День опричника - Владимир Сорокин

Подруливаем к левым вратам, сигналит Батя. Отворяют врата, въезжаем во внутренний двор Приказа, приторачиваемся, вылезаем из «меринов». И входим в Тайный Приказ. Каждый раз, когда вхожу под своды его, серым мрамором обделанные, с факелами да крестами строгими, сердце перебой делает и стучит уже по-другому. Другим стуком, особым. Стуком Тайных Дел государственных.

Встречает нас сотник бравый, подтянутый, в мундире голубом, честь отдает. Сопровождает к лифтам, везет на самый верхний этаж. В кабинет начальника Тайного Приказа князя и близкого друга государева Терентия Богдановича Бутурлина. Входим в кабинет — первым Батя, потом мы. Встречает нас Бутурлин. Батя с ним за руку здоровается, мы — в пояс кланяемся. Серьезно лицо у Бутурлина. Приглашает он Батю, усаживает, сам напротив садится. Встаем мы за спиной у Бати. Грозное лицо у начальника Тайного Приказа. Не любит шутить Терентий Богданович. Зато любит блюсти сложное и ответственное Дело, заговоры раскрывать, шпионов-предателей излавливать, крамолу изводить. Сидит он молча, на нас поглядывая, четки костяные перебирая. Потом произносит слово:

— Пасквиль.

Молчит Батя, выжидает. Замерли и мы не дыша. Смотрит Бутурлин на нас испытующе, добавляет:

— На Государеву семью.

Заворочался Батя в кресле кожаном, нахмурил брови, захрустел пальцами крепкими. Мы за ним стоим как вкопанные. Дает команду Бутурлин, опускаются шторы на окнах кабинета. Полумрак наступает. Снова дает команду начальник Приказа Тайного. И в полумраке возникают-повисают слова, из Сети Русской вытянутые. Горят, переливаются в темноте:

Доброжелательный Аноним

ОБОРОТЕНЬ НА ПОЖАРЕ

Ищут пожарные,Ищет полиция,Ищут священникиВ нашей столице,Ищут давно,Но не могут найтиГрафа какого-тоЛет тридцати.Среднего роста,Задумчиво-мрачный,Плотно обтянутОн парою фрачной.В перстнеБрильянтовый еж у него.Больше не знаютО нем ничего.Многие графыЗадумчиво-мрачны,Стильно обтянутыПарою фрачной,Любят брильянтовЗаманчивый дым, —Сладкая жизньУготована им!Кто же,ОткудаИ что он за птица —Граф тот,КоторогоИщет столица?Что натворилЭтот аристократ?Вот что в салонахО нем говорят.ЕхалОднажды«Роллс-Ройс» по Москве — с графом угрюмым, подобным сове:Хмуро он щурился, мрачно зевая, что-то из Вагнера напевая.Вдруг граф увидел —Напротив в окнеБьется маркизаВ дыму и огне.Много столпилосьЗевак на панели.Люди злорадноНа пламя смотрели:Дом родовойБыл охвачен огнем —Люди богатыеЖили ведь в нем!Даром не тратяНи доли минуты,Бросился графИз «Роллс-Ройса» уюта —Мрачному быдлуНаперерез —И по трубеВодосточнойПолез.Третий этаж,И четвертый,И пятый… Вот и последнийПожаром объятый.Жалобный крикРаздается и стон —Пламя лизнулоИзящный балкон.Бледно-нагая,В окне, как на сцене.Бьется маркизаВ причудливой пенеСизого дыма;И сполох огняБелую грудьОзаряет ея.Граф подтянулсяНа дланях нехилыхИ головою в стеклоЧто есть силы,Грохнул с размаху.Осколков разлетМолча приветствовалНижний народ.Снова удар —Содрогается рама.Граф переплетСокрушает упрямо,Лезет в окно,Разрывая свой фрак.Шепчут зеваки:— Безумец… дурак…Вот и в окнеОн возник.Распрямился,Обнял маркизу,К манишке прижал.Дым черно-серыйНад ними клубился,Красный огоньЯзыками дрожал.Сдавлены пальцамиЖенские груди,К нежным губамГраф со стоном припал.Видела чернь,Углядели и люди:Фаллос чудовищныйВ дыме восстал!Видели люди,Смотрящие снизу,Как, содрогаясь,Вошел он в маркизу,Как задрожали,Забились в окнеГраф и она,Исчезая в огне!С дымом мешаетсяОблако пыли —Мчатся пожарныеАвтомобили.Пятится чернь, «фараоны» свистят,Каски пожарныхНа солнце блестят.Миг — и рассыпалисьМедные каски.Лестницы тянутся ввысь.Без опаскиПарни в тефлоне— Один за другим— Лезут по лестницамВ пламя и дым.Пламя сменяется чадом угарным, гонит насос водяную струю.Старый лакейПодбегает к пожарным:«Барыню, братцы, спасите мою!»«Нет, — отвечают пожарные дружно,Барыня в доме не обнаружена!Все осмотрели мы,Все обошли. Вашей маркизы —Нигде не нашли!»Плачет лакей,Рвет обвислые баки,Пялятся людиНа черный балкон…Вдруг раздаетсяВизг старой собаки,ПереходящийВ мучительный стон.Все обернулись —«Роллс-Ройс», отъезжая, пса раздавил.А в кабине… мелькнул сумрачный профиль.И тихо растаял.ТолькоБрильянтовый ежик сверкнул!Замерло быдлоНа мокрой панели.Люди «Роллс-Ройсу»Вдогонку глядели —Вдаль уезжалДорогой лимузинС шелестом нежноХрустящих резни…Ищут пожарные,Ищет полиция,Ищут священникиВ нашей столице,Ищут давно.И не могут найтиГрафа какого-тоЛет тридцати.Вы, господа, в Малахитовом ЗалеЭтого оборотня не встречали?

Гаснет последняя строка. Исчезает-растворяется крамольная поэма в темном воздухе. Подымаются шторы. Сидит молча Бутурлин. На Батю устремляет очи карие. Оглядывается Батя на нас. Ясно как день, в кого этот пасквиль метит. По глазам нашим видит Батя, что нет тут сомнений никаких: угрюмый граф этот с брильянтовым ежом в перстне — не кто иной, как граф Андрей Владимирович Урусов, зять государев, профессор судейского права, действительный академик Российской Академии наук, почетный председатель Умной палаты, председатель Всероссийского конного общества, председатель общества содействия воздухоплаванию, председатель общества русского кулачного боя, товарищ председателя Восточного казначейства, владелец Южного порта, владелец Измайловского и Донского рынков, владелец строительного товарищества «Московский подрядчик», владелец предприятия «Московский кирпич», совладелец Западной железной дороги. А намек на Малахитовый зал тоже понятен: новое это помещение, под Кремлевским залом концертным отстроенное для отдыха Внутреннего Круга и приближенных. Новое, а поэтому — модное. Да и строительство зала Малахитового много крамольных вопросов вызывало. Были, были супротивники…

— Все ясно, опричники? — спрашивает Бутурлин.

— Ясно, князь, — отвечает Батя.

— Дело за малым: найти пасквилянта.

— Сыщем гниду, никуда не денется, — кивает Батя.

И задумчиво теребя небольшую бороду свою, спрашивает:

— Государь знает?

— Знает, — раздается державный голос, и мы все склоняемся в низких поклонах, касаясь правой рукой паркета.

Лик Государя возникает в воздухе кабинета. Краем глаза замечаю золотую, переливающуюся рамку вокруг любимого узкого лица с темно-русой бородкой и тонкими усами. Распрямляемся. Государь смотрит на нас своими выразительными, пристальными, искренними и проницательными серо-голубыми глазами. Взгляд его неповторим. Его не спутаешь ни с каким другим. И за взгляд этот я готов не колеблясь отдать жизнь свою.

— Читал, читал, — произносит Государь. — Ловко написано.

— Государь, мы найдем пасквилянта, заверяю вас, — произносит Бутурлин.

— Не сомневаюсь. Хотя, признаться, Терентий Богданович, меня не это волнует.

— Что же вас волнует, Государь?

— Меня, дорогой мой, волнует — правда ли все то, что описано в поэме сей?

— Что именно, Государь?

— Все.

Задумывается Бутурлин:

— Государь, затрудняюсь ответить сразу. Позвольте глянуть сводку пожарной управы?

— Да не надобно никакой пожарной сводки, князь, — прозрачные глаза Государя пронизывают Бутурлина. — Нужно свидетельство очевидца происшествия.

— Кого вы имеете в виду, Государь?

— Героя поэмы.

Умолкает Бутурлин, переглядывается с Батей. Желваками ходят широкие скулы Бати.

— Государь, мы не вправе допрашивать членов семьи вашей, — произносит Батя.