Вспомни о Флебе (перевод Г. Крылов) - Иэн Бэнкс

Она посмотрела вниз, туда, где раньше на ее груди лежала подвеска.

– Хочешь верь, хочешь нет, но выяснилось, что это мнемоформа.

Бальведа улыбнулась и села, скрестив ноги, на мягкий пол. Не считая спальной ниши на возвышении, больше сесть было некуда. Хорза тоже сел, его ноги все еще немного болели. Ему вспомнилась оплавленная бронезащита меджеля.

– Мнемоформа? А она, случайно, не могла превратиться в плазменное ружье?

– Да, среди всего прочего.

– Так я и думал. Как я слышал, твой летающий нож избрал драматический выход.

Бальведа пожала плечами. Хорза посмотрел ей в глаза.

– Полагаю, ты не оказалась бы здесь, если бы не могла сообщить им что-то важное. Или я не прав?

– Здесь, возможно, и оказалась бы, – согласилась Бальведа. – Но не живой. – Она заложила руки за спину и вздохнула. – Видимо, мне придется пересидеть войну в лагере для интернированных, если только не найдут кого-нибудь, чтобы обменять на меня. Надеюсь, это продлится не слишком долго.

– О, так ты считаешь, что Культура скоро может сдаться? – спросил Хорза с ухмылкой.

– Нет, я думаю, Культура скоро может победить.

– Ты сошла с ума, – покачал головой Хорза.

– Ну, тогда скажем так… – Бальведа слабо тряхнула головой, – я уверена, что в конце концов она победит.

– Если вы и дальше будете отступать теми же темпами, что в последние три года, то кончите где-нибудь в Облаках.

– Я не выдам никакой тайны, сказав, что сейчас мы отступаем уже не так быстро.

– Посмотрим. Откровенно говоря, я удивляюсь, что вы пока еще боретесь.

– Наши трехногие друзья тоже пока борются. Все борются. И мы поэтому тоже, так я иногда думаю.

– Бальведа… – Хорза устало вздохнул, – я и сейчас еще не понимаю, зачем, черт возьми, вы вообще сражаетесь. Идиране никогда не были для вас угрозой. Не были бы и сейчас, если бы вы прекратили с ними воевать. Неужели жизнь в вашей великой Утопии на самом деле так скучна, что вам нужно воевать?

Бальведа наклонилась вперед.

– Хорза, я не понимаю, почему воюешь ты. Я знаю, что Хидора находится…

– Хибора, – поправил ее Хорза.

– Ну да, Хибора, этот забытый богом астероид, на котором живут мутаторы. Я знаю, что он в идиранской сфере влияния, но…

– Это не имеет никакого отношения к делу, Бальведа. Я сражаюсь на их стороне, потому что верю, что правы идиране, а не вы.

Бальведа удивленно выпрямилась.

– Ты… – начала было она, но опустила голову и покачала ею, глядя в пол. Потом снова подняла взгляд. – Я тебя просто не понимаю, Хорза. Ведь ты должен знать, сколько цивилизаций, сколько систем, сколько личностей уничтожено или… растоптано идиранами и их безумной, проклятой религией. Разве Культура делала что-либо подобное, черт побери?

Одна ее рука лежала на колене, другая, выкинутая вперед, сжалась в кулак. Хорза посмотрел на нее и улыбнулся.

– Если считать мертвых по головам, то идиране тут, конечно, далеко впереди вас, и я не раз им говорил, Перостек, что мне у них несимпатичны некоторые методы и религиозное рвение. Я всей душой за то, чтобы люди жили, как они сами того хотят. Но теперь они борются против вашей Культуры, а это уже совсем другое дело. Я скорее против вас, чем за идиран, а потому готов… – Хорза на мгновение замолчал, затем смущенно хохотнул. – Пусть это звучит слегка мелодраматично, но я действительно готов умереть за них. – Он пожал плечами. – Все очень просто.

При этих словах Хорза кивнул. Бальведа уронила вытянутую руку, посмотрела в сторону, тряхнула головой и громко выдохнула.

– Потому что… ты, может, подумала, – продолжал Хорза, – что я шутил, говоря старику Фролку, что настоящий представитель Культуры – летающий нож. Я это говорил серьезно, Бальведа. Я так думал тогда, думаю так и сейчас. Мне безразлично, насколько уверена в своей правоте Культура и скольких людей убивают идиране. Идиране на стороне жизни – скучной, старомодной биологической жизни; пусть зловонной, пусть заблудшей и близорукой, бог свидетель, но все же настоящей жизни. А вами правят ваши машины. Вы – эволюционный тупик. Беда в том, что, желая отвлечься от этой мысли, вы пытаетесь утащить за собой всех. И для галактики не будет ничего хуже, чем победа Культуры в этой войне.

Он замолчал, чтобы женщина могла ответить, но та сидела молча, опустив голову и покачивая ею. Хорза рассмеялся.

– Знаешь что, Бальведа? Для такого чувствительного вида вы иногда проявляете до странности мало сострадания.

– Проявлять сострадание к глупости – значит быть на полпути к идиотизму, – пробормотала женщина, все еще не глядя на Хорзу.

Он опять рассмеялся и поднялся с пола.

– Столько… горечи, Бальведа? Она подняла на него взгляд.

– Я говорю тебе, Хорза, – спокойно сказала она, – мы победим.

Он покачал головой.

– Я в это не верю. Вы не умеете побеждать. Бальведа, распрямив плечи, уперлась руками в иол позади себя. Ее лицо посерьезнело.

– Мы умеем учиться, Хорза.

– У кого?

– У любого, кто может преподать нам урок, – медленно ответила она. – Мы проводим немало времени, наблюдая за воинами и религиозными фанатиками, драчунами и милитаристами – за людьми, которые стремятся победить, невзирая ни на что. В учителях недостатка нет.

– Если вы хотите научиться побеждать, смотрите на идиран.

Бальведа помолчала. Лицо ее было спокойным, задумчивым, возможно, немного печальным. Потом она кивнула:

– Действительно, во время войны возникает опасность уподобиться противнику. – Она пожала плечами. – Остается лишь надеяться, что мы сможем этого избежать. Если сила эволюции, в которую ты, кажется, веришь, и в самом деле действует, то она будет действовать через нас, а не через идиран. А если ты ошибаешься, значит, ее стоит подавить.

– Бальведа, – сказал он, усмехнувшись, – не разочаровывай меня. Я предпочитаю борьбу… Но мне показалось, что ты склоняешься к моей точке зрения.

– Нет, – вздохнула она, – вовсе нет. Можешь списать это на мою подготовку в Особых Обстоятельствах. Мы учимся думать обо всем. Я просто дала пессимистическую оценку.

– А я всегда думал, что ОО не допускают подобных мыслей.

– Тогда подумайте еще разок, господин мутатор. – Бальведа подняла брови. – ОО допускают любые мысли. Вот это и пугает людей больше всего.

Как показалось Хорзе, он понял, что женщина имеет в виду. Особые Обстоятельства всегда были орудием нравственного шпионажа в руках Отдела Контактов, острым клинком агрессивной дипломатической политики Культуры, самой элитарной элитой в обществе, отвергающем элитарность. Даже до войны положение ОО и представление об этой организации внутри мира Культуры были весьма двусмысленными. Романтика, сопряженная с опасностью, этакая изощренная сексуальность (другого слова и не подберешь), подразумевающая невоздержанность, совращение и даже насилие.

Само существование ОО было окутано атмосферой таинственности (и это в обществе, буквально боготворившем открытость), за которой непременно должны были скрываться недостойные, постыдные деяния и нравственная вседозволенность (и это в обществе абсолютных ориентиров: жизнь – хорошо, смерть – плохо, удовольствия – хорошо, боль – плохо), что одновременно притягивало и отталкивало, но в любом случае возбуждало.

Никакая другая часть Культуры не выражала ценностей этого общества настолько полно и не применяла на практике фундаментальные представления Культуры настолько оголтело. И в то же время именно эта часть Культуры менее всего воплощала в себе ее самые характерные свойства.

С наступлением войны Контакт стал армией Культуры, а Особые Обстоятельства – ее аналитическим и разведывательным подразделением (эвфемистическое название стало чуть прозрачнее, только и всего). Но положение Особых Обстоятельств внутри Культуры с наступлением войны изменилось к худшему. На это подразделение сваливали всю вину, которую чувствовали за собой граждане Культуры, изъявив готовность вступить в войну; его презирали, как всякое неизбежное зло, поносили за то, что оно поступалось нравственностью, отвергали как нечто такое, о чем люди предпочитают не думать.

ОО действительно пытались думать обо всем, а Разумы ОО считались более циничными, безнравственными и гораздо более жестокими, чем Разумы Контакта: машины без иллюзий, гордившиеся тем, что могут домыслить мыслимое до его абсолютных крайностей. До войны тысячу раз говорили, что именно так и случится: ОО станут парией, мальчиком для битья, а их репутация – клапаном для выпуска яда, отравляющего совесть Культуры. Но Хорза догадывался, что знание всего этого вовсе не облегчает жизнь таким, как Бальведа. Люди Культуры не особо переживали из-за того, что они кому-то не по нраву, и меньше всего – из-за того, что они не по душе собственным согражданам. Миссия этой женщины и без того была достаточно трудной, так зачем отягощать ее дополнительным бременем – знанием того, что у своих сограждан она вызывает неприязнь больше, чем у врага?