Пепел звезд - Елена Гайворонская

– А она?

– А что «она»? – Юлька сунула в рот трюфелину. – Сказывали, когда она пришла навестить Франсуа в больнице, тот запустил в нее костылем. Черная неблагодарность! Но к моменту его выписки Елена уже бороздила океанские просторы на яхте какого-то американского судостроительного магната. Такая вот история, мой милый. Может, ты теперь тоже кем-нибудь станешь. Как Франсуа. Или сразу президентом России. Хочешь стать президентом, Олег?

– Не-а, – мрачно ответил Крылов. – На фига мне такой геморрой?

Юлька кокетливо улыбнулась. Ямочки на ее щечках призывно заиграли.

– Вот я, в отличие от Ленки, люблю всех своих мужчин. Правда, они быстро мне надоедают.

Олег впервые поглядел на нее заинтересованно.

– Слушай, – он хлопнул себя по лбу, – вспомнил, где я тебя раньше видел! Ты ведь снималась в фильме «Сладкие трусики»! Крутейшая вещь!

– Что ты орешь? – зашипела Юлька. – Ничего подобного. Я никогда не снималась в порнухе.

– Да? – вздохнул Олег. – Жаль. Там одна крошка, вылитая ты, особенно, когда улыбаешься, такие трюки проделывала – закачаешься. Ленке бы у нее поучиться.

– Да? – Юлька нагнула голову, чтобы скрыть блеск в глазах.

– Однозначно. Трахаешь ее – лежит как бревно. Аж все опускается.

– Зачем же тогда предложение делал? – ехидно спросила Юлька.

– Думал, может, изменится. Ну, хватит об этом. Может, поедем, покатаемся.

– Почему бы и нет? Только зайдем сперва в ювелирку. Я там себе браслетик присмотрела неплохой. Но мне необходимо мужское мнение. Я ведь сейчас, – Юлька завела глаза и сокрушенно вздохнула, – тоже одна… Временно…

Телефон Ника не отвечал. Даже мобильный. Ада пила вино и плакала. Так она реагировала на все удары, наносимые судьбой. Ада никогда не была бойцом. Один единственный раз в жизни настояла на своем, когда бросила Гнесинку, заключив свой первый контракт с модельным агентством. Лучше бы она этого не делала.

По крайней мере, сейчас могла бы поплакать на груди у матери.

«– Твой отец переворачивается в гробу. Он мечтал видеть свою дочь женой и матерью, а не шлюхой. Посмотри, на кого ты похожа. Мне стыдно смотреть родственникам в глаза.

– Мама, я не делаю ничего дурного. Просто демонстрирую модели.

– Я видела эти модели! Это все равно, что ходить голой! Какой приличный человек теперь женится на тебе?

– Кого ты называешь «приличными людьми», мама? Наших родственников? В Москве? В Израиле? Их сильно волновала наша судьба, когда мы потеряли отца? Каждый устраивается, как может. Я ни перед кем не собираюсь оправдываться. Мне надоело быть дылдой в обносках.

– Лучше дылда в обносках, чем потаскуха в бриллиантах!

– Не называй меня так! У меня мужчин в десять раз меньше, чем у нашей соседки. Да, я хочу нравиться, носить красивые вещи, иметь машину и дом с охраной! Крепость, где меня никто не достанет, не сможет написать на двери: «Смерть жидам!» Я хочу иметь много денег, чтобы перестать бояться жить!

– Что ж, живи, как хочешь. Только отныне забудь, что у тебя есть мать. А страх – он в тебе самой. И даже выставив тройной кордон охраны, ты не спасешься от себя…»

Дверь тихонько приоткрылась. Ада вздрогнула. В комнату осторожно прокралась маленькая собачонка на тонких ножках, нелепая и смешная, с умными, все понимающими глазами.

– Иди сюда, Тайка. Ты одна меня любишь.

Умильно завиляв хвостиком, собачонка запрыгнула на колени к хозяйке. Ткнулась влажным носиком в ладони.

Тайку Ада подобрала на улице. Щенок мок под дождем, и девушка не смогла пройти мимо дрожащего комочка. Характер у собачки был добрый и покладистый. Вот только Ника она невзлюбила с первой минуты.

– Это что еще за пугало? – увидев Тайку, брезгливо спросил Ник. – У тебя не хватило денег на нормальную собаку?

Тайка оскалила зубы и зарычала.

– Фу ты, мерзость какая, гони ее отсюда…

– Да, маленькая ты права, пора успокоиться.

Ада достала из тумбочки пузырек с красноватыми таблетками, высыпала их на ладонь. Тайка неодобрительно заворчала. Ада взяла одну, проглотила, запила вином.

– Я знаю, ты не одобряешь… Мне и самой не нравится. Но иначе не получается… Ты должна меня понимать. Ведь мы обе – дворняжки…

Зазвонил телефон. Ада схватила трубку:

– Ник?!

В трубке послышался ужасающий, замогильный голос:

– Сука, жидовка, убирайся вон из России…

Ада отбросила серую телефонную коробку. Как скорпиона. Как гремучую змею. Трубка ударилась об пол. По пластмассовому корпусу расползлась трещина, похожая на свастику… Уродливый паукообразный крест на разбитом надгробии отцовской могилы…

Ада закрыла глаза, зарылась головой в подушку.

Четырнадцатилетняя девочка одна в пустой квартире… И телефон… Он звонит, звонит, не переставая…

Она не берет трубку. Она боится. Боится, что может услышать снова: «Вы все подохнете…»

– Господи, – простонала Ада, – как мне избавиться от этого? Как?

Важный метрдотель в белом смокинге, завидев марининого спутника, расплылся в улыбке, как чеширский кот:

– Добрый вечер, Антон Викторович! Добро пожаловать. Давненько у нас не были. Прошу вас и вашу даму. Ваш столик всегда свободен.

Столик находился в углу, рядом с огромным аквариумом. За толстым стеклом плавала большая, похожая на акулу, рыбина. Марина украдкой постучала пальцем возле ее тупого носа – настоящая или нет.

Вышколенный официант принес меню.

– Что будете заказывать?

– Ваше фирменное блюдо, – наугад сказала Марина.

– Пить?

– Водку. – Марина с вызовом посмотрела на своего кавалера. Тот невозмутимо кивнул:

– Мне тоже.

Разряженные и раззолоченные дамы недоуменно поглядывали на девушку в турецких джинсах и дешёвом свитере. Марине стало не по себе. Она уже почти жалела, что ввязалась в эту авантюру. Чтобы скрыть неловкость, она достала сигарету. Новый знакомый протянул зажигалку.

Официант доставил хрустальный графин, налил две рюмки.

– За знакомство.

Марина залпом выпила содержимое рюмки, не поморщившись.

– Марина.

– Антон. – Ее спутник одобрительно улыбнулся.

– Ну, рассказывай, – Марина выжидающе затянулась. – Как случилось, что на этот вечер у тебя не оказалось девушки более подходящей, чем я? Может быть, это благотворительное мероприятие – приобщение бедной сиротки к светской жизни? Будет чем гордиться перед друзьями и оправдываться перед Всевышним? Я угадала?

– Нет, – помрачнев, сказал Антон, – не угадала. – Я легко мог бы пригласить любую из ваших «кукол Барби». Но я уже не настолько молод, чтобы впадать в эйфорию при виде смазливой мордашки. Мне больше по душе умные, симпатичные и независимые женщины, вроде тебя.

– Неужели? – подняла брови Марина. – Первый раз вижу мужчину, которому нравятся независимые женщины.

– Жаль. Ты имела дело не с мужчинами. К тому же, ты напрасно считаешь, что никто не может тебя понять. Я прекрасно знаю, каково это – вырасти без родителей и самому пробивать себе дорогу. У меня руки чесались дать по морде вашему менеджеру, когда он тебя обидел.

– У меня тоже, – призналась Марина. – Ты тоже детдомовский?

– Не совсем. До двенадцати лет у меня было то, что трудно назвать семьей.

– А потом?

Антон усмехнулся.

– Давай лучше выпьем за очаровательную женщину, которая, несмотря на все мерзости жизни, сохранила достоинство, оптимизм и веру в себя. За тебя, Марина.

Марина вдруг почувствовала, что краснеет. Едва ли не впервые в жизни.

Лене не спалось. Она долго ворочалась с боку на бок. Затем, не выдержав, пошла на кухню и выпила таблетку радедорма. Парадоксально – чем больше она уставала, тем хуже спала.

Завтра она поедет к родителям. Как всегда, раз в две недели, по воскресеньям. Лена наизусть знала программу их встреч.

Они, как всегда, скажут, что очень гордятся своей девочкой. Тем, что она сама всего добилась. Хотя они и желали для нее другого… Но она все равно молодец. Только ей скоро двадцать шесть, и пора уже подумать о создании семьи, о детях… Да и им так хочется понянчить внуков, пока еще не совсем состарились…А она будет виновато молчать, закусив губы. Разве она сможет им объяснить, что мужчины, с которыми она встречается, ей глубоко безразличны, что она сходится с ними без радости и расстается без сожаления?

Как можно объяснить, что она до смерти боится вновь почувствовать эту боль, такую, что невозможно ни дышать, ни двигаться, ни просто жить… Когда темнеет в глазах и обрывается внутри. И ты перестаешь ощущать что-либо, кроме этой боли, чувствуя себя чучелом, из которого вытряхнули внутренности и набили шуршащими зелеными бумажками… Боль от пустого и страшного слова: «Уходи…»

Если бы годы можно было вернуть… Если бы ей снова стало девятнадцать… Если бы не ее дурацкое тщеславие, не чудовищное упрямство… Если бы не блеск софитов и восторженных глаз, ознаменовавших рождение новой звезды… Если бы кто-нибудь объяснил тогда глупой девчонке, что, когда звезда догорает, остается горстка горького черного пепла…