Необходимость рефлексии. Статьи разных лет - Ефим Гофман

Виктор Платонович Некрасов, Борис Алексеевич Чичибабин… Получить представление о литературной, общественной жизни Киева и Харькова без учёта весомого вклада этих двух по-настоящему крупных авторов и предельно искренних, совестливых людей, воистину невозможно.

В пяти-шестилетнем возрасте довелось мне несколько раз видеть Некрасова в доме киевских родственников, с ним друживших. Выразительное лицо писателя, его жесты и интонации, как ни странно, отпечатались в моём сознании ещё с тех времён (и позднейшее моё знакомство с запечатлевшими некрасовский облик хроникальными материалами, с записями его голоса, как ни странно, полностью подтверждало точность тогдашних впечатлений).

Органический демократизм Виктора Платоновича, его способность находить общий язык с самыми разными людьми настолько поражала, что вошла в легенды.

Хотя в принципе к общению с детьми Виктор Платонович не очень тянулся, произвёл на него впечатление тот факт, что я рано научился читать. Помню, как в порядке аттракциона Некрасов подсовывал мне то одну, то другую книжку или газету, и, видя, что я свободно, без запинки проговариваю напечатанный на странице текст, непринуждённо веселился.

А спустя несколько лет писателя вытолкнули из страны. Книги его изымались из библиотек, фильм «Солдаты» (по его прославленной повести «В окопах Сталинграда») перестали показывать по телевизору. Бережно хранила, однако, моя семья некоторые «новомировские» публикации Некрасова 60-х годов, и задушевные эти очерки постепенно становились важной частью моего сознательного, уже отнюдь не «аттракционного», чтения.

Познакомиться же с Чичибабиным, к сожалению, мне не довелось. Был лишь на его вечере в киевском Доме Актёра – одном из первых публичных выступлений поэта в перестроечные годы.

Заметим, однако, что в течение недавних десятилетий в Харькове образовалась плеяда новых авторов, с честью поддерживающая чичибабинский уровень взыскательности по отношению к поэтическому слову: Ирина Евса, Станислав Минаков, Андрей Дмитриев. Имена упомянутых поэтов известны не только внутри Украины, но и за её пределами. Их книги стихов и публикации в ведущих «толстых» журналах имеют немалый резонанс. Потому представляется не случайным, что, с лёгкой руки Александра Кушнера,

Харьков в литературной среде подчас называют третьей (после Москвы и Петербурга) столицей современной русской поэзии.

Человеческое и творческое общение с тремя замечательными харьковскими поэтами отношу к числу существенных моментов своей нынешней жизни. Соответственно, радуюсь возможности представить здесь, в сборнике, две своих статьи, ранее печатавшихся в журнале «Октябрь»: творческий портрет Станислава Минакова и рецензию на сборник стихов Ирины Евсы «Трофейный пейзаж».

Должен сказать, что, в любом случае, охотно пишу о литературе сегодняшнего дня, ищу и в этих ситуациях поводы для проблемного разговора. Заметные литературные новинки по возможности стараюсь отслеживать.

Так уж вышло, что постсоветские десятилетия для российской словесности оказались временем во многом кризисным. Тем не менее, и сейчас в ней происходит немало творческих событий, не оставляющих меня равнодушным. Будь то, к примеру, целый ряд произведений Людмилы Петрушевской, Валерия Попова, Николая Климонтовича (недавний безвременный уход из жизни этого писателя представляется мне большой потерей для литературы). Или – новые стихи Олега Чухонцева, переживающего сейчас, после продолжительной паузы, новый поэтический взлёт, не уступающий памятному всем нам взлёту 60-70-х. Или – впечатляющие занятия литературного многостаночника Дмитрия Быкова. Нередко ощущаю себя с ним на одной волне. Концепции, идеи Быкова дают обильную пищу для размышлений, хотя и убеждает меня то, что он делает и говорит, далеко не всегда.

Не даю присягу и на готовность соглашаться со всеми взглядами Захара Прилепина. Поражает, однако, априорный отказ от попыток разобраться в позиции этого писателя, нравоучительный, а то и вовсе проработочный тон полемики, который почему-то упорно предпочитают многие его оппоненты.

Между тем, в лице Прилепина, как мне кажется, мы имеем дело с чрезвычайно самобытным явлением. Очевидным представлялось мне это ещё с начала нашего знакомства. Состоялось оно во время Шестой книжной выставки-ярмарки, проходившей в Киеве в августе 2010 года. В те дни я взял у Захара интервью, и чувствовалось, что особенно неравнодушны были реакции писателя, когда в процессе нашего разговора речь заходила о серьёзных профессиональных занятиях прозой. По всему чувствовалось, что именно к ним Прилепин стремится, несмотря на свою активную и многообразную вовлечённость в политику.

Впечатление моё полностью подтвердилось, когда вышел в свет большой роман Прилепина «Обитель». В общей картине современной русской литературы книга эта, на мой взгляд, занимает особое место. О том, почему оно представляется мне именно таким, да и в целом – о своих впечатлениях от романа (а также от критических отзывов, появившихся сразу после выхода книги) я обстоятельно написал самому автору. В результате получилась некая неожиданная рецензия в форме письма. Материал этот, по инициативе Захара Прилепина опубликованный в нижегородской версии «Новой газеты», я также предлагаю вниманию читателей сборника.

Склонен думать, что затронул всё, о чём имело смысл уведомить читателя, открывающего эту книгу. Более подробное представление о моих взглядах и эстетических пристрастиях можно будет получить из самих материалов сборника.

За содействие в выходе книги и поддержку в работе над отдельными её материалами выражаю благодарность Ефиму Вершину (чьи стихи, кстати говоря, также относятся к числу по-настоящему ярких моих сегодняшних литературных впечатлений), Евгению Черняховскому, Софье Леонидовне Корчиковой, Валерию Васильевичу Есипову и моим родителям.

январь – февраль 2016 года Ефим Гофман

Пырнуть пером

Пять этюдов об Андрее Синявском

Пырнуть пером

1

По сути дела Синявский в первой главе своего автобиографического романа «Спокойной ночи» впрямую указывает на конкретную деталь, общую для двоих абсолютно несхожих друг с другом персонажей, каковыми являются:

Андрей Донатович Синявский, писатель, профессор, застенчивый чудаковатый рафинированный интеллигент и – его литературный alter ego, одесский бандит, налётчик, карманщик, картёжник Абрам Терц.

Упомянутая выше общая деталь – перо.

Простодушному читательскому сознанию привычно воспринимать перо как пишущую принадлежность. Есть, однако, и совершенно другое значение этого слова. На блатном арго «перо» означает нож.

Не случайно Андрей Донатович, рассуждая о проблемах выразительности художественного образа, в качестве существенного критерия её оценки применяет понятие остроты. Остроты физической. Эмоциональная амплитуда форм выражения подобного критерия в текстах Синявского широка: от элегантной метафоры из эссе «Путешествие на Чёрную речку», уподобляющей художественное произведение шпаге «длинной и острой на конце», а художественный образ – её выпаду, уколу – до грубоватого откровения из эссе «Литературный процесс в России»: вы, дескать, не верьте писателю, когда он говорит «Как хороши, как свежи были розы», поскольку на самом деле он имеет в виду совершено иное – «Пойдём со мной, не то зарежу».

Потому, думается, и есть основания охарактеризовать творческий метод Синявского как… пырнуть пером. Именно подобное эксцентричное словосочетание может быть своего рода ключом к постижению такой значительной составляющей художественного мира этого писателя, как дерзость. Дерзость стилистическая, дерзость мировоззренческая.

Впрочем, постичь поэтику дерзости Синявского, механически отчленяя стиль от мировоззрения, нелегко, даже невозможно. Данные аспекты спаяны в произведениях писателя прочной связью, граница между ними зыбка, эфемерна.

Да и сам Андрей Донатович порой как будто намеренно сбивает с толку потенциальных вивисекторов своими парадоксами вроде известного: «У меня с советской властью стилистические разногласия» (здесь и далее в цитатах, кроме специально оговоренных случаев, курсив мой – Е. Г.).

Тем не менее, несмотря на указанные трудности, не будем довольствоваться писательскими декларациями. Попробуем всё же рассмотреть, каким образом декларации реализуются непосредственно в творчестве Синявского.

2

Уровни, на которых внутри текстов Синявского проступает водяной знак ножа Абрама Терца, весьма различны и многообразны.

Легко опознаваем уровень синтаксический. Обращает на себя внимание склонность Терца в некоторых случаях намеренно прерывать предложение там, где другой писатель ограничился бы банальной запятой.