Если парни всего мира... - Жак Реми

Дон Доменико — связной между яхтой и рыбаками, которые должны принять на суше партию табаку.

Несколько мгновений в комнате слышен только дробный перестук азбуки Морзе.

— Что они говорят? — спрашивает один из рыбаков.

Дон Доменико жестом приказывает ему замолчать. Внезапно он вздрагивает от резкого треска в аппарате. Помехи с ревом и грохотом следуют друг за другом. Боясь разбудить соседей, радист уменьшает громкость.

И тотчас раздается резкий, отчетливо слышный голос:

— Говорит ТРЗ... ТРЗ... важное сообщение... Нам нужно установить связь с Парижем. Если вы нас слышите, отвечайте...

Раздраженно повернув ручку, дон Доменико отстраивается от непрошенных собеседников. У него дела посерьезней. Право, у него нет времени выслушивать пустую болтовню радиолюбителей.

Он настойчиво пытается установить связь с яхтой контрабандистов.

— Алло, капитан, вы меня слышите?

Но нет, капитан его не слышит. Между ним и д'Анжелантонио затесался этот невежа, не перестающий повторять:

— Говорит ТРЗ... ТРЗ... важное сообщение... Нам необходимо установить связь с Парижем. Перехожу на прием.

Отдаленные, глухие вначале, сигналы азбуки Морзе постепенно становятся все явственней и слышней. Они фиксируются в виде кривой на регистрирующем устройстве полицейской автомашины с гониометром.

Комиссар Ипполито упирается ладонями в жирные ляжки.

— Это они, — говорит радист.

— Гони вовсю! — приказывает полицейский.

Автомобиль трогается с места. Ипполито дрожит от радости. Он любит свое дело. Вот уже несколько месяцев, как он выслеживает эту дичь. Удастся ли настичь ее наконец? Ипполито всего сорок лет, а он уже комиссар. Мог бы, конечно, как принято, посылать в операции своих подчиненных, а сам направлял бы их работу, сидя в канцелярии. Но он никогда не станет так делать. Прежде всего потому, что он честолюбив, да и хорошая схватка — для него необходимая отдушина: можно дать выход своим наклонностям, которые в противном случае привели бы его самого прямехонько на скамью подсудимых. А он предпочитает приводить на нее других.

— На этот раз мы накрыли подпольную станцию, — повторяет радист.

Широкое лицо комиссара озаряет улыбка. Загадочный передатчик успел причинить ему немало забот. К сожалению, он до сих пор не сумел установить его точное местонахождение. Люди, с которыми ему на этот раз пришлось иметь дело, необычайно изворотливы, осторожны. Работает передатчик всего несколько минут, по ночам. Радиус действия его очень велик: засечки, сделанные до сих пор, все еще оставляют неразведанной зону в сто квадратных километров.

Машина внезапно останавливается. Передача закончилась. Ипполито разворачивает карту. Крестиком отмечает место остановки. Затем закуривает сигарету и располагается поудобней в ожидании нового, весьма маловероятного появления своего таинственного противника.

Доменико, закончив передачу на яхту, кратко сообщает рыбакам распоряжения капитана контрабандистов:

— Встреча в три часа утра. Если вы выйдете в море в половине третьего, то сумеете пристать к «Лола-Лоле» в назначенное время. Перегрузка товара произойдет в открытом море. Грузовики будут ждать в обычном месте... Я останусь на приеме. Если будут новые указания, я вам сообщу.

Внезапно из приемника, который он забыл выключить, снова раздается властный призыв из Африки:

— Говорит ТРЗ... ТРЗ... важное сообщение. Помогите нам установить связь с Парижем...

Доменико пожимает плечами. Зовет:

— Кармела.

На пороге соседней комнаты появляется девушка. Трудно поверить, что дон Доменико, этот некрасивый и тщедушный человечек, мог произвести на свет такую чудесную, задорную красавицу. Брюнетка, с огромными глазами, великолепно сложенная, с твердой поступью, Кармела уже в шестнадцать лет с презрительной усмешкой смотрит в лицо мужчинам.

— Проводи их, — говорит отец.

Рыбаки идут следом за девушкой. Она идет, чуть покачивая бедрами, — скверная привычка, которую она недавно усвоила.

Дон Доменико снова подходит к приемнику:

— Говорит ТРЗ... важное сообщение...

23 часа 30 минут (по Гринвичу) на шахте в Титюи (Бельгийское Конго)

Лаланд нервничает. Молчание в ответ на его призывы кажется ему враждебным выпадом. Лихорадка довела его до состояния болезненной чувствительности. Любое противодействие причиняет невыносимое страдание. Накинутый на плечи плед давит его свинцовой тяжестью. Он морщится в бессильном гневе, потеряв надежду пробиться сквозь этот мрак, окутавший его плотной, непроницаемой пеленой. Сведенные пальцы до боли сжимают ручки приемника, колени дрожат и судорожно подпрыгивают. Плед сползает на пол. Лаланд поднимает его.

— Наверное, и мы попали в зону молчания, — предполагает Этьен.

Лаланд пожимает плечами. Балда этот негритос! Ведь он только что поймал больше десятка станций подряд! Убежден, что его слышат, но где?

— Перехожу на прием.

Тишина. Равномерно похрапывает, развалившись в кресле и расставив вытянутые ноги, Дорзит, этот разбухший от виски толстый бурдюк. Ван Рильст — тот не спит. Обводит комнату пустым, остекленевшим взглядом. Ни признака мысли. «Съездить бы его по физиономии», — думает Лаланд. Все равно не заметит. А если заметит, сумеет ли дать сдачи? Так и хочется посмотреть, что из этого получится. Вспыхнув на мгновение, желание тут же гаснет. При одной мысли о том, что для удара надо поднять руку, у Лаланда болезненно застучало в висках. Он переводит взгляд на Этьена. А ведь в самом деле, у этого негра живой и смышленый вид. Да нет, он макака, поганая макака, — уговаривает себя Лаланд. Они еще опасней, когда разыгрывают из себя цивилизованных. Напяливают ботинки, а ноги у самих цепкие, как у обезьян. Вот уж не удивился бы, узнав, что этот черномазый ест человечину. А туда же суется спасать рыбаков, которых никогда в жизни не видел, да и, по правде говоря, плевать ему, должно быть, на них. Лаланд отлично понимает, что в данном случае он несправедлив, неправ. Ну и что же? У него болит голова, спина, поясница — все болит. Его бросает то в жар, то в холод. Сколько месяцев торчит он в этих чертовых зарослях; здесь, наверное, и подохнет, а тут еще к нему являются в дом, стаскивают с постели, заставляют посылать по радио какие-то сигналы, на которые никто не отвечает. Ну можно ли после этого быть справедливым? И к чему?

23 часа 30 минут (по Гринвичу) в Неаполитанском заливе

Кармела проводила рыбаков до садовой калитки. Один из них хотел было ущипнуть ее, но девушка, разгадав намерение, метнула на него такой неодобрительный взгляд, что рыбак счел нужным оправдаться и невнятно проворчал, что ничего плохого не сделал.