Ельцин - Тимоти Колтон

В этот период удача окончательно изменила клану Ельциных, и в их судьбе произошел катастрофический поворот. В 1928 году Сталин и его окружение усилили давление на советское крестьянство с тем, чтобы увеличить поступления в правительственные закрома. В 1929–1930 годах в стране началась новая социальная революция — свертывание рыночно ориентированной НЭП и резкий переход к форсированной индустриализации. На селе коммунисты запретили свободную торговлю хлебом, натравливали соседа на соседа, лишали зажиточных крестьян (кулаков) собственности, сгоняли крестьян-единоличников в колхозы и совхозы.

Не следует думать, что коллективизация проходила гладко. Молодой Леонид Брежнев, будущий руководитель Советского Союза, в 1920-х годах занимался землеустройством и организацией колхозов в Бисертском районе, западнее Свердловска. Там в 1929 году он стал кандидатом в члены партии. В своих мемуарах Брежнев писал, что обозленные крестьяне «угрожали кольями, вилами, злобными записками, камнями, брошенными в окно». Но коммунисты «еще решительнее, смелее повели наступление на ненавистных кулаков»[57]. Борьба была неравной, и в конце 1929 года правящая партия жестоко доказала свое превосходство. Если в мае 1928 года в объединенном Уральском регионе был коллективизирован всего 1 % крестьянских хозяйств, то в октябре 1929 года этот показатель поднялся до 7 %, в конце ноября — до 19 %, а к марту 1930 года — до 67 %. Многие колхозы распались в 1930 году и в 1931 и 1932 годах подверглись реорганизации[58].

На родине Ельцина, как и во многих уральских деревнях, начали решительно избавляться от символов прошлого. Буткинский храм Пресвятой Богородицы лишился своего иконостаса и православного креста, бронзовые колокола с колокольни были переплавлены, церковь превратили в районный дом культуры, а в 1950-х годах в ней разместился кинотеатр[59]. В самые неурожайные и голодные 1932 и 1933 годы, когда многие крестьяне были вынуждены забить весь свой домашний скот, поговаривали, что в Бутке даже были случаи каннибализма[60]. Прироста населения не было: по советской переписи 1939 года в Бутке проживало 1007 человек — всего на 182 человека больше, чем в 1897 году. Ленин определил коммунизм ярким лозунгом — «советская власть плюс электрификация всей страны». Бутку к общей советской электросети присоединили лишь в 1946 году, после Великой Отечественной войны. Первая щебеночная дорога до Талицы была проложена в 1936 году (асфальта пришлось дожидаться до 1976 года), первая школа появилась в 1937 году, а железнодорожную ветку усилиями мобилизованных для этой цели жителей близлежащих деревень построили в 1949 году.

В «Исповеди на заданную тему», в спешке написанной в 1989 году и опубликованной еще в Советской России в 1990 году, Борис Ельцин посвятил Бутке единственную страницу, даже не называя людей по имени и обозначая их только по степени родства (отец, мать, дед). Он пишет о «раскулачивании» (уродливое слово, каких было много в советском лексиконе)[61]; о том, как не хватало хлеба и семенного зерна; о вооруженных бандах, орудовавших в округе; о том, как в 1935 году, когда сдохли последние лошадь и корова, дед пошел по домам класть печки. Чуть дальше мы читаем о том, как в 1949 году Борис попросил у своего деда благословения на поступление на строительный факультет политехнического института в Свердловске. Чтобы убедиться в том, что из внука выйдет достойный строитель, дед заставил его самостоятельно построить баню во дворе. Про отца Ельцин рассказывает, что в 1935 году, «чтобы спасти семью», Николай забрал жену и сына и бежал из Бутки на строительство в город Березники Пермской области. Далее, одним-единственным обезоруживающим предложением Борис упоминает об аресте отца в 1930-х: «И когда отца уводили ночью, а было мне шесть лет, я это тоже помню». Упоминание Ельциным своего возраста позволяет сделать вывод, что речь идет о 1937 годе[62]. Свердловский журналист Андрей Горюн, беседовавший с матерью Ельцина в 1991 году, приводит ее слова о том, как в 1931 году ее свекра, Игнатия, в 80 лет «попросту посылают на смерть» в северную тайгу, где он прожил всего несколько месяцев. Горюн приводит также слова Бориса Ельцина, сказанные на пресс-конференции в Свердловске в 1989 году. Тогда он заявил, что в 1937 году его отец «несколько месяцев провел в тюрьме»[63].

Ввиду того что сведения неполные, а сам Ельцин пишет довольно скупо, аналитики долгое время цитировали эти фрагменты как непреложную истину, невольно недооценив тяготы, которым подверглась эта семья[64]. Одни оценки были правильными, другие — нет. Даже в 1990 году существовали пробелы и расхождения. Игнатию Ельцину в 1931 году не могло быть 80 лет, поскольку в таком случае его первенец должен был появиться, когда ему было 50 лет, что крайне маловероятно для крестьянской семьи. В «Исповеди» Борис Ельцин пишет, что его дед до 1934–1935 годов тихо жил в Бутке, а его мать, Клавдия Васильевна, «послала» свекра в ссылку в 1931 году. Ельцин описывает свою встречу с дедом в 1949 году, спустя почти двадцать лет после его мнимой смерти в северной тайге. При этом он отмечает, что деду было «уже за семьдесят», — еще одно несоответствие. Ельцин также утверждает, что оба деда прожили более девяноста лет, что противоречит тому, что его мать сказала об Игнатии Екимовиче. Никто ничего не сообщает о судьбе Анны Дмитриевны Ельциной — в «Исповеди» и других источниках ее имя даже не упоминается.

Восполнить недостающие звенья цепи удалось благодаря информации, полученной от членов семьи, а также из неопубликованной автобиографии Николая Ельцина и исследований Алексея Литвина, историка из Казанского государственного университета. Судьба деда и бабки Ельцина по отцовской линии действительно была душераздирающей, о чем Клавдия Васильевна, хоть и неточно, рассказала Горюну. Жребий был брошен, когда басмановский сельсовет в 1928 или 1929 году обложил Игнатия Ельцина налогом по повышенным ставкам и по статье советской конституции 1918 года лишил его гражданских прав. Выборы, в которых он потерял право участвовать, были обычным фарсом без намека на соревнование, но настоящим наказанием стало причисление к социальной категории, считавшейся враждебной коммунистам и не имевшей прав ни на какие послабления[65]. В 1930 году Игнатий был официально признан кулаком, трижды виноватым перед режимом: как процветающий земледелец, кузнец, да еще и владелец мельницы — все эти занятия числились у нового государства в черном списке.

Раскулачивание косвенно затрагивало всех и каждого, но определенной части сельского населения этот процесс коснулся особенно болезненно. Согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б), принятому в Москве в январе 1930 года, кулаков делили на три категории. Первая — «контрреволюционный актив»: люди, которые воевали в белой армии или были настроены против партии. Их следовало арестовывать в срочном порядке и отправлять в концентрационные лагеря. Вторая категория — «богатые» кулаки, имевшие собственность, но не совершавшие политических преступлений. Их высылали на север, в «специальные поселения». Игнатий относился к третьей, самой малой и наименее вредной категории. Собственность кулаков третьей категории экспроприировали, а их самих, как крепостных, расселяли на других землях в тех же районах, позволяя сохранить часть сельскохозяйственного инвентаря и личного имущества. Различия между кулацкими категориями были весьма неопределенными, как и различие между кулаками и «середняками». Типичная уральская семья, подлежавшая раскулачиванию, имела дом, одну корову, немного домашней птицы, обрабатывала 2–3 гектара земли и «далеко не была зажиточной»[66]. Игнатий и Анна Ельцины в 1920-х годах имели больше, а до 1917 года — гораздо больше, поэтому их вполне могли отнести и ко второй категории. Но и попадание в третью категорию было очень опасно. В августе или сентябре 1930 года, во время уборки урожая, деревенские власти конфисковали имущество Игнатия и отправили его, Анну, их сыновей и невесток (одной из них была беременная Клавдия Ельцина) в Бутку, которая в начале 1920-х годов стала районным центром. Когда семью Ельциных грузили на конную повозку, чтобы переселять в Бутку, Игнатий в отчаянии плакал и заламывал руки. Он просил свою дочь Марию, единственную родственницу, которой было позволено остаться, молиться за него: «За что меня выгоняют? За то, что я построил своими руками!»[67] Мельница и кузница Игнатия быстро пришли в запустение, а все, что в них было, растащили соседи.

Неприкрытый грабеж, депортация и злоба — таковы были причины, по которым Ельцины были вынуждены снять у пожилой вдовы плохонький, маленький домик в Бутке. После оставшихся в Басманове четырех просторных домов и множества хозяйственных построек это было болезненным понижением уровня жизни. Они оказались среди 4200 уральских семей, подвергшихся местной ссылке в 1930 году, что составляло около 21 тысячи человек; 100 тысяч были отправлены в лагеря и высланы на север. К январю 1932 года на Верхний Урал прибыло около полумиллиона сосланных крестьян, что составляло треть всех насильственно переселенных крестьян по Советскому Союзу[68]. В Бутке Ивана, Николая, Дмитрия и Андриана Ельциных приняли в новый колхоз «Красный май». Игнатия не приняли. Год или два, как многие советские крестьяне, оказавшиеся в его положении, он скитался по округе, прятался у родственников и брался за любую работу, чтобы заработать себе на жизнь[69]. Несчастья и лишения сказались на его внешнем виде, поэтому-то Клавдия Васильевна и запомнила его 80-летним стариком.