В труде и учебе - Семен Бабаевский

— Вася, ты для начала сядь с ним, — сказала Зина. — Пусть сперва за тебя держится, а потом и сам будет ехать.

Вася послушался совета Зинуши, усадил Митеньку на ярмо и сам сел тут же.

— Цоб! Цоб!

Хлестнул кнут, и воз тронулся, но уже стук колес не отдавался на сиденье. Лениво, вразвалку двигались быки; плавно, как зыбка, покачивалось ярмо. Держась за брата обеими руками и еще не веря своим глазам, Митенька улыбался, лицо его, измоченное слезами, сияло радостью. Вот и сбылась мечта и наступило желанное Митино счастье…

Митрусь сидел верхом на скользком дереве, и все вокруг казалось ему не таким, как минуту назад. И степь, озаренная солнцем, теперь спустившимся к горизонту, горела и переливалась яркими красками; и лопухи, шеренгой стоявшие у дороги, смотрели на Митеньку ласково; и два жаворонка спустились низко над головой и пели свои песни, и как же красиво они пели! От сладких звуков этих песен у мальчика слипались веки. Но спать нельзя. Перед глазами стоят, важно качаясь, бугристые снизу, круто согнутые рога. Митрусь, держась одной рукой за брата, другой притронулся к основанию рога, там, где толстым узлом завязан налыгач. Рог был в пыли, но пыль лежала только на бугорках. Острие его лоснилось и даже просвечивалось лучами солнца. Круглые бычьи глаза, как зеркальца, отливали яркой синевой, а вокруг них одна на другую липли мухи, не боясь судорожного вздрагивания век. Митеньке стало жалко быка. Он взял у Васи кнут и кнутовищем стал счищать мух. Они кружились тут же, точно сдуваемые ветром, и опять липли к глазам.

— Ты, Митрусь, сиди и не двигайся, — сказал Вася, — а то еще упадешь.

Митенька принялся рассматривать бычье ухо. Оно тяжело пошатывалось перед глазами, лохматое, немного страшное. Митенька хорошо видел его внутренность — темные от пыли края и спутанную в глубине шерсть, — а сам думал: что-то здесь было знакомое. И вспомнил: бычье ухо было похоже на рукавичку. О рукавичке, которую дед Кудлай потерял на дороге, мать рассказывала ему сказку… Бежит мышка по дороге, видит — рукавичка лежит. «Ага, — думает мышка, — это и будет мой дом». Залезла в рукавичку и стала жить да поживать. Вот идет заяц… «Кто в рукавичке живет?» — «Я, мышка-норушка…» И Митрусь уже не видит ни быков, ни ярко блестящего жнивья. Сказочный мир встал перед глазами… Заяц лезет в рукавичку, а по дороге уже идет лисичка-сестричка. «Кто в рукавичке живет?» — «Я, мышка-норушка, да заяц косой. Залезай и ты — будем жить вместе». И вот подходит волк… Тут Митрусь вздрагивает и открывает глаза. В бычье ухо залетела муха, и бык закрутил головой. А ярмо раскачивалось все сильнее и сильнее, земля уплывала под арбу, и у ног быков кружилась пыль.

Вечерело. Солнце прикоснулось к земле, и небо на горизонте вспыхнуло ярким пламенем. Митя смотрел на закат, глаза сами счастливо закрывались. Он уже не мог устоять против сна.

— Вася, мне спать хочется, — сказал он тихим голосом, не в силах сидеть на ярме.

— Ну что ж, полезай на воз, — согласился Вася. — Для начала хватит с тебя и этого.

Укладываясь на разостланную бурку, Митя шептал:

— Вася, а ты бате не скажешь, что я упал?

— Конечно, нет. Спи. И галстук не снимай — так с ним и приедешь в станицу.

Весь остаток пути Митрусь спал, а Вася и Зина сидели на грядке, свесив ноги, и смотрели на затянутую вечерним холодком степь.

— Ничего, — рассудительно говорил Вася. — Подрастет — всему научится. У Митруся есть желание. А желание — это самое главное. Вот и у меня есть одно желание. Когда я вырасту большим, знаешь, кем я буду?

— Кем?

— Председателем нашего колхоза. Не веришь? Думаешь, не сумею? Вот тогда посмотришь!

Зинуша не только верила, она готова была принять его мечты за действительность. В вечернем сумеречном свете глаза ее слегка затуманились, она слушала Васю, боясь взглянуть на него.

— Вася, — ласково заговорила Зина, — давай в самом деле никому не скажем, что Митя падал с ярма.

— Какой разговор! Конечно. Зачем же человека в позор вводить? Сегодня он упал, а завтра не упадет… Это же наука!

Они снова замолчали. Сидеть так, любуясь красками вечера, им было и весело и приятно. А вечер уже ложился на поля. Сильнее сгущались сумерки, потух закат, и на темнорозовом горизонте слабо рисовался хорошо знакомый силуэт станицы.

Алексей Иванович Мусатов

На реке

Гриша Дорофеев был недоволен. Сбор пионерского звена прошел вяло, неинтересно. Худощавый, маленький Алеша Уклейкин долго читал по бумажке свой доклад о походах и путешествиях по родному краю. Он часто запинался, перевирал слова, а раза два или три совсем умолкал, так как не мог разобрать написанное.

— Подождите, я сейчас, — с виноватым видом говорил Алеша и отходил к окну. — Почерк у меня очень мелкий, свету мало.

— Мы подождем, нам не жать-бежать! — со смехом отвечали ребята и предлагали Алеше принести лупу или микроскоп.

К концу доклада ребята совсем заскучали и занялись своими делами.

Кто копался в сумке, кто мастерил из бумаги голубей и самолетики, а вихрастый смуглый Степа Прохоров и Дима Белов начали так откровенно зевать, что Алеша сразу пропустил полторы страницы своего доклада.

Наконец он дочитал его до конца. Гриша сказал, что теперь надо задавать вопросы и высказываться. Пионеры молчали, и только Степа Прохоров заметил, что всё очень ясно и вопросов нет.

Гриша Дорофеев сокрушенно вздохнул: недаром говорят, что в их втором звене нет никакой активности, — и объявил сбор закрытым. Пионеры оживились и повскакали из-за парт.

— Ребята! Айда на Быстрянку! — воинственно выкрикнул Степа и, перекинув сумку с книжками через плечо, первым выскочил за дверь.

В классе остались один лишь Гриша да Алеша Уклейкин. Алеша торопливо засунул в карман свой злополучный доклад и потянул вожатого звена за руку:

— Гриша, а Гриша! Пойдем и мы на речку. Знаешь, что там Степа Прохоров затевает…

Гриша вспыхнул: этот Прохоров совсем не интересуется пионерской работой и хуже всех ведет себя на сборах. Да еще его дружок Дима Белов. Все видели, как они зевали сегодня во время доклада.

— Говорил — не умею я доклады делать, — признался Алеша.

— Что значит «не умею»! А если по плану требуется! — оборвал его Гриша и сказал, что сегодня же поговорит о Прохорове и Белове со старшим вожатым.

— А его нет. Он еще вчера в район уехал, — напомнил Алеша. — За спортинвентарем.

Мальчики вышли на улицу.

У школьного крыльца стояла подвода. Старшеклассники снимали с нее тяжелую, обитую кожей «кобылу». Им помогал скуластый широкоплечий парень в черной матросской куртке с золотыми пуговицами.

— Смотри! — шепнул Грише Алеша Уклейкин. — Василий Андреевич вернулся. Будешь с ним разговаривать?

Но старший вожатый, он же и преподаватель физкультуры, сам заметил ребят.

— Как сбор, Гриша? — спросил он.

Гриша уныло махнул рукой.

Василий Андреевич подошел к мальчику:

— А ну-ка, что случилось? Говори!

— Василий Андреевич, — с горечью заговорил Гриша, — какие же это пионеры! Особенно Прохоров да Белов. Ничем они не интересуются! На сборе им скучно, зевают вовсю… Им бы только домой убежать поскорее…

— А вожатый звена зачем? Он куда смотрит? — лукаво спросил Василий Андреевич.

— Да какой я вожатый! — сказал обиженно Гриша. — Не слушают меня ребята… не умею я ничего…

— Постой, постой! Ты же хороший сбор подготовил. Я помню. Вы ведь в колхозный сад должны были пойти, с садовником побеседовать. Это же интересно ребятам.

— Заболел садовник, — признался Гриша. — Пришлось другую тему взять — о путешествиях.

— Вот оно что! Ну, и как же ты сбор подготовил?

— А я… я доклад Алеше поручил. Я ему все по пунктам наметил, о чем говорить надо.

— А ребятам эти пункты по душе? Вы о них все вместе подумали?

— Да нет… — запнулся Гриша. — Я все один, из своего ума брал.

Старший вожатый покачал головой:

— Поторопился ты! Поспешил! Вот нехорошо и получилось. Ну, вот что, ребята! Сегодня вам пора домой. А завтра заходите ко мне. Подумаем, как поправить дело. — Он положил Грише на плечо руку и вполголоса сказал: — А тебе мой совет: не думай плохо о товарищах.

* * *

Гриша задумчиво брел к дому. Из головы у него не выходили последние слова вожатого. Он даже не заметил, как свернул с дороги, ведущей к мосту через реку Быстрянку, и направился следом за Алешей.

— Куда ты меня ведешь? — вдруг спохватился Гриша.

— Пойдем, пойдем! Там в ольшанике ребята плоты строят…

— Какие еще плоты? — спросил Гриша. Правда, он слышал, что Прохоров и Белов чинят какую-то старую лодку, но не придавал этому значения.

— Пойдем посмотрим! — Алеша схватил Гришу за рукав и потянул за собой. — Степа говорит, что у него к весне целая флотилия будет.