Жизнь и судьба: Воспоминания - Аза Тахо-Годи

Что думал финн, поглядывая на миловидного «помощника шофера»? Думал, наверное, говорила нам мама, что я сотрудница белой разведки. Но между Балтой и Редантом (а это совсем рядом с Владикавказом) мотор заглох. Шофер торопился исправить машину, финн светил электрическим фонариком, ожидая новой беды. А вот и она: трое в бурках — всадники, цокают копыта, блеск оружия, блеск глаз… Посмотрели внимательно, перекинулись словами (Нина сразу поняла — ингуши) — и проехали мимо. Были ли это грабители, уже пресытившиеся добычей, или честные люди, да еще, может быть, кто-то из знавших Нину — неизвестно. Мама говорила, что среди ингушей в их семье много близких знакомых. Ингуши славились разбоем во все времена — и при царе, и после царя, причем большинство их пойдет за красными.

Так финн и не успел разобраться в своих мыслях, а тут уже и Владикавказ. Вечером, в девять часов (а в горах, да еще осенью, очень рано темень-темная), Нина стучала в дверь родного дома.

Этот дом, или, как его называл мой дядюшка Леонид Петрович, «пароход», многих спасал. Туда из лагерей вернется мама, здесь и закончит жизнь в 1982 году… Туда приезжали родственники из блокадного Ленинграда, отплатившие моей семье за спасение своей жизни черной неблагодарностью. В этот дом приезжала к маме я одна и с А. Ф. Лосевым после большого несчастья, смерти В. М. Лосевой. В этом доме умерли Елена Петровна и Леонид Петрович, Михаил Иванович Жданов, муж Елены Петровны (тоже из ссылки вернулся), их сын Володя. Там с шестилетнего возраста до 73 лет прожила моя сестра Мина Алибековна. После ареста отца ее спас этот дом, иначе она погибла бы в интернате для детей врагов народа. Там живал мой младший брат, Махач, умерший в тюремной больнице юноша (писателем хотел быть). А теперь одинокая Миночка вернулась в Москву, где она родилась в 1931 году. Вернулась к нам, обеим, к своей дочери Елене и ко мне. Дом продан вместе с жасмином, сиренью, кустами роз, ароматом резеды и гелиотропа. Судьба…

А вот еще небольшой эпизод. Восстание горцев потерпело поражение. Отец покидает Дагестан (это все то же страшилище — 1919 год). Вместе с товарищами верхом, переплыв бурный Самур, отправляется в Азербайджан. Он одет, как и положено горцу, в бурку, папаху, оброс бородой, да еще сам высокий, склад атлетический. В общем, фигура примечательная. В Баку его тут же арестовывают. И кто же выручает этого красного? Прокурор Бакинский, товарищ по Московскому университету, Фатали Хан-Хойский, бывший князь[29]. Алибек мог бы предъявить документы. Он же представитель Совета обороны Дагестана и Северного Кавказа, уже бывал здесь с дипломатической миссией. Но Алибек документов не предъявил. Они были в одном бумажнике с письмами Нины. Он не хотел, чтобы их читали. Так объяснил он Нине уже в 1920 году эту историю, которая могла бы плохо кончиться, не будь рядом, в полиции, телефона и не будь прокурора, товарища по университету.

Можно ли поверить, читая роман с такими историями? А ведь все это было на самом деле. Жизнь сложнее любого романа. Посмотрите, какая запутанная коллизия! Нина, жена социалиста родом из узденей, видного деятеля освободительного движения в Дагестане, ей помогает внучка Шамиля (окончила Смольный институт), дочь генерала Магомета-Шафи Шамиля, вдова Махача Дахадаева, красного вождя революционных сил Дагестана, убитого белыми, и она же — жена князя-белогвардейца, полковника, бывшего юнкера Александровского училища в Москве. Грузинский полковник, тайно помогающий красным, а значит, и Нине. Белый офицер, кузен Нины, буквально спасает ей жизнь. Миша Полтавский, казачий офицер и товарищ по гимназии Алибека, охраняет дом Семеновых. Азербайджанский хан Фатали вызволяет своего товарища по университету Алибека из рук полиции. А еще при жизни Махача он сам и Алибек закрывают глаза на то, как их жены в Темир-Хан-Шуре тайно приходят на помощь жене генерала Корнилова и его сыну, оказавшимся в городе красных[30].

Алибек по-родственному предупреждал мужа Нининой сестры Китти, белого офицера, Ивана Ивановича Еланского, того, кто сватался безуспешно за Нину и женился на ее младшей сестре. Ванчо (так его называли в семье) спешно покидал Владикавказ при подходах красных. Жил он в 1920-е годы под покровительством Алибека, как и многие другие, спокойно. Но советская власть не упустила жертву. И в Отечественную войну 1941–1945 годов в Пятигорске перед приходом немцев вызвали всех бывших офицеров (значит, были давно на учете), якобы для регистрации, и расстреляли. Удивительна их покорность[31].

Нина Петровна в своих «Воспоминаниях» заметила справедливо: «Надо отдать дань порядочности людей, находившихся во враждебном лагере». Быть во враждебном лагере и оставаться порядочным. Чего это стоит! И кто на это отважится? Порядочность — да. Но ведь и убивали, и расстреливали тоже своих, прежних друзей, и мстили друг другу люди одного класса, одного происхождения, одной семьи, но чуждые по идейным, партийным соображениям. Так, председатель ЧК Дагестана — страшная должность — Сафар Дударов (друг Алибека Тахо-Годи, мечтавшего просветить свой народ), родом из влиятельной осетинской семьи[32], послал на расстрел князя Сулеймана Кугушева, белого полковника, второго мужа Нафисат, внучки Шамиля и вдовы революционера Махача. Как она могла предать память своего первого супруга!

Но сам Сафар погиб в 1920 году, отстреливаясь до последнего патрона от окруживших его врагов, белых повстанцев. Через много лет, когда мы всей семьей в 1934 году ехали по дороге к Гунибу, маме моей, Нине Тахо-Годи, показывали камень в пещере, из-за которого стрелял Сафар. Враги взяли его еще живым и обрекли на мученическую смерть[33].

Вот и подумаешь — нет ничего ужаснее братоубийственной, так называемой гражданской, войны. Это как в давние времена кровники — убивать до последнего. Это как злой даймон в проклятых семьях Атридов или потомков Эдипа, когда бунтует своя же кровь и отвечает ей такая же яростная. Разве что вспомним Антигону и Креонта. А у нас ведь XX век — и все пострашней: перевороты, революции, кровавые поиски недостижимой свободы, всеобщего блага. И вдруг все виноваты, и никто не виноват.

Романтик Алибек Тахо-Годи, задумываясь о судьбе еще молодым человеком, написал своей любимой Нине в альбом (он лежит передо мной), где многие поклонники писали свои признания, несколько стихотворений в прозе с характерным названием «По мотивам черной меланхолии» (11 августа 1912 года). Эти афористические строки призывали уберечь человека (и, конечно, самого себя) от ударов беспощадной жизни: «Заковать грудь в латы, душу в броню, замкнуть свое сердце». А дальше? — спросим мы. А дальше — борьба: черкеска с газырями, бурка чернее ночи, папаха набекрень, добрый конь, верная пуля, кинжал в сердце… И удалец несется в злое месиво жизни. Но где-то в конце перевала (горы высоки и мрачны) его настигает пуля, тоже верная, но только вражеская. Потому и закончит свой девичий альбом вернувшаяся из лагеря на родное пепелище Нина Тахо-Годи немым вопросом: «Зачем пережила тебя любовь моя» (22 января 1945 года) [34]. От судьбы не уйдешь.

Недаром, когда советский писатель (он же русский граф) Алексей Толстой, вернувшись из эмиграции в 1923 году и собирая материалы для романов «Восемнадцатый год» (вышел в 1927–1928 годах) и «Хмурое утро» (1940–1941) своей трилогии, примечательно названной «Хождение по мукам», вскоре приехал на Северный Кавказ и в Дагестан. А. Н. Толстой посетил дом Алибека и Нины Тахо-Годи, беседовал с его обитателями, расспрашивал, делал заметки. Слушал с интересом в течение нескольких дней о событиях многотрудных, удивительных, почти невероятных. Но верил. Здесь, в этих рассказах, прошлое никуда не ушло и участниками человеческой трагедии вспоминалось настоящим, живым и таким же кровоточащим, как оно и было на самом деле. И будет еще.

Часть вторая

Родиной моей, если считать родиной то место, где ты появился на свет, то есть родился, был небольшой приморский город на Каспии. Море Каспийское — на Руси его называли Хвалынским — зеленое, теплое, как я его помню.

Махач-Кала — столица Дагестана. В давнее время писали именно так — раздельно и через дефис: «город Махача». По имени революционера Махача Дахадаева, расстрелянного белыми в гражданскую войну, друга моего отца. Потом, уже после войны, стали писать Махачкала — по-моему, совсем некрасиво. Но ведь на самом деле (вопреки «видимости» всегда бывает самое само) город носил когда-то славное имя великого и страшного императора Петра I и назывался Петровск-порт. И совсем не случайно.

Петр, как и многие завоеватели, мечтал о Востоке. И 15 мая 1722 года отправился в далекий персидский поход, на заманчивый Восток. Спустился по Волге до Астрахани, оттуда в июле дальше, по направлению к Дербенту, и, по преданию, с 12 по 16 августа расположился лагерем на холме у Каспийского моря, в том самом месте, где более чем через сто лет, в 1844 году, построили военное укрепление — Петровское. В XIX веке шла Кавказская война, да и с турками воевали в эти годы. На холме в 1857 году вырос город в память царя Петра. Петр же дальше Дербента так и не пошел, возвратился в декабре того же года в Москву.