Маска Красной смерти (сборник) - Эдгар По

Остальные свидетели показали то же самое. Никто не видел, чтобы кто-либо входил в дом, и никто не знал, были ли родственники у старухи и ее дочери. Ставни задних окон тоже всегда были закрыты, за исключением большой комнаты четвертого этажа.

Изидор Мюзе, полицейский, показал, что во время обхода, около трех часов утра, он увидел у дверей дома двадцать или тридцать человек, пытавшихся проникнуть в здание. Отворить двухстворчатую дверь оказалось нетрудно, так как она не была заперта на задвижку ни вверху, ни внизу. Страшные крики, громкие и протяжные, продолжались до тех пор, пока не выломали дверь; потом внезапно прекратились. Можно было подумать, что кричали от боли. Свидетель поднялся по лестнице. Войдя на первую площадку, он услышал два громких злобных голоса: один – очень грубый, другой – резкий и чрезвычайно странный. Свидетель разобрал несколько слов, произнесенных первым говорившим, очевидно, французом. Но то был голос не женский. Свидетель слышал слова «черт» и «дьявол». Резкий же голос принадлежал иностранцу, но, был то голос мужчины или женщины, полицейский не знал. Слов разобрать он тоже не смог, но предположил, что неизвестный говорил по-испански. О состоянии комнаты свидетель сообщил то же, что и предыдущие опрошенные.

Анри Дюваль, сосед, серебряник, показал, что он был в числе первых людей, проникших в дом. В целом, он подтвердил показания Мюзе. Как только они вошли, то сразу же заперли за собой дверь, чтобы не впускать толпу, которая начала собираться на улице. Резкий голос, по мнению свидетеля, принадлежал итальянцу; достоверно, что этот человек не был французом. Свидетель не знает наверняка, женский ли это был голос или мужской; может быть, и женский. Свидетель не знает итальянского языка, он не мог различить слов, но предполагает, что говорили по-итальянски. Свидетель знал госпожу Л’Эспане и ее дочь и часто беседовал с ними; он уверен, что резкий голос не принадлежал ни одной из них.

Оденгеймер, трактирщик, явился без вызова. Он не говорит по-французски, так что пришлось звать переводчика. Свидетель родился в Амстердаме. Он проходил мимо дома и услышал крики; они длились несколько минут, не более десяти. Это были продолжительные, очень громкие и страшные крики, раздирающие душу. Оденгеймер был в числе свидетелей, вошедших в дом. Он подтверждает предыдущие показания, за исключением одного. Он уверен, что резкий голос принадлежал французу. Слов он разобрать не мог. Говорили громко и торопливо, неровным тоном, выражавшим страх и гнев. Голос был скорее хриплый, нежели резкий. Грубый же голос несколько раз повторил: «Черт!», «Дьявол!», а один раз сказал: «Господи!»

Жюль Миньо, банкир из дома «Миньо и сын» на улице Делорен, – старший из семьи Миньо. Он рассказал, что у госпожи Л’Эспане было состояние. Весной, восемь лет назад, он взялся вести ее дела. Она часто клала в его банк небольшие суммы денег и в первый раз забрала сумму в четыре тысячи, за которой явилась лично. Сумма эта была выплачена ей золотом, и отнести деньги было поручено приказчику.

Адольф Лебон, приказчик дома «Миньо и сын», подтвердил, что в указанный день около полудня он провожал госпожу Л’Эспане домой, четыре тысячи франков лежали в двух мешках. Когда им отворили двери, явилась мадемуазель Л’Эспане и забрала у него один мешок, а другой взяла мать. Он раскланялся и ушел. На улице, кривой и совершенно глухой, никого не было.

Вильям Берд, портной, показал, что он был в числе людей, вошедших в дом. Он англичанин, два года живет в Париже. Он поднялся по лестнице одним из первых и слышал, как кто-то бранился. Грубый голос явно принадлежал французу. Он расслышал несколько слов, но не помнит, какие именно. Шум был такой, как будто дрались несколько человек. Резкий голос звучал гораздо громче грубого голоса. Свидетель уверен, что это не был голос англичанина. Скорее он принадлежал немцу или женщине. Свидетель не говорит по-немецки.

Четверо упомянутых свидетелей были вызваны снова и показали, что дверь комнаты, в которой нашли тело мадемуазель Л’Эспане, была заперта изнутри. Все было совершенно тихо, не слышалось ни стонов, никаких других звуков. Когда выломали двери, свидетели никого не увидели.

Окна и в задней, и в передней комнате оказались закрыты. Внутренняя дверь была затворена. Дверь из передней комнаты в коридор была заперта на ключ, и ключ торчал изнутри; маленькая комната с лицевой стороны дома на четвертом этаже, при входе в коридор, была отворена почти настежь. В этой комнате были свалены старые чемоданы, кровати и тому подобные вещи. Они были тщательно осмотрены, как и все помещения в этом четырехэтажном доме с мансардами. Трубочисты лазили в трубы. Слуховое окно, ведущее на крышу, оказалось заделанным и плотно заколоченным гвоздями; по-видимому, его не отворяли уже много лет. Показания расходятся лишь в том, сколько времени прошло с той минуты, когда раздались голоса, до тех пор, когда выломали дверь в комнату. Некоторые свидетели говорят, что две или три минуты, другие – что пять.

Альфонсо Гарсио, гробовщик, показал, что он вошел в дом одним из первых. Он живет на улице Морг, а родился в Испании. Он не поднялся на лестницу, так как у него слишком слабые нервы и он боится всякого сильного потрясения. Голоса он слышал. Грубый голос принадлежал французу. Что он говорил, различить было невозможно. Резкий голос принадлежал англичанину, в этом свидетель уверен. Он не понимает по-английски, но судит по интонации.

Альберто Монтани, кондитер, показал, что он одним из первых поднялся по лестнице. Он слышал голоса. Грубым голосом говорил француз. Свидетель разобрал несколько слов. Говоривший, казалось, делал упреки. Кондитер не мог разобрать, что говорил резкий голос, но это были звуки быстрые и отрывистые. Свидетель принял их за речь русского. Вообще, он подтверждает предыдущие показания. Сам он итальянец и никогда не говорил с русскими.

Некоторые из свидетелей, вызванные снова, показали, что трубы во всех комнатах четвертого этажа слишком узки, чтобы в них мог пролезть человек, и, следовательно, убийца не мог выбраться через одну из них в то время, когда свидетели поднимались по лестнице. Тело девицы Л’Эспане было так втиснуто в трубу, что четверо или пятеро из свидетелей едва вытащили его оттуда.

Поль Дюма, доктор, рассказал, что на рассвете его привели осмотреть тело. Обе жертвы лежали на постели в той комнате, где была найдена девица Л’Эспане. Тело молодой особы было обезображено. Повреждения объясняются усилием, с каким оно было втиснуто в трубу. Горло было все исцарапано. Под подбородком виднелся целый ряд синих пятен, очевидно, от пальцев. Лицо было страшно отекшее, глаза совершенно выкатились, язык разрезан пополам. В области желудка обнаружился широкий след – очевидно, здесь надавливали коленом. По мнению Дюма, девица Л’Эспане была задушена одним или несколькими преступниками.

Тело матери было страшно изувечено и изуродовано: все кости левой ноги и руки раздроблены, левая голень разбита вдребезги, как и ребра с той же стороны. Трудно сказать, чем могли быть нанесены подобные удары. Только какое-нибудь страшно тяжелое орудие могло произвести такие повреждения, да и то в руках необыкновенно сильного человека. Ни одна женщина не смогла бы нанести подобного удара. Когда свидетель осматривал тело, голова была совершенно отделена от туловища и, подобно всем прочим частям тела, страшно изуродована. Горло, по всей вероятности, было перерезано каким-то острым орудием, должно быть, бритвой. Александр Этьен, хирург, призванный в то же самое время, что и господин Дюма, подтвердил предыдущие показания».

Полиция совершенно растерялась: случай был из ряда вон выходящий. Вечерний номер газеты подтверждал, что в квартале Сен-Рок не стихает волнение, что на месте преступления был произведен повторный осмотр, свидетели опрошены еще раз, но полиция не добилась никаких результатов. В конце статьи говорилось, что Адольф Лебон, приказчик из банкирского дома, арестован и заключен под стражу, хотя ничто не дает повода обвинять его.

Мой товарищ Дюпен казался необыкновенно заинтересован этим делом, но ничего не говорил. Только когда арестовали Лебона, он спросил, какого я мнения об этом двойном убийстве. Я вынужден был признаться ему, что, подобно всему Парижу, считаю убийство неразрешимой тайной. Я не видел возможности отыскать следы преступника.

– Нам и не надо думать о возможных средствах, – сказал Дюпен, – особенно при таком поверхностном следствии. Парижскую полицию хвалят за ее проницательность; да, она очень хитра, но и только. Но разве в ее действиях есть какая-нибудь система? Впрочем, прежде чем высказывать свое мнение, нужно осмотреть все самим. Мы отправимся на место и увидим все собственными глазами. Я знаю Г…, префекта полиции, и мы без труда получим нужное дозволение.

Дозволение было получено, и мы отправились на улицу Морг. Это один из жалких парижских переулков, соединяющих улицу Ришелье с улицей Сен-Рок. Мы легко нашли дом: толпа зевак с нескрываемым любопытством смотрела на его закрытые ставни. Это было здание, типичное для Парижа, с входной дверью и с углублением в прихожей для конторки привратника. Прежде чем зайти внутрь, мы прошли по улице, повернули в боковой переулок и оказались с задней стороны строения. Дюпен осматривал дом и все, что его окружало, с необыкновенным вниманием, которого я никак не мог понять.