Пустые коридоры - Константин Шеметов

– Куда проще, – подытожил он и перешёл к делу.

Он поведал Кэт историю Годена (пустые коридоры, другая реальность) и раскрыл свою догадку о произвольном соединении звуков неслышимого спектра (out noise) с композициями Марка Дауна.

– Думаю, этот noise – тоже музыка, – промолвил Ларри и предложил Кэт представить пианино, но не привычный для неё инструмент, а пианино, настроенное на неслышимые частоты.

– Не могла бы ты поиграть на таком «пианино»?

– Игра в бисер? – Кэт улыбнулась.

В каком-то смысле это и была «игра в бисер». Накануне Ларри изготовил 24 специальных тон-генератора, настроил их на соответствующие частоты и подсоединил к MIDI-клавиатуре. Получились две полноценные октавы: левая «издавала» инфразвук, правая – ультра. Подключив клавиатуру к компьютеру, можно было сдвигать октавы в слышимый спектр, контролировать мелодию визуально, а также запоминать её, обрабатывать и совмещать с любой другой мелодией.

«Бисер» же заключался в следующем: сочинить как можно больше неслышимой музыки. Иначе говоря, Кэт предлагалось заняться композицией. Игра ума и воображения по Герману Гессе. Для решения задачи, поставленной Паскалем, Ларри нуждался в мелодиях Кэт. Предположительно эти мелодии должны были стать своеобразным фоном для альбома Дауна. Фоном, в сочетании с которым его «Пустые коридоры» давали бы эффект «параллельной реальности».

– Что скажешь? – Ларри взглянул на Кэт.

Кэт потянулась за чупсом.

Как исполнитель она была так себе и прекрасно знала об этом. В Вильнюсе Катя скорей развлекалась, нежели училась. По окончании академии самое большее, на что она могла рассчитывать, – это работа в каком-нибудь захудалом театре (в Гомельском театре кукол, к примеру), а то и вовсе учителем в средней школе. Кэт с ужасом представляла провинциальные театры музкомедии, устроенные по всей Беларуси, и буквально тряслась от страха при мысли о так называемом «народном театре» в Барановичах.

Тем не менее Кэт не мыслила себя без музыки. Она с детства сочиняла мелодии, а её особым пристрастием были Шопен и блюз. Шопен – благодаря мазуркам (Скович как-то послушала их и запала). К тому же, как и Шопен, она родилась в Польше и невольно романтизировала эту страну. Что же до блюза – блюзом её увлёк Рэй Чарльз, когда ещё в школе она посмотрела фильм «Рэй» (Ray, режиссёр Тэйлор Хэкфорд, в роли Рэя Чарльза – Джейми Фокс, США, 2004). Удивительно – с тех пор Скович то и дело выискивала что-нибудь о блюзе, разучивала стандарты и даже коллекционировала передачу «Весь этот блюз» на «Эхе Москвы» (с Андреем Евдокимовым).

«Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре, звякают клавиши Рэя Чарльза», – нередко перечитывала Кэт «Колыбельную трескового мыса» Бродского (но уже значительно позже – по приезде в Америку). Более того – мазурки Шопена Кэт воспринимала тоже как блюз. По меньшей мере, их настроение ассоциировалось с плачем (как и композиции Рэя Чарльза) – плач приличного человека.

Примерно в том же интервале (интервале плача) находился и Даун. Марк Даун – музыкант, автор соул-альбомов и псих из Приднестровья. Голос Дауна узнаваем, он тих и печален – что боль, идущая из глубины. Глубины сознания, океана чувств, безысходности, надежды, наконец – поди разберись.

Но лучше так, чем, к примеру, Рахманинов. Кэт и не помышляла понять Сергея Васильевича. Во-первых, сложен (невероятно сложен технически), а во-вторых, русский (хоть и умер в Беверли-Хиллз). С русскими всегда так – даже простые вещи они ухитряются запутать, и тогда уже всё равно: коммунисты они или демократы. В этом смысле предстоящая работа с Ларри выглядела предельно ясной: «подыграть» Дауну. Найти правильную тональность, ритм, мелодию (весь этот блюз). «С Ларри хорошо», – рассуждала Кэт. С ним она ощущала себя и Рэем Чарльзом, и подвижницей науки.

Правда, и Ларри был русским. Но странно – Ступак хоть и имел русские корни, был напрочь лишён «русского мировоззрения» – презирающего всех и вся, лукавого и гениально дьявольского. По-хорошему, такое мировоззрение нуждалось в суде – открытом и честном (по типу суда над нацистами в Нюрнберге). Но возможно ли это? Кэт сомневалась. В соответствии с демократическими принципами любая идея считалась проявлением свободомыслия – даже самая лукавая и дьявольская. Тут так: нет жертв – нет суда. Хорошо бы сначала дождаться жертв (причём много – чем больше, тем лучше), а там посмотрим. В представлении Скович был лишь один способ покончить с «русским мировоззрением» – всячески противостоять ему и ни в коем случае не сотрудничать с властью.

Оккупация Украины во всей красе показала убогость русского сознания. Весь мир увидел единство их нации: рейтинг Путина зашкалил за 80 процентов, и ни одного протеста внутри страны.

Кэт нахмурилась.

– Что скажешь? – переспросил Ларри.

Пока Кэт размышляла, он всё поглядывал в окно. Пошёл дождь, море билось о камни, ветер явно усилился и трепал теперь всё подряд: баннер напротив, светофор на растяжке, провода и навес у кафе Brown Bag.

Кэт согласилась, и следующие две недели пролетели как один день. К каждой вещи из «Пустых коридоров» она подобрала с десяток «неслышимых» мелодий и даже упорядочила их по степени, как Кэт выразилась, «проникновения в другой мир». Отдельные сочетания казались ей наиболее сильными, и тогда Скович немедленно связывалась с Ларри. Тот изучал полученный эффект, вносил необходимые правки и предлагал новые решения.

В целом его идея подтверждалась: само наличие «неслышимой» музыки и гармоничное её сочетание с композициями Дауна словно перемещали вас. А куда перемещали – каждый ощущал сам.

К примеру, на композиции Polyphonic Plan в сочетании с неслышимым плагином «Ветер мартовской ночью» (названия придумывала Кэт – подчас смешные и чуть простоватые) Ларри переместился в будущее. Нью-Йорка в традиционном понимании там не было, зато было море, его прежний дом в Провинстауне, и опять же – дождь. Ларри стоял у окна, смотрел на дождь и слушал, как тот стучит, ударяясь о крышу.

При таком же сочетании Скович переместилась в совершенно неизвестное ей место, и скорей это был вымысел, существовавший лишь в её воображении. Кэт кружила в воздухе, а под нею располагались карты Google. Время от времени карты Google сменялись снимками из космоса, но тут же и возвращались вновь, на этот раз в более крупном масштабе – масштабе улиц или даже зданий.

Что до Паскаля, тот вновь переместился в коридоры (пустые коридоры, как и прежде) и, пока длилась запись, успел и Эмили разглядеть, и пейзаж за окном. Очуметь! За окном светилась галактика. Формой она напоминала М 81[1] (такая же впечатляющая, спиральной формы и с активным галактическим ядром), а в непосредственной близости от Годена располагалась планета 47 Ursae Majoris C – одна из тех экзопланет, которыми Паскаль как раз и занимался в Matra последние полгода.

Как понял Ларри, каждый перемещался, куда хотел: будь то воспоминание (куда хотелось бы вернуться) или вымысел (то идеальное место, о котором мечтаешь, – лишь бы убраться из реальности). Пока же Кэт подбирала музыку, Стэнли размышлял, как быть дальше. А тут и в самом деле было над чем подумать.

IV. Polyphonic Plan («Полифонический замысел»)

Одна лишь музыка может сделать видимой скрытую печаль.

Милан Кундера, «Встреча»

«Музыкальная полифония, – прочёл как-то Ларри у Милана Кундеры, – это одновременное развитие двух или более голосов (мелодических линий), которые хотя и связаны между собой, сохраняют тем не менее относительную независимость» («Искусство романа»).

Площадь Независимости в Киеве при таком подходе как раз и являла собой арену самой что ни на есть полифонии. Ларри нет-нет, а и убеждался в этом, слушая новости и сопоставляя факты. Мысленно, считай, он давно уже жил на Майдане, побывав в Крыму (где тихо хуел – «крыматорий»), а заодно и в России, где насмотрелся на русских (ничтожных безумцев).

Полифония же Майдана заключалась в следующем: протест объединил наиболее активных и совершенно разных по характеру, решимости и убеждениям людей – от очкариков-интеллигентов до храбрецов из «Правого сектора». Весьма разноголосый оркестр, но тем и хороша его музыка – она была сильной. Сильной – благодаря как раз полифонии. Кто хотел – играл на пианино (в буквальном смысле – настоящее пианино красовалось посреди площади), кто-то пел, а кому-то нравились струнные или даже ударные инструменты. Благодаря именно ударным, не сомневался Ларри, революция в Киеве и победила.

Вряд ли линейное изложение темы в случае с Майданом имело бы успех. «С самого своего возникновения, – пишет Кундера, – роман пытается избежать линеарности и пробить брешь в непрерывном изложении истории». Размышляя об этой «бреши», Ларри непроизвольно сравнил Майдан с постмодернистским романом. Он бы и сам хотел написать такой, но что толку – полифония даётся не каждому, а заниматься «линеарным» захватом Крыма – удел бесталанных. Бесталанных скотов и, как показывает практика, большей частью русскоязычных: сначала Приднестровье, затем Абхазия с Южной Осетией, а теперь и Крым.