Шлюпка - Шарлотта Роган

— Надо хотя бы переговорить с пассажирами, — стоял на своем полковник.

— Так и быть, — сдался Харди после долгой паузы. — Подойдем на расстояние слышимости, а дальше я сам решу.

Гребцы налегли на весла, а у меня перехватило дыхание на подходе к ближайшей шлюпке. Я молилась о встрече с Генри, не смея надеяться. Мэри-Энн зашептала, что готова принести в дар морю свое обручальное кольцо, лишь бы ее мать оказалась в одной из этих шлюпок, и я знала, что такие мысли возникают не только у нее. Мы шли навстречу солнцу, и его слепящие лучи мешали разглядеть лица. Только вблизи я узнала Пенелопу Камберленд, с которой познакомилась на «Императрице Александре», но мужчин насчитала всего четверых, и Генри среди них не было. Под горестные вздохи мистер Харди вскричал:

— Ближе нельзя! Суши весла!

Какой-то бородач осведомился, как мы держимся; потом они с Харди еще обменялись парой слов, перекрикиваясь на расстоянии.

— Со вторым вельботом контакт есть? — спросил его Харди.

— Есть! — прокричал в ответ бородач, который, видимо, был за старшего. — Там народу — менее половины лимита, но с ними судовой штурман, так он, похоже, спятил: говорит, им нарочно пробили днище. Хотел часть пассажиров пересадить к нам, а когда я отказал, он двоих вышвырнул за борт. Пришлось их подобрать. Сами видите, что у нас творится.

Действительно, та шлюпка была перегружена сверх всякой меры — как и наша.

— Среди вас моряки есть? — прокричал Харди.

— Нет!

— Аварийный запас под банками — нашли?

Бородач кивнул. Мистер Харди прокричал ему, что перед крушением были отправлены сигналы бедствия и несколько радиограмм, а значит, помощь должна подоспеть в течение суток, самое большее двух; что пора бы кому-нибудь уже прийти нам на выручку и что в ожидании спасательной операции нам выгодно держать друг друга в поле зрения.

Меня даже не насторожило, что мы впервые услышали о каких-то радиограммах, но мужчины стали наперебой допытываться, каково было их содержание и поступил ли хоть один ответ.

— Какой там ответ, когда на судне пожар был, — отрезал Харди и тут же спросил бородача, известна ли ему фамилия штурмана с другой шлюпки.

— Блейк! — прогремело в ответ. — Его фамилия Блейк! — И бородач махнул в сторону другой шлюпки, качавшейся на волнах в четверти мили к востоку.

— Блейк? Точно? — переспросил Харди, обращаясь скорее к себе, нежели к своему собеседнику, и мне показалось, что по его лицу пробежала мимолетная тень, как будто эта весть озадачила его сильнее, чем он хотел показать. Но он тут же продолжил: — По возможности не теряйте нас из виду, а если начнется шторм, налегайте на весла и разворачивайте нос против ветра. Тогда сумеете продержаться.

С этими словами он дал гребцам знак к отходу.

— А как же вторая шлюпка? — забеспокоился полковник, но мистер Харди наотрез отказался к ней приближаться, заявив, что ему и без того все ясно.

Полковник заворчал, но смирился; если решение мистера Харди и было кому-то не по нутру, все прикусили язык. Сейчас я склоняюсь к мысли, что пренебрежение полупустым спасательным средством стало нашей роковой ошибкой. Трудно было поверить, что этот Блейк будет продолжать расправу, а их знакомство с мистером Харди могло сыграть нам на руку. До сих пор удивляюсь, почему смолчала миссис Грант. Если она и собиралась вмешаться, ее, видимо, опередил полковник, изменивший направление разговора.

— Откуда вы в таких подробностях знаете, что происходило в радиорубке? — обратился он к мистеру Харди.

— От Блейка. Когда рвануло, вся палубная команда бросилась наверх, к шлюпкам, чтобы обеспечить посадку пассажиров. Я смотрю — Блейк уже тут. Это, кстати, он мне приказал: «Давай-ка в четырнадцатую, дружище. Без моряка на борту им каюк».

И правда, мне смутно помнилось, что в тот трагический день мистер Харди у меня на глазах переговаривался с каким-то человеком. В других обстоятельствах я бы решила, что они ожесточенно спорили, но среди общей сумятицы и неразберихи такое даже не пришло в голову. На мой взгляд, те двое почти не различались формой одежды, только у Харди рукава были гладкими, а у другого на обшлагах поблескивал золотой позумент. Теперь мне стало казаться, что именно этого человека и остановил Генри, когда мы выскочили на палубу после взрыва. Вскоре появился Харди; тот офицер сразу оставил нас на его попечение, а сам побежал дальше. Признаюсь, среди этого хаоса я мало что соображала и опомнилась лишь тогда, когда меня подхватили чьи-то сильные руки. Шлюпка начала опускаться; передо мной промелькнуло взволнованное лицо мужа, и больше я его не видела.

Мистер Харди решил нас приободрить. Напомнил, что мы находимся в районе оживленных морских путей, и объявил, что держит курс на Большую Ньюфаундлендскую банку: в этом названии чудилось нечто прочное и незыблемое, сродни меловым скалам Дувра или облицованной мрамором громаде здания, где служил Генри.

— К вашему сведению, этот район нанесен на карту, — добавил Харди.

Как такое возможно? — усомнилась я, в отчаянии озираясь по сторонам. Мыслимо ли отличить один квадрат океана от другого, если здесь нет никаких ориентиров, ни клочка суши, а есть лишь бескрайняя синева, играющая нами, как жалкой пылинкой?

Харди с самого первого дня вызывал у меня восхищение. Тяжелая нижняя челюсть и слегка выдающийся вперед подбородок не делали его менее привлекательным, но скитания по морям наложили свой отпечаток на его внешность и осанку. Его открытый, бесхитростный взгляд не вязался с образом прожженного морского волка. Даже в этом тесном мирке Харди постоянно был при деле. Похоже, он сроднился с морем, но никогда с ним не фамильярничал; единственный из всех, он принимал наше положение как данность. Все остальные роптали. Мэри-Энн донимала соседей бесконечными сетованиями:

— За что? За что нам такое, Боже милостивый? Чем мы провинились?

Мария с кастильским выговором твердила то же самое. Священник, истолковавший эти вопросы буквально, всерьез решил ответить проповедью, но мистер Харди не терпел славословия.

— У человека один путь: родился, страдал, помер. С чего вы взяли, что заслуживаете другой участи? — прикрикнул он, видя, что обтекаемые фразы священника не находят никакого отклика.

После каждого такого выпада полковник Марш ворчливо повторял:

— Его бы в полк — там живо спесь собьют.

Как будто нам ничего не стоило перенестись на твердую землю, вскочить в седло и ринуться в атаку под началом полковника.

Свои высказывания мистер Харди стремился облечь в конкретную форму, тогда как священник, полковник и особенно миссис Грант склонялись к философствованиям и общим словам. Например, Харди говорил так: «Если затянуть пояса, еды хватит на пять дней, а то и на шесть»; как я сейчас понимаю, он был силен тем, что верно просчитал наши возможности, вычислил, что мы находимся строго между сорок третьей и сорок четвертой параллелями, а кроме того, не обнаружил ни малейшей склонности к самокопанию. Миссис Грант, напротив, прибегала к расплывчатым, малозначащим словам утешения. И все же меня трогало, когда она, поворачиваясь то к одной, то к другой женщине, проявляла нежную заботу: «Плечо не болит?» или: «Закройте глаза и думайте о хорошем». Что касается священника, он счел своим долгом порыться в памяти, выбрать подходящие к случаю нравоучительные строки из Священного Писания и декламировать их вслух. Меня это раздражало, зато нелюдимая Изабелла Харрис, потерявшая при кораблекрушении свою больную мать, постоянно обращалась к нему с вопросами вроде: «Что говорит об этом Второзаконие?» — и священник в угоду ей цитировал, как помнил: «Всякое место, на которое ступит нога ваша, будет ваше; от пустыни до моря западного будут пределы ваши».

В то утро мы прониклись духом единения. Все своими глазами увидели, что представляет собой шлюпка, где нет мистера Харди, и возблагодарили судьбу, которая поставила нами командовать настоящего моряка, сведущего в направлениях ветра и переменчивости погоды. На поясе у него висел нож в засаленном чехле. Не кто иной, как Харди поднял на борт проплывавшие мимо анкерки, что в тот момент показалось мне верхом сумасбродства. Кто, кроме него, в тот ужасный день заглядывал хотя бы на десять минут вперед, думая о нашем спасении? Пожалуй, только священник и Аня Робсон, которые думали не только о себе, могли отдаленно сравниться с мистером Харди. Священник еще в самом начале требовал взять на борт тонущего ребенка, тогда как Аня день и ночь укрывала под полой плаща своего сынишку Чарли; никто не сомневался, что ради него она тысячу раз пошла бы на смерть. Возможно, миссис Грант тоже была не чужда самоотверженности, поскольку любая из нас могла рассчитывать на ее надежную руку и сосредоточенный, неулыбчивый взгляд, полный участливого сострадания.