Свиток фараона - Филипп Ванденберг

С того дня сводные братья возненавидели Омара и он стал часто получать трепку за то, к чему не имел ни малейшего отношения.

Старый Мусса был очень набожным и мудрым, хотя никогда не ходил в школу. И вот однажды вечером он собрал всю свою большую семью перед хижиной, чтобы почитать суры из Корана. Как и любой добропорядочный верующий, Мусса знал все сто четырнадцать сур наизусть и в этот вечер решил прочитать двенадцатую.

— Во имя Аллаха милосердного, — задумчиво начал он и рассказал о Юсуфе, который поведал своему отцу, что видел во сне одиннадцать звезд, солнце и луну, и все они кланялись ему. Отец призвал сына не рассказывать этот сон братьям, потому что они начнут завидовать, но это все равно случилось! Братья столкнули Юсуфа в колодец, где его обнаружили погонщики каравана и продали за пару дирхемов человеку по имени Потифар.

Во время рассказа сыновья поднимались один за другим и уходили, потому что поняли намерения отца, и, когда перед стариком остался сидеть только Омар, Мусса замолчал. С берега канала доносился стрекот миллиона цикад, который нарушали лишь далекие звуки музыки, звучавшей в саду гостиницы «Мена Хаус». Огни горели у дверей караван-сарая, то тут, то там раздавался короткий громкий смех, затихавший во мраке теплой ночи.

— Ты знаешь продолжение истории? — прервал долгое молчание Мусса. Омар покачал головой.

Тогда Мусса вернулся к своему рассказу и процитировал всю суру для одного благодарного слушателя. Он поведал, как Юсуф стал управляющим дома, рассказал о жене Потифара, о том, как юношу приговорили по ложным свидетельским показаниям, обвинив в преступлении, которого он не совершал, как потом он стал толкователем снов и фараон сделал его своим доверенным человеком.

Мусса рассказал о великодушии Юсуфа, который простил своих голодных братьев, пришедших к нему просить зерна.

Когда Мусса закончил, было уже очень поздно. Однако Омару совсем не хотелось спать, потому что он начал понимать, почему отец процитировал именно эту суру. Он, Омар, был чужаком, которого, наверное, никогда не примут сводные братья. Но разве эта сура не учила тому, что именно опальные люди чаще всего способны на поступки? В своих снах он видел себя советником султана, который носил европейскую одежду и ездил в черной карете. В ту ночь Омар решил поступить так же, как Юсуф.

Омар был погонщиком верблюдов и за два пиастра возил иностранцев из «Мена Хаус» к пирамидам. Но у него была длинная галабия вместо набедренной повязки, а братья называли его Омар-эфенди, что по значимости было равно слову «господин», однако по отношению к нему, подростку, имело оттенок презрительности.

Был лишь один человек, которому Омар всецело доверял, его звали Хассан. Микассах, калека, каких были тысячи в Каире, Хассан сам не знал своего настоящего возраста. Он был старым, очень старым, и понятия не имел о дате и месте своего рождения. У него не было ног ниже голени. Он привязывал к коленям обрезки автомобильных шин и так передвигался, неся перед собой ящичек, украшенный стеклянными жемчужинами и осколками зеркала. С помощью этого ящика микассах зарабатывал себе на жизнь. Хассан был чистильщиком обуви, а в деревянном ящичке, который служил его клиентам подставкой, лежали обувной крем, щетки и тряпки. Изо дня в день можно было наблюдать, как он сидит возле «Мена Хаус» и оказывает свои услуги гостям, которые заходят в гостиницу и выходят из нее. При этом он стучал щеткой о свой ящик и громко произносил одно известное ему английское слово:

— Polishing, polishing!

Хассан привык смотреть на жизнь с точки зрения обувной перспективы. Это значило, что для микассаха человек заканчивался на уровне пояса, а на все, что было выше, он не обращал внимания. Конечно, икры француженки в высоких дамских сапожках не могли не волновать его чувств, но о супружеских узах Хассан мог только мечтать, как мечтают о прохладе лунной ночи.

Привычка смотреть на людей снизу вверх нисколько не мешала ему. Хассану было все равно, когда на него не обращали внимания и говорили при нем вещи, которые не предназначались для третьей пары ушей. Но Хассан был никем, и так получалось, что он знал больше всех.

Он знал постояльцев гостиницы по именам, знал о причине их приезда в Египет. И если Хассан кому-то чистил обувь, то мог потом рассказать о человеке многое.

— Человека узнают по тому, как он носит ботинки! — утверждал Хассан, и те, кто слышал слова старика, удивлялись, потому что, по его логике, старые ботинки нужно было предпочесть новым. — Лишь выскочки всегда носят новые ботинки, честный человек следит за своей драгоценной обувью с большой щепетильностью. И даже больше: он нанимает человека, который заботится о его обуви, что очень хорошо видно по ботинкам. Обувь должна быть ухоженной и все время выглядеть так, словно отец надевал ее на свадьбу. Это сразу показывает его стиль и говорит о том, что хозяину такой обуви не нужно браться за грязную работу и отправляться в дальний путь, как нашему брату. — При этом старик смотрел на привязанные к коленям шины, а Омар — на свои босые ноги.

В доме для инвалидов в Али-эль-Сира Хассан научился читать и писать, и, если позволяло время, старик делился своими знаниями с мальчиком, царапая суры из Корана заостренной палочкой по утрамбованной земле у отеля «Мена Хаус». Когда Омару исполнилось десять, он смог прочитать и написать первую суру из Корана, которая начиналась словами: «Al-hamdu lillahi rabbi l-alamima r-rahmani r-rahimi» — «Хвала единому Богу, Господу миров, Богу Всемилостивейшему и Милостивейшему».

Омар загорелся идеей посещать школу, но старый Мусса отказал ему, со всей строгостью заявив, что он сам не ходил ни в какую школу, но, несмотря на это, стал уважаемым и достаточно зажиточным человеком, чтобы позволить себе воспитать совершенно чужого мальчика по имени Омар-эфенди.

Эти слова глубоко ранили Омара. Он в слезах побежал к Хассану, который занимался «polishing» у «Мена Хаус». Когда старик закончил чистить обувь одной знатной англичанке, он подозвал к себе Омара. При этом он, как обычно, ударял щеткой по ящику и шутливо кричал:

— Polishing, sir! Всего один пиастр!

Но тут он заметил, что его маленький друг плачет, и сказал:

— Египтянин знает всего два вида слез: слезы радости и слезы горя. Я, должно быть, очень сильно ошибусь, если скажу, что вижу на твоем лице слезы радости.

Мальчик отер тыльной стороной руки лицо и кивнул, потом сел возле микассаха на землю.

— Я… — начал он, запинаясь, — я спросил Муссу, готов ли он отправить меня в школу…

Хассан перебил его:

— Могу себе представить, что он тебе ответил. — При этом он сплюнул на песок. — Мусса наверняка сказал: «Зачем тебе школа, я сам в школу не ходил». Или что-то в этом роде, так ведь?

Омар снова кивнул и сквозь непрерывный поток слез и всхлипываний пробормотал:

— Мусса даже сказал, что может себе позволить воспитывать чужого мальчика по имени Омар-эфенди. Слышишь, он назвал меня Омаром-эфенди! — Рыдая, мальчуган закрыл лицо руками.

— Послушай, парень! — Старик положил на плечи Омара свои грязные коричневые руки. — Ты молод, смышлен, и у тебя целы ноги, которые понесут тебя туда, куда пожелаешь. Будь терпелив. Аллах укажет тебе твою дорогу. Жизнь предрешена, как путь небесного светила. Если Аллаху будет угодно послать тебя в школу, ты в нее пойдешь. Но если он решил в своем сердце, что тебе следует быть погонщиком верблюдов, ты будешь им всю оставшуюся жизнь. Что бы там ни происходило…

Слова старого микассаха ненадолго утешили Омара. Конечно, он так и ждал бы в своих мечтах, что Аллах укажет ему путь, если бы не наступил тот жаркий ветреный ноябрь, когда хамсин взметал в воздух раскаленный песок, а небо было темным, как во время Страшного суда. Это продолжалось семь дней без передышки. Глаза слезились, без повязки на лице никто не решался высунуться на улицу. Люди молили о дожде, но Аллаху был ведом лишь горячий, затхлый, безжалостный ветер, от которого перехватывало дыхание.

На восьмой день хамсин наконец утих. Люди и животные выползли из своих убежищ, словно обезумевшие, жадно дышали, как рыбы, выброшенные на берег. Только старого Муссы больше Не было видно. Его сердце не выдержало разбушевавшейся стихии.

Его накрыли с головой белой простыней. И так он сидел с обращенным в сторону Мекки лицом на своем высоком стуле со спинкой целых два дня, словно призрак, потому что для носилок в доме просто не было места, а тот, кто отвечал за похороны, приступил к своим обязанностям значительно позже. Хамсин оставил после себя слишком много жертв.

Это был первый случай, когда Омар встретился со смертью лицом к лицу, а мертвый Мусса под белым покрывалом так испугал его, что он сбежал к Хассану и поклялся, что никогда больше не зайдет в дом мертвого Муссы.

— Ты дурак! — обругал его микассах. — Ты действительно веришь, что, когда ночью взвоют шакалы, он поднимется и пройдет в закрытую дверь или отправится на небо, как утверждают неверные? — При этом он смачно плюнул на песок.