пальцем, меня будто током ударило, и я уже не могла сдерживаться, я стала массировать его и теребить, закрыв глаза и представляя тебя. Меня просто дугой выгибало от наслаждения, я ничего не могла с собой поделать. И лишь когда словно маленький взрыв произошел, разбрасывая искорки по всему телу, и это было так замечательно, что мне пришлось закусить губу, чтобы не заорать от восторга, перепугав спавших в соседней комнате родителей, я очухалась и долго лежала, тяжело дыша. Мне сразу стало так плохо, так плохо... Я чувствовала себя последней дрянью, мне казалось, весь мир видит, что я сделала, и завтра все будут тыкать в меня пальцами и издеваться надо мной. Два дня я себя грызла, а на третий не сдержалась и опять сделала то же самое. Это было в тот вечер, когда мы все сидели у Тырика, и ты часто оказывался рядом со мной. И потом я это делала несколько раз... - она наклонилась над ним, поглядела в его запрокинутое лицо. - Но ведь я не одна такая? И мальчики так тоже ведь делают, да?

- Делают, - сказал он.

- И ты это делал?

- Да.

- А когда ты это делал, ты закрывал глаза или нет?

- Закрывал.

- И кого-то воображал? Катьку?

- Я хотел вообразить Катьку. А воображалась ты.

- Тебе тогда было стыдно?

- Немножко. Но я...

- Что - "ты"? Тебе было так хорошо, что ты перестал стыдиться?

- Нет... Я, понимаешь... Я думал, что делаю это в... ну, в медицинских целях.

- В медицинских?

- Ну да, - он покраснел совсем густо. - Павлюха обмолвился как-то, что все эти прыщи, которые и меня тоже мучили, это от того, что у нас... ну, понимаешь, период полового созревания. И все это в нас бродит и закисает, и нельзя, чтобы застаивалось. Поэтому надо периодически иметь дело с девчонками или, по крайней мере, кончать в кулак, тогда и все прыщи исчезнут. Что и у девчонок то же самое, только им это... ну, самоудовлетворение... от прыщей помочь не может, потому что мы-то так устроены, что облегчились и все, а им обязательно мужская сперма внутрь нужна.

- И ты ему поверил? Этому идиоту?

- Ну, я решил попробовать... Но ведь прыщи и правда прошли. А до этого я их... - он запнулся, совсем смешался и договорил с трудом, открывая свою главную тайну. - Я их давил!.. Слушай, о чем мы говорим? Кошмар какой-то! Вот-вот Катьку привезут... и сожгут, а мы о прыщах! То есть, я о прыщах!.. Тебе, наверно, совсем гадко.

- Вовсе нет. Если бы хоть что-то в тебе казалось мне гадким, я бы тебе не рассказывала того, что рассказала. Ведь ты понимаешь, что теперь-то мы переспим. И нам надо знать все друг о друге. Чтобы не ляпнуться, и чтобы... Ведь все будет не так, как мы воображаем.

- Да, - сказал он. - Не так. Я боюсь, мне страшно... И у тебя там... У тебя там, оказывается, мокро!

- А как же иначе?

- Не знаю. То есть, из всех этих книг и фильмов... про это... я знаю, что, когда женщина возбуждена, у неё выделяется специальная смазка. Но я всегда воображал, что это... вроде оливкового масла или крема какого-нибудь душистого. И в фильмах всегда это так красиво блестит, когда показывают крупным планом. А там, оказывается, просто мокро. И у меня... у меня самого все получается не так красиво, как в кино. Или как это описывают.

- И ты боишься?

- Да.

- Я тоже боюсь, - призналась она. - Потому что... потому что... Ты можешь мне его показать?

- А ты никогда раньше не видела?

- Нет. То есть, один раз на видео, мы втроем, девчонки, решили поглядеть родительскую кассету. И два раза - в таких журналах, они... Ну, попались как-то, ведь всем что-то попадается. Ах, да, и еще, конечно, на этих мраморных статуях во время экскурсии по музею. А живьем - никогда.

- Я... - Стасик сглотнул, потом стал расстегивать джинсы. - Только он, понимаешь... Он торчит.

- Понимаю. Вот такой я и хочу увидеть.

Стасик расстегнул брюки, оттянул за резинку трусы, Вика, склонясь над ним, внимательно разглядывала, пока её слегка не передернуло.

- Да, - сказала она. - Все тоже не так. Я-то воображала... ну, когда представляла себя в тебе... что он должен быть таким же гладким и светящимся, таким, знаешь, с бархатистым отливом, что ли, похожим на те, что у мраморных статуй, но живого цвета, не белого. А он, оказывается, и в бугорках, и в прожилках, и с синими и красными пятнами, и вот здесь... так напрягся, как... такая сморщенная кожа, и волосики торчат. И даже на те, что в журналах и фильмах, он совсем не похож, хотя там, вроде, с натуры снимали...

- Тебе он не нравится? - с тем равнодушием, которое приходит, когда сбываются дурные предчувствия, спросил Стасик. И уточнил после паузы. Тебе он противен?

- Немножко, - сказала Вика, после видимой борьбы с собой. - И главное, мне страшно. Теперь, когда я увидела, какой он, мне страшно, что он в меня войдет. Со всеми этими вздувшимися бугорками и жилками. Он нисколько не гладкий, и не отсвечивает изнутри. Я боюсь, мне будет очень больно. Вот такая боль, понимаешь, от которой... - она подальше оттянула резинку трусов Стасика, внимательно посмотрела, будто стараясь привыкнуть, но тут её лицо перекосилось она вскочила и, зажимая рот ладонью, кинулась прочь. Она влетела в туалет, едва успела склониться над унитазом - и её вырвало. Она упиралась руками в края унитаза, потом упала на колени, её продолжало рвать, и она плакала.