Александр Дюма - Труайя Анри

Другой покровитель семейства Дюма, Жак Коллар, был полной противоположностью этому домашнему тирану. Неизменно ровное настроение, снисходительность к окружающим – славный малый казался едва ли не святым. Жак Коллар был близким другом Жан-Мишеля Девиолена (столь непохожего на него самого), а в недавнем прошлом – и близким другом генерала Дюма и, не раздумывая, согласился стать официальным опекуном Александра. Он с радостью принимал мальчика вместе с его матерью в своем маленьком замке Вилле-Элон, а как-то, решив, что тот, приезжая погостить, должен не только развлекаться, но еще и учиться, дал в руки воспитаннику великолепно изданную Библию – опекун предполагал, что это должно побудить ребенка к размышлениям.

Возможно, Александр и впрямь заинтересовался бы поучительными библейскими историями, если бы вокруг него не было столько резвых и шаловливых детей! У самих гостеприимных хозяев их было четверо – сын и три дочери, да еще к этим озорникам нередко присоединялись отпрыски Девиоленов. Короткие штанишки и юбочки целыми днями мелькали то тут, то там, у Александра от веселой суматохи кружилась голова.

А еще ему нравилось, чтобы его окружали женщины, которые наставляли и развлекали бы его. Разве мог самый лучший педагог сравниться с матерью, которая учила его читать, водя пальцем по строчкам книги Бюффона, украшенной цветными гравюрами? Иногда Александр рассеянно прислушивался к разговорам старших, вспоминавших семейные предания. Малыша – и это естественно, в таком-то возрасте! – нисколько не занимало, что мадам Коллар была дочерью госпожи де Жанлис и того самого Филиппа Эгалите, который проголосовал в Конвенте за то, чтобы Людовик XVI был казнен; и он нисколько не радовался тому, что сад Девиоленов примыкал к парку, где некогда прогуливались герцогиня д’Этамп, Диана де Пуатье, Габриэлла д’Эстре… Шестилетнему мальчику была интересна лишь настоящая минута, для него существовали только те люди, которые были рядом именно в этот миг, только те события, что происходили при нем. И вот тут все для него служило поводом посмеяться и порезвиться… Однако случалось и так: наскучив игрой в прятки, мальчик вдруг загорался желанием немного поучиться. Правда, с жадностью проглотив «Робинзона Крузо», приобщившись к античности, изложенной в «Письмах к Эмили о мифологии», дидактическом произведении Альбера Демустье в стихах и прозе, и в «Мифологии для юношества», он проявил глубочайшее отвращение к арифметике. Окружающих тревожило это полное нежелание иметь дело с числами, зато восхищала быстрота, с какой мальчик бегал наперегонки. Должно быть, думали они, текущая в его жилах негритянская кровь и дает ему эту почти животную свободу движений.

Школьный учитель господин Обле напрасно старался приохотить мальчика к учению. Все, чего наставнику удалось добиться, это приобщить Александра к радостям каллиграфии – вскоре нажимы и волосяные линии, росчерки, петельки и завитушки раскрыли его юному ученику все свои тайны. Стараясь убедить Мари-Луизу в том, насколько важен для карьеры красивый почерк, Обле сказал ей, что все бедствия, постигшие Наполеона, вызваны одним обстоятельством: каракули императора были настолько неразборчивыми, что маршалы нередко ошибались, истолковывая его приказы на свой лад.

Желая дать ребенку воспитание, достойное памяти славного генерала, чье имя он носил, Мари-Луиза каждый месяц отрывала от хозяйства еще десять франков ради того, чтобы сын учился играть на скрипке. Но уже через несколько недель преподавателю, господину Иро, надоело заставлять ленивого ученика заниматься, он отказался брать даром деньги у несчастной матери и покинул дом, где ему слишком часто приходилось слышать фальшивые ноты. Его сменил учитель фехтования Мунье, у которого, несмотря на постоянную невоздержанность в напитках, глаз оставался по-прежнему верным, а рука – твердой. Александр очень скоро увлекся предложенным ему мужественным занятием. Став первоклассным фехтовальщиком, с удивительным для ребенка его возраста искусством управлявшимся со шпагой и саблей, он только об одном и мечтал: разделаться с воображаемыми врагами. Однако столь воинственные намерения нисколько не мешали ему дрожать от страха при виде ящерицы или даже обычной жабы, попавшейся ему на глаза в саду Девиоленов, испытывать головокружение при попытке влезть на дерево или ударяться по ночам в слезы вообще без всякого повода. «Уж не растет ли он трусом? – думала мать. – Какой позор для сына генерала Дюма!» Мари-Луиза упрекала себя в том, что слишком балует мальчика, что слишком нежна с ним, – и тут же, с самой безмятежной непоследовательностью, настаивала на том, чтобы он спал в ее комнате, а если точнее – «в том же алькове». И трудно ее не понять: по-настоящему спокойна мать могла быть лишь тогда, когда слышала в темноте ровное дыхание сына, лежавшего совсем рядом.

Александр, со своей стороны, научился ценить мирное и вместе с тем чувственное наслаждение, которое получал от присутствия женщины на соседней постели. Он засыпал, окутанный теплом и благоуханием матери, и это давало ему силы и уверенность в себе, без которых вряд ли можно было преодолеть неизбежные в будущем испытания…

Мари-Луиза вскоре перебралась вместе с сыном из гостиницы «Шпага» в небольшую квартирку на улице Лорме, неподалеку от того дома, в котором Александр увидел свет. Она пыталась добиться для него стипендии в императорском лицее – не мог ведь Наполеон отказать в этой милости сыну человека, так доблестно сражавшегося под его знаменами! Нет, императору не было дела ни до вдовы, ни до сына генерала, посмевшего когда-то упрекнуть его за Египетский поход. Дело было в 1812 году, его величество намеревался воевать с Россией, победить ее и тем самым, как говорили, утвердить господство Франции над всей Европой. Ну, разве можно в такое время досаждать главе государства столь мелочными просьбами!

На счастье Мари-Луизы, скончавшийся незадолго перед тем родственник, аббат Консей, оставил ей в наследство полторы тысячи франков, а Александру завещал стипендию в суассонской семинарии. Расставаться с сыном очень не хотелось, но она решила, что ради того, чтобы мальчик получил образование, можно пожертвовать проведенными рядышком ночами, и, собравшись с силами, стала готовить его к отъезду. Однако Александр заупрямился. Спать-то вдали от матери он как раз мог, дело было в другом – мальчик испытывал атавистическую ненависть к священникам и заявил Мари-Луизе категорически, что ни за какие на свете блага не позволит запереть его среди сутан. Десятилетний мальчуган высказывался так властно, словно был главой семьи, и потрясенной женщине казалось, будто она слышит голос безвременно ушедшего мужа. Глотая слезы, она пыталась как-нибудь уломать сына, переговоры затянулись на несколько недель, и в конце концов Александр неохотно сдался, в доказательство своей покорности материнской воле попросив дать ему двенадцать су на покупку чернильницы. В лавке, куда он отправился за этим предметом первой необходимости, ему встретилась давняя подружка по детским играм, Сесиль Девиолен, девочка с повадками «парня в юбке» и неизменно готовой насмешкой на языке. Услышав, что приятель готовится стать семинаристом, она высмеяла великолепную духовную карьеру, ожидавшую его в конце обучения. Александра возмутили язвительные замечания подружки, но тем не менее он и сам уже начал сожалеть о том, что опрометчиво позволил навязать себе столь не соответствующий его темпераменту выбор: поступить в семинарию означало навсегда отказаться от девочек! Может ли нормальный человек смириться с подобным лишением? И, бросив Сесиль, в изумлении оставшуюся стоять посреди лавки, он выскочил за дверь, купил на двенадцать су, предназначавшиеся для покупки чернильницы, колбасы и хлеба, убежал в лес и поселился у человека по имени Буду, который жил в шалаше и кормился вместе с собаками, порученными его заботам.

Грязный и невежественный дикарь, промышлявший браконьерством и воровством, с радостью принял нежданного гостя. Не спрашивая о причинах, побудивших мальчишку бежать из дома, Буду поспешил раскрыть ему тайны зверей и деревьев в своих владениях. За три дня совместной жизни с этим грязным аскетом Александр научился ловить птиц на смолу и ставить силки на зайцев. Но за эти же дни он понял, что мать, должно быть, обеспокоена его внезапным исчезновением, и, охваченный запоздалым раскаянием, вернулся к ней. Мари-Луиза, беспредельно счастливая от того, что сын вернулся целым и невредимым, нежно расцеловала его, простила нелепую выходку и отказалась от намерения отсылать Александра в семинарию.