Палач, сын палача - Юлия Андреева

После летающий по воздуху меч был замечен в разных городах, где он творил зло и бесчинства, упиваясь человеческой кровью.

Все это случилось, потому что в меч вселился дьявол, которого только через два года сумел изгнать епископ города Мюнхен в Баварии, спрыснув его святой водой. После чего меч все-таки похоронили.

Глава 8

Коллега Филипп Баур

Демон скупости и богатства носит название Mammon (Маммон), о котором говорил Христос в евангелие от Матфея.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»

После истории с сыном кузнеца, Клаус почти перестал общаться с соседскими детьми, так как от проницательного взора мальчика не укрылся тот факт, что взрослые относились к его отцу с подобострастьем, продиктованным чувством глубочайшего страха, а дети попросту боялись его, считая исчадьем ада. Будучи воспитанным в семье католиков, Клаус не мог позволить кому-либо даже в мыслях скверно отзываться о его родителях.

Поэтому он предпочел тихие тюремные дворики шумным улицам и компанию работающих при тюрьме взрослых обществу своих сверстников.

Зная, что в этой жизни у него одна дорога – продолжить дело отца и деда, Клаус занимался изучением инструментов палача, убирался в залах для допроса. Заматывая рот и нос шарфом, помогал разносить еду арестованным и время от времени замачивал в кадке с холодной водой окровавленную одежду отца. Вот и все занятия.

К слову, закрывать рот и нос приходилось не одному Клаусу, а всякому, не привыкшему к тюремной вони людям, так как прикованные к полу или стене арестанты испражнялись под себя, и затем спали на этом дни, недели, месяцы, а бывало и годы, зарабатывая язвы, гнойники и другие опасные болезни. Но, если в тюрьме Оффенбурга положение несчастных было еще более или менее сносным, так как палачи и судебные исполнители понемногу подлечивали своих подопечных, а такого страшного наказания, как пожизненное замуровывание в камере не было вовсе, в других, более просвещенных в плане борьбы с ведьмами городах людей запирали без света в мрачных подземных колодцах, время от времени подкармливая страдальцев через специальное окошко, которое запиралось, едва осужденный брал свою еду.

В таких местах уже никто не мог придти на помощь арестованной по обвинению в колдовстве женщине, перевязав ее раны или дав ей возможность умыться. Одни лишь крысы, мухи да пауки посещали эти мрачные жилища.

После того, как тюремщик докладывал о том, что осужденная на пожизненное замуровывание уже приличное время не подает признаков жизни, по всей видимости, умерла и давно в аду, страшную темницу открывали, после чего оттуда выволакивали объеденный крысами труп и, если того требовало строгое начальство, в камере немного прибирали.

Впрочем, все эти ужасы не имели ровным счетом никакого отношения к маленькому Клаусу, которого никто ни не собирался подпускать к опасным колдуньям ближе, чем это предписывал тюремный устав.

* * *

Однажды, когда Клаус сидел на крылечке своего дома, мастеря деревянного солдатика, к нему подошел палач Филипп Баур, который числился вторым в Оффенбурге палачом. Первым был Петер Миллер. Кроме них палачову работенку справляли еще несколько судебных исполнителей, но главными все же были Петер и Филипп.

Обычно Филипп Баур подменял отца Клауса в случае его болезни или когда главному палачу нужно было куда-нибудь отлучиться.

– Привет, Клаус! Ты не занят? – спросил его Филипп, по-мальчишески поигрывая расшитым кушаком. – Не хочешь зайти ко мне?

Клаус послушно поднялся, решив, что должно быть Геру Бауру понадобилась его помощь. Стражники частенько посылали мальчика в соседний трактир за пивом, давая ему при этом монетку на пряник, а жены тюремщиков нередко просили его что-нибудь приколотить в доме или помочь поднести тяжелую корзину. Такая работа традиционно вознаграждалась спелым яблоком, засахаренными грушами, а то и только что снятым со сковороды жареным пирогом с требухой. Но мальчик был рад помогать соседям и просто так, уж больно скучно одному сидеть дома, ожидая, когда отец возьмет тебя с собой поиграть в комнату пыток.

Филипп шел впереди, засунув руки в потертые и вылинявшие настолько, что уже не возможно было определить их изначальный цвет, штаны, на нем была мятая рубаха и кожаный жилет на распашку. В отличие от любящего чистоту и порядок Петера, Филипп был больше похож на землекопа, нежели на судебного исполнителя и второго палача.

Подойдя к дому, Гер Филипп распахнул перед мальчиком дверь, приглашая его зайти внутрь.

Клаус никогда прежде не бывал в доме палача Баура, поэтому теперь он озирался по сторонам, разглядывая неожиданно богатую обстановку. На дверях были тяжелые шторы с золотым рисунком, а под ногами теплые, аккуратные коврики зеленого цвета. На стене висело небольшое зеркало в виде сердечка. Под зеркальцем была прикреплена полка, на которой лежали шпильки и ленты, при помощи которых крепились шляпки и чепцы фрау Баур и их с Филиппом дочери Эльзы.

Другая полка у самого пола предназначалась для уличной обуви. Вешалка для одежды прикрывалась небольшой ширмой, так что Клаус ее поначалу не приметил.

Разрешив мальчику не разуваться, Гер Баур проводил его в комнату, но вместо работы, которую ожидал Клаус, Филипп посадил его за стол и, принеся из кухни пышущий жаром чайник, разлил по чашкам ароматный напиток. Тут же на столе оказались свежайшие лепешки и две миски с медом, куда Гер Баур рекомендовал макать лепешки, чтобы было вкуснее. Кроме этого, он достал из резного и очень красивого буфета бутылочку малаги и, подлив ее в чай, предложил мальчику. На закуску, кроме лепешек, пошли лесные орехи и сушеные фрукты, которые в этом году стоили аж по десяти альбусов за горсть.

Угощая мальчика горячим чаем со сладостями, Филипп рассказывал ему о том, что всегда мечтал иметь сына, которого он мог бы обучать мастерству. Чета Баур жили вместе уже более двадцати лет, но кроме красавицы дочери других детей им так и не подарил господь. Правда, в своей единственной дочери – семнадцатилетней Эльзе Баур – Филипп и его жена Жанна души не чаяли, одевая ее как принцессу и ежечасно балуя. Но сын – это же совсем другое дело. Кому старый Филипп передаст премудрости мастерства? Кого обучит тонкостям, помогшим ему лично сколотить недурственное состояние? Во всяком случае, не этим лодырям и бездарностям, судебным исполнителям Бэка и Веселину, которые даже винты как следует закрутить не могут, не то, что воспользоваться ведьминым троном или лестницей для растягивания. Куда им, только и думают, как деньгу загребать да пузо набивать. И уж, конечно, не Михелю Мегереру, что ходит в учениках отца Клауса. Таких олухов, как этот Михель, еще поискать нужно. Потому, как мало того, что Михель Мегерер трус, каких мало, так он еще и до баб чрезмерно охочь. А это в палачовом деле недостаток самый скверный. Потому, как работать приходится с одними только женщинами, а тех следует донага раздевать да по разному связывать и выкручивать, так что человеку более чувствительному и смотреть-то тошно.

А ведьмы – они ведь, прежде всего, бабы и бабы хитрые. Вот прознает одна такая, что Михель Мегерер к ней воспылал страстью, и поставит условия, мол, я тебе – а ты мне. А Михель, он же дурак наипоследний, уши развесит и непременно бабу ту из тюрьмы вытащить попытается. А это же прямая дороженька на виселицу!

Так что, как-то само выходило, будто Филипп Баур оказывался кругом прав, и, действительно, не мог никому передать своего умения.

Все это было очень печально, отчего полупьяный Клаус жалел старину Филиппа чуть ли не до слез. Его то распирала обида за такого доброго и обходительного человека господина Баура и его жену, и он мечтал отправиться к господу, чтобы спросить его по-свойски, отчего тот не желает осчастливить семью Гера Филиппа долгожданным младенцем, то был готов прямо сейчас жениться на его дочери, с тем, чтобы Филипп мог называть его зятем и знал, что его знания и опыт не пропадут даром.

Он хотел было уже сделать это великодушное предложение, проглотив даже тот факт, что Эльза старше его на целых семь лет, а ему самому еще рано думать о женитьбе. Подумаешь, большое дело, когда речь идет о престиже профессии и о том, чтобы доставить удовольствие такому милому человеку, как палач Баур.

Потом Филипп вдруг опустился на корточки и, подняв расшитый шелком подзор, свисающий с кровати, извлек оттуда сундучок с инструментами. Обрадованный, что есть возможность блеснуть знаниями, порадовав тем самым добрейшего хозяина, Клаус тут же опустился на колени рядом с заветным ящиком и начал рассказывать, что там и для чего. Довольный Филипп то и дело кивал, хваля мальчика и гладя его по голове.

Время пролетело незаметно, так что, когда за окном послышался голос матери Клауса, зовущей его домой, мальчик с плохо скрываемым сожалением в голосе попрощался со своим новым другом.