Очень длинная неделя - Владимир Кунин

- Вера.

- Желаешь?

- Желаю...

- Давай, - сказал старик и протянул за деньгами здоровую руку.

Было уже совсем темно. Карцев поднял задний борт.

- Может, переночуете? - спросил следователь. - А то ваш шофер совсем расклеился. Как он в таком состоянии полтораста километров, да еще ночью, осилит? Оставайтесь, мы вас обоих устроим...

- Осилит, - ответил Карцев и сел за руль.

Человечков безропотно занял место справа и бессильно откинулся на подушку сиденья.

- До свидания, - сказал Карцев следователю.

- Если будут нужны какие-нибудь уточнения, звоните, - сказал следователь. - Акты экспертизы и вскрытия мы еще вчера выслали.

- Хорошо, - сказал Карцев, не понимая, для чего ему все это нужно знать.

- На больших оборотах задний мост шуметь начинает, - сказал Человечков.Но вы на это внимания не обращайте. Он давно шумит, и ничего ему не делается...

- Разберусь, - сказал Карцев и выехал со двора.

Черные улицы Приозерска были слабо тронуты желтым пунктиром фонарей. Карцев прислушивался к двигателю и искал левой ногой кнопку включения фар. И когда он наконец нашел и нажал ее, улицу пронзил жесткий белый веер света. Желтые фонари сразу взметнулись в темное небо и перестали принадлежать улицам. Встречных машин не было, и Карцев вел свой одинокий грузовик посередине проезжей части, никого не предупреждая миганием фар на поворотах и перекрестках...

Васю Человечкова бил озноб. От него пахло нашатырным спиртом и валерьяновыми каплями.

- Я такого никогда не видел... - сказал он и зажал руки между коленями. - У нас в прошлом годе умерла бабушка. Мы ее в Тихвин хоронить ездили. И я ничего... Только жалел очень. А тут...

Вася зажмурился, вынул из колен руки и сжал лицо ладонями.

- Ладно тебе, - сказал Карцев, теряя последние силы.

- На такое человеку смотреть невозможно!.. - выкрикнул Вася и забился в угол кабины.

- Ладно тебе... - устало повторил Карцев и затормозил у витрины "Гастронома". - Посиди. Я еды какой-нибудь куплю на дорогу. Ты что любишь?

Человечков посмотрел на него, отвернулся и ничего не ответил. Карцев вздохнул и вылез из кабины. В магазине Карцев купил пол-литровую бутылку водки, колбасы, хлеба и банку маринованных огурцов. Постоял, подумал и купил бутылку лимонада. Для Васи.

Карцев был последним покупателем, и не успел он дойти до машины, как свет в витринах погас, из магазина вышла женщина и стала вешать на двери большой амбарный замок.

- Это вам просто повезло, - сказал Вася. Он был обрадован возвращением Карцева и засуетился, освобождая место для свертков.

Карцев встал на подножку и заглянул в кузов. Доски гроба неясно белели в темноте, и Карцев почувствовал, как к запаху свежего сена примешивается сладковатый жирный запах гниения. В какую-то секунду ему даже показалось, что он видит этот запах...

- Ну как там?..- спросил Человечков, и Карцев сел за руль.

- Вера, ты меня любишь? - однажды ночью спросил Карцев.

Вера промолчала.

- Ты меня любишь? - раздражаясь, повторил Карцев.

Вера закурила сигарету и отодвинулась к стене. Некоторое время она молчала, и Карцев не отрываясь смотрел на огненную точку Вериной сигареты, медленно плавающей в темноте. В этом раскаленном комочке непрерывно происходили какие-то изменения: комочек то вспыхивал до желтого, то потухал до малинового, а в центре его и по краям один за другим следовали маленькие злые взрывчики.

- Не любишь ты меня... - сказал Карцев.

Вера затянулась, и комочек засветился белым светом, на секунду озарив лицо Веры. Голова ее была откинута на подушку, глаза закрыты, и к вискам тянулись две блестящие дорожки слез. А через секунду все это исчезло, и осталея только малиновый огонек со взрывчиками и спокойный голос Веры:

- Люблю, наверное...

И когда машина выехала из последней улицы в чистое лунное шоссе, Карцев затормозил и выключил зажигание.

- Вы чего?.. - спросил Человечков.

Карцев отодвинулся к дверце и разложил на сиденье хлеб, колбасу, водку, лимонад и банку огурцов.

- Пассатижи есть? - спросил Карцев.

- Есть, - сказал Человечков, порылся у себя под ногами и подал Карцеву пассатижи.

Карцев открыл банку с огурцами и слил рассол на асфальт.

- Ешь, - сказал он Человечкову.

- Что вы!.. - сказал Человечков. - У меня сейчас желудок ничего не примет. Я сейчас...

- Ну лимонад пей...- прервал его Карцев и открыл бутылку с водкой. И стакана у тебя, конечно, нет?

- Нет, - огорченно сказал Человечков. - Вы на меня не обижайтесь.

- Нет так нет. На нет и суда нет, - Карцев вытащил из банки огурец и добавил: - Боже мой, как все ни черта не стоит!

Прямо из горлышка он выпил половину водки, съел огурец и протянул бутылку Человечкову. Вася подумал, что Карцев предлагает ему выпить, и отрицательно замотал головой.

- Заткни чем-нибудь, - сказал Карцев.- И поешь, пожалуйста... Посмотри на себя, как ты слаб...

Человечков заткнул водку и деликатно отпил глоток лимонада.

- Хотите, я за руль сяду? - спросил он.

- Сиди, где сидишь, - сказал Карцев и завел двигатель.

И сколько было до Лосева, до того моста, Карцев гнал машину и думал, что все теперь для него сдвинулось с привычных мест, и сознаиие вины своей в Вериной смерти не покидало его и заставляло вспоминать только то, в чем он был действительно повинен.

А когда машина въехала на тот мост и остановилась у деревянных перил, Карцев допил оставшуюся в бутылке водку, постоял, привалившись к перилам грудью, и от желания броситься вниз, в черный ревущий поток, его останавливал не страх и не рассудок, а всего лишь ощущение сырости деревянного ограждения и прилипшей к телу рубашки. (Маленькое физическое неудобство, которое унизительно тянуло Карцева к сиюминутности и требовательно возвращало его к жизни.)

Потом Карцев дважды останавливал машину, и оба раза залезал в кузов и придвигал ссунувшийся назад гроб к переднему борту. В третий раз он разбудил Васю Человечкова и попросил у него топор. Вася помычал, пошлепал губами и махнул рукой за спинку сиденья. Карцев отодвинул его, достал из-за спинки топор и, укладывая сонного Васю на место, почувствовал на своем лице его горячее неровное дыхание. Вася температурил. Карцев снял с себя пиджак, укутал Человечкова и вылез из кабины в мелкий сетчатый ночной дождь.

У обочины Карцев срубил два молоденьких деревца, измерил топорищем расстояние от гроба до заднего борта, обрубил стволы до нужного размера и обухом загнал их в кузов, одним концом уперев в задний борт, другим в гроб с телом Веры.

Оставшиеся километров тридцать гроб был плотно прижат и не сдвигался с места ни при сильных торможениях, ни при крутых спусках, и Карцев жалел, что не укрепил его с самого начала.

- Ну хочешь, я положу тебя в свою клинику? - спросила Вера и поправила подушку под головой Карцева.

Слышно было, как Мишка гудит в коридоре.

- Положи, - сказал Карцев и улыбнулся.

Приоткрылась дверь, и в комнату заглянул Мишка.

- Мама, - сказал Мишка, - можно, я и здесь буду жить тоже? Немножко здесь, немножко там... А, мама?..

Это произошло через пять месяцев после того, как они разъехались. Карцев получил отпуск и приехал в Ленинград, в свою новую комнату на Крюковом канале.

Все дни он мотался с Мишкой по музеям и загородным электричкам, вырезал ему лобзиком пистолеты и конструировал тормоз к самокату. Вечером он ходил в цирк, болтался за кулисами, а после представления ужинал с кем-нибудь из цирковых в "Европейской" или в "Астории".

В цирке работала почти вся программа, с которой Карцев недавно был в Польше. Всех он знал, и все знали его, и это было очень удобно. Старые приятели по спорту ему были неинтересны, а новые знакомства Карцев не любил, потому что не любил рассказывать, как Кио делает свои фокусы, и отвечать на вопросы, часто ли тигры разрывают своих укротителей и страшно ли ему, Карцеву, каждый день подниматься под купол, и как артистам цирка платят: зарплату или процент со сбора?..

Новые знакомые всегда считали, что с ним нужно говорить только о цирке. Так же, как с врачом о медицине и с шофером такси об автомобилях.

И когда кто-нибудь начинал захлебываться: "Вы знаете, я обожаю цирк! Запах конюшен, разгоряченных тел! Залитый светом манеж! И нечеловеческий, всепокоряющий повседневный подвиг людей цирка!.." - Карцеву становилось скучно, он начинал разглядывать официанток и думать: "А пошел ты к такой-то матери..."

В последний вечер перед болезнью он случайно познакомился с пугающе красивой манекенщицей из Дома моделей и пригласил ее к себе.

Манекенщица приехала, о цирке, слава богу, не расспрашивала и говорила только о себе и о каких-то сумасшедших шведских дипломатах, итальянских кинематографистах и американских физиках, которые по очереди хотят увезти ее в Швецию, в Италию, в Америку и еще черт знает куда!..

Карцев молчал, слушал, и ему хотелось на Васильевский. К Вере. К спящему Мишке. Он так еще и не приделал к самокату тормоз...