Пути сообщения - Буржская Ксения

– Да брось, Сережа, ну перебрал лишнего.

– А ты согласен с ним?

– Что?

– Согласен? Ты тоже смеялся над его похабными анекдотами. Я видел!

Будко начал толкать Андрея в плечо, и тот, оступившись, упал на Арсентьева, который легко поймал его и, обогнув, так же легко оттолкнул Сергея. Но тот не отступал.

– Что ж, Сергей, – спокойно сказал Генрих, – раз так – на правах хозяина я прошу вас уйти.

Генрих был по-своему справедлив: он всегда предпочитал доброго злому.

– А я на правах честного советского гражданина обещаю, что вам это с рук не сойдет! – кричал Сергей из-за кустов гортензии, стоявших между ними. – Тебе, Андрей, особенно.

– Не переживайте, – успокоил Арсентьев Андрея. – Агрессивные обычно отходчивые. Давайте, Сергей, ступайте в машину, я вас отвезу.

И с улыбкой увлек его за плечо, напоследок сказав:

– Ну, мне тоже пора, господа. Надеюсь, дальше вечер пройдет без происшествий.

Они с Генрихом обнялись.

После этого инцидента гостей они больше не звали. Нина и Ганя остались на даче втроем с Владиком, впрочем, кажется, это не волновало Нину: дни и без того были полными, как будто всего хватало.

По вечерам, уложив Владика, они обычно забирались на крышу и лежа смотрели в небо. Иногда на нем собирались в фантастические узоры звезды, чаще мерцали полупрозрачные облака, и Ганя рассказывала Нине, что будет дальше. А дальше будет так: Ганя выучится на актрису, станет служить в театре, непременно во МХАТе, а как иначе? Хотя в кино тоже очень хочется сняться: они не так давно посмотрели «Космический рейс», и «Новый Гулливер», и даже только что вышедшую в прокат французскую картину «Последний миллиардер», и все это Ганю очень впечатлило. И когда она снимется в кино, ее фото напечатают на открытке – как Любовь Орлову. В наборе будут разные фотографии, конечно, одна из них – с Наткой, а лучше – с тигром из цирка. Владик пойдет в школу, она купит ему ранец – уже присмотрела в Мосторге. Андрея повысят, он чаще будет появляться дома и, может быть, даже сделает открытие. Нина? А Нина откроет салон, как в Париже. Сюда, в Никольско-Архангельское, будут съезжаться лучшие люди Москвы: художники, артисты (это Ганя обеспечит), певцы, архитекторы. Архитектор, конечно, предложит ей перестроить дом, потому что этого для гостей будет недостаточно. А вот кого они точно в салон не пригласят, так это Сергея.

Восемнадцатого июня умер Горький. Нина запомнила эту дату, потому что в этот же день они с Ганей перешли на «ты». Утром Ганя, как водится, попробовала приготовить одно из странных блюд из поваренной книги, а Нина отправилась в огород за зеленью. Вернувшись с пучком укропа и перьями лука, она сказала Гане:

– Пожалуйста, говори мне «ты».

Она и сама не знала, как это вышло: Ганя говорила «вы» всем, кто старше и чего-то в жизни добился, и какой бы близкой ни была их дружба, Ганя благоговела и чувствовала себя обязанной проявлять уважение.

– Не знаю, Ниночка, вы мой идеал, мне как-то неловко.

– Неловко спать на потолке! – сказала Нина, и смущение ушло, уступив место совместному смеху.

– А давай в Кисловодск поедем? Гена устроит.

– Нина, это было бы отлично. Доктор Владику давно рекомендует санаторий.

– Решено!

Вечером приехал Генрих, и Нина сразу же бросилась к нему обсудить Кисловодск. Но Генрих был мрачнее тучи.

– Что случилось? – спросила она, переживая, что он в чем-то ее винит.

– Алексей Максимович умер, – сказал Гена.

Нина знала, что Генрих Горького очень любил и считал большим писателем, называл его только так: Алексей Максимович. Генрих искренне считал его лучшим пейзажистом в литературе и дорожил их личным знакомством.

Кисловодск пришлось обсуждать несколько дней спустя, но все разрешилось в их пользу.

Июль

На вокзал прибыли загодя; еще два часа до поезда, но так надежнее – Нина спорить не стала: Генрих и так нервничал, что они поедут одни. «Заселитесь в санаторий, зайдите в контору отметиться, пусть за вами присмотрят» – так он сказал. Время, как он говорил, тревожное, хотел все предусмотреть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Нина этой тревожности не чувствовала и страха не разделяла: она ехала на воды с Ганечкой, и радость переполняла ее – вот-вот польется через край.

– Что в чемодане у тебя? – недовольно спросил Генрих, подзывая носильщика. – Кирпичи?

– Разное, – сжимая сигарету в губах, процедила Нина. – Платья, шляпки, туфли. Ты разве не знаешь, как меняется погода в горах?

– Да-да. Повезет ли с погодой, – задумчиво сказал Генрих. – Будет довольно нелепо просидеть две недели в комнате.

– Не более нелепо, чем сидеть в Никольско-Архангельском в холодное лето, – ответила Нина, проверяя шнуровку на своих сапожках. – Милый друг, ты слишком придирчив.

Андрей тоже волновался.

– Ты не простудишься? – спрашивал он Ганю, заглядывая ей в лицо.

– О боже, нет, я же еду на юг, а не на север!

– А Владик? Он не отравится?

– На диетическом столе?

И Ганя смеялась – звенели ее колокольчики.

– Если папирос не хватит, зайди в контору, – отдавал последние наставления Генрих.

– Гена, я поняла! Не буду вылезать из конторы. Правда же, я за этим еду в отпуск?

И Нина тоже рассмеялась – но не колокольчиками, а словно бы рвали картон.

Наконец подали поезд. Генрих помахал начальнику, они тепло поздоровались.

– Проследишь за моими курицами? – спросил он, указывая сразу на Нину и Ганю.

– Неплохой курятник у вас, приятно взглянуть! – улыбнулся начальник, плотный опрятный дядюшка с железной осанкой.

Генрих обнял Нину на станции и отправился по своим делам, Андрей же довел их до самого купе, долго еще стоял в проеме и смотрел на Ганечку.

– Перед смертью не надышишься, – сказала она, шутя. – Иди уже.

Андрей склонился над ней и поцеловал, и Нина почувствовала укол ревности; впрочем, это быстро ушло, ведь дальше – она позволила себе насладиться этой мыслью подольше – у них впереди три недели, двадцать один день, только для них двоих, а Владик не в счет.

В поезде было душно и пахло хлоркой. Нина и Ганя с Владиком заняли отдельное купе – уютный домик на ближайшие пару дней. Ганя достала яйца и куриные ноги в вощеной бумаге, почти прозрачной от жира, Нина – колбасу и мармелад. Как же складно у них получалось в хозяйстве! Это стало понятно еще на даче – лучше партнера и не придумаешь.

Приятное возбуждение быстро сменилось усталостью от однообразного пути, за окнами мелькали только бледно-желтые пейзажи да зеленые поля. Нина достала карты и шашки, Ганя читала книжку, которую взяла для Владика – «Тараканище», – как проклятая уже по десятому кругу, и выучила бы наизусть, если бы Нина не предложила научить Владика карточным фокусам – тот сразу потерял интерес к книжке.

Нина любила железнодорожные путешествия, большую часть жизни они с Генрихом куда-то ездили – будучи работниками Наркомата путей сообщения, было бы странно не использовать такую возможность. Конечно, в двадцатых они много путешествовали и на кораблях, особенно если в другие страны, но в любом случае она привыкла к долгой жизни в пути, и это дорожное подвешенное состояние совсем ее не выматывало, наоборот – вдохновляло.

Владиком занимались по очереди: то одна его развлекала, то другая. Ночью спали под убаюкивающий перестук колес, и только резкие остановки на станциях по пути следования будили Нину. Она старалась выходить на каждой станции: курила, покупала что-то вроде кукурузы или пряников, рассматривала стеклянные фигурки на столе перронного старьевщика, на одной остановке купила ленту – Ганя по утру красиво вплела ее в свои пшеничные волосы.

Нина использовала время как могла умело: ей было жаль каждой минуты, потерянной или прожитой зря, она была уверена, что нужно уметь находить себе место в любом пространстве, потому что иначе потом будешь жалеть о потерянном, о пробелах, о неисполненном. Она не знала, как рассказать об этом Гане, как объяснить ей, что это путешествие – счастье. И хотя та и сама радовалась выпавшей возможности, Нине казалось, что она не понимает этого со всей полнотой.