За гранью цинизма - Николай Сухомозский

По мере старения, доказывал он, свет смещается от одной линии спектра к другой. Иными словами, красный — это свет-новорожденец, оранжевый — свет-младенец, желтый — свет-подросток, зеленый — свет-юноша, голубой — свет-взрослый, синий — свет-старик и, наконец, фиолетовый — свет-доходяга, одной ногой стоящий в могиле. Что представляет собой такая «могила», какие неожиданности подстерегают ученых за невидимой границей фиолетово-спектральной линии, чем становятся, если гипотеза окажется верной, фотоны излучения какую невиданную форму матери они приобретают — вопросы возникают, что называется, на засыпку. Ответы хоть на некоторые из них и должен был якобы дать эксперимент, в котором объединялись северокорейские воны, предварительно конвертируемые в твердую валюту, российское хитромудрое посредничество и украинская дешевая, но высокопрофессиональная рабочая сила.

То, что из гуляйпольского роя не получится ни хрена, понимали многие. Однако приходилось как-то выживать и вопросы этического характера, к сожалению, отступали на задний план.

— Это же откровенный цинизм — обманывать, по сути, нищих ради удовлетворения собственных даже не амбиций, а потребностей желудка! — пытался поначалу возражать молчаливый обычно Пеликан.

На что Николай возразил:

— Это уже не цинизм, это — за его гранью. А посему — успокойся!

А тут дочери-студентке Василия предложили продолжить образование в одном из университетов Франции и «совесть лаборатории» (опять-таки выражение Николая) замолчала. Похоже, не в своей тарелке немного чувствовала себя только Елена.

— …Наведите тут какой никакой порядок, — насупил брови Георгий Павлович. — А я вместе с заместителем директора по науке отправляюсь на железнодорожный вокзал — встречать Георгия Павловича.

Воскресенье, 24 августа. Раннее утро.

Беспардонная трель будильника вспугнула прятавшиеся по углам полутени. Но те не собирались сдаваться без боя. Мигнув глазом (по проспекту промчался автомобиль, и луч его фар коснулся поверхности зеркала), тут же вновь погрузилось в дрему трюмо. Не смогла перебороть утренний сон люстра. И плечом не повел квадратный шкаф у стены. Обиженный на весь белый свет таким невниманием будильник сердито забубнил: «Тик-так, тик-так, все-гда в-о-т т-а к!»

Подтянувшись рывком, Елена села на постели. «Всегда вот так, — поймала себя на мысли, с годами вошедшей в привычку. — Делать приходится не того, что хочешь, а то, что нужно. И это проклятое „нужно“ так редко совпадает с желанным „хочется“. Пытка продолжается всю жизнь — от рождения до смерти. Боже, как они надоели, тупые бесконечные „надо“»! Впрочем, в данный момент ей скорее «не надо» — не надо раскисать. Даже если очень «хочется».

Слабое подобие зарядки. Пять минут на умывание, три — чтобы заправить постель и наконец накинуть на себя халат. Тридцать-сорок секунд зеркалу, и она уже на кухне. Бр-р-р! Воистину — извечный. Стопроцентно — женский. И уж без всякого сомнения — круг. Или колесо, если вам так больше нравиться. Но тогда — сатанинское. Причем ты в нем — белка.

И вот ей уже видится исполинское Колесо женской судьбы, которое из поколение в поколение, из века в век вращает сонм хрупких и симпатичных созданий природы — белок. «Вот вам и вечный двигатель, зачем оный изобретать?» — Елена поймала себя на мысли, что временами становится желчной.

— Сама не знаешь, чего хочешь! — ругнула себя, чтобы не разбудить Димку, вполголоса. — Или не с той ноги встала?

Неплохо бы, размышляла дальше, заиметь эдакую компьютеризованную штуковину с монитором. Установил у кровати, просыпаешься, а на экране уже сообщение: «Встал с правой» или «Встал с левой». В зависимости от твоего внутреннего состояния. Елена не выдержала и рассмеялась — ежели чувство юмора не потеряно, значит, все в порядке.

Взглянула на настольные часы — пять сорок пять. Надо поторопиться — в шесть сорок заедет Бородач на своем «Москвиче». С семи утра работу аппаратуры контролируют они. За сынишкой присмотрит Вера: накануне об этом подруги уже предварительно условились. Правда, чувствовала себя не совсем удобно: как никак выходной, может, какие личные планы у человека. Но та, кажется, согласилась с радостью. Видимо, грозила перспектива провести день в одиночестве.

Итак, сейчас выпить чашечку чая, съесть рогалик, приготовить несколько бутербродов — перекусить на службе. Димке быстро изжарит отбивные, оставит пачку «Геркулеса» — Вера сварит кашу. Еще чего сами сообразят. Сын у нее горазд на выдумки.

Теплое материнское чувство заполнило грудь, захлестнуло ее всю, до краев, и было настолько сильным, что, казалось, еще чуть-чуть и перестанет биться пульс. Елена счастливо улыбнулась, вспомнив, как несколько дней назад Димка, посмотрев фильм «про фашистов», неожиданно спросил: «Мама, а что каша, которую ты готовишь, импортная, из Германии?» «С чего ты вдруг взял?» — искренне удивилась она. «А почему же она называется герр Кулес?» — пришла очередь удивится малолетнему сыну. Елена даже охнула от неожиданности: надо же, от горшка три вершка, а такое завернул…

Не зря, видимо, шутливо пророчила Людмила: «Журналистом будет, если не станет фокусником». Может, и правда, дай то бог обрести профессию, которая прокормит! Поди, не случайно современные акселераты старую поговорку «В каждой шутке есть доля правды» переиначили на новый лад: «В каждой шутке есть доля шутки». Так ли уж они далеки от истины, эти вундеркинды конца двадцатого века?

«Так и опоздаю» — заторопилась Елена. В любой другой раз на сборы за глаза хватило бы десятка минут. Однако сегодня она хотела выглядеть поэффектнее. И причиной тому был Задерихвост, с которым предстояло дежурить.

Оптимистка по натуре, готовая в любое время суток идти на баррикады, Елена заметила, что ее характер постепенно изменился. Кстати, былая бескомпромиссность не раз мешала там, где вопрос необходимо было утрясать полюбовно. Однако «потеря нюха», как она сама выражалась, тоже ничего хорошего не сулила. Ибо если окружающие вследствие этого больше приобрели, чем потеряли, то она — наоборот. Если, к примеру, раньше для нее не существовало очередей (в голову любой могла протиснуться без скандала), то теперь скромно отирала зады. Оставаясь нередко без куска вожделенной колбасы или в предпраздничный день без билета до райцентра, где жили отец с матерью. Неизмеримо трудно стало ей и отстаивать собственную правоту перед другими: боялась нечаянно ранить их неосторожным словом.

Поколебалась и вера Елены в то, что будущее, как поется в песне, не будет к ней жестоко. Она начала избегать компаний, стала, того не замечая, реже смеяться, превращаясь постепенно в «рыцаря печального образа» женского рода. Себя отчего-то начала чувствовать никому, кроме сына, не нужной и мало на что способной. С ужасом ловила себя на мысли, что вот пройдет еще с десяток лет, помрут родители и им с Димкой некуда будет поехать в гости: никто на целом земном шаре ждать не станет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});