Радость моих серых дней (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна

Но даже знания мои не находят оправдание тому, что пред глазами разыгрывается. На святое покусился. На моё!

Грозный рык с губ срывается, и больше нет угрюмого Тихона, есть дикий зверь, что в бой на друга кидается, чтобы собственность свою отстаивать и честь девчушки защищать.

Не без труда скручиваю наглеца, в мой дом вторгшегося. Туго стягиваю руки и ноги ремнём кожаным, широким. И над девчушкой склоняюсь.

Стараюсь не дотронуться невзначай. Стараюсь не смотреть, но не могу себя пересилить и отвести взгляда. Прикрываю тело меня искушающее, к себе манящее, выгоняю из мыслей порочное желание коснуться тугих малиновых бусин на её жемчужной груди, запустить пальцы в дивную поросль, скрывающую её сокровенную плоть. Не время. Ни сейчас и никогда!

Поднимаю девчушку с пола и укладываю на кровать, под два одеяла. Чтобы согрелась скорее и перестала трястись. Знаю, что не поможет, что ужас этот только память перебороть сможет, но всё равно надёжно укутываю, оставляя только лицо.

Подхватываю Витюшу, ватное одеяло и тулуп и иду в баню. Пристраиваю гостя на широкой полке на ночь. Вдруг вижу гостьи неожиданной вещички приметные возле печки сушатся. Сгребаю находку в карман. Такое ни для чьих глаз не предназначено.

Запираю замок на двери, сумки собираю, в спешке брошенные, и вваливаюсь в дом.

Девчушка от шума сжимается. Сажусь на край кровати, успокоить хочу. Да как? Говорю правду:

— Ты не серчай на Витьку, не со зла он. Не хотел обидеть. На войне мы были совсем ребятами, всякого повидали. Контузило его, вот и перемыкает в голове: словно он — и не он вовсе становится. Испугал он тебя, знаю, сильно. Непростительно. Но, главное, что я поспел вовремя. Жизнь всё перемелет. Пить ему нельзя совсем, только иногда невозможно иначе. У кого руки в крови по локоть вымазаны — сами себе враги.

Она поворачивается и льнёт ко мне всем маленьким телом, что котёнок к хозяину.

— Он не тронет меня больше? — спрашивает.

— Не позволю, — обещаю я. — Погостит пару дней и домой отправится. А я тебя ни на секунду из виду не выпущу, пока он в гостях.

Она устраивается головой на моих ногах, чуть выше колен. В опасной близости к напряжённой горячей плоти. Взведённому орудию. На натянутой до предела тетиве. Нацеленному на неё.

Она начинает посапывать, будто не знает, что кровь моя дурная к самому концу прилила и просит оттока. Хотя и не знает. Я же молчать буду, а она слишком невинна, чтобы заметить. Спасения ищет в моих руках. Утешения.

Так и сижу, боясь шевельнутся, лишь беззвучно опускаю спину на изголовье кровати и блаженно прикрываю глаза.

Утром, чуть тусклый свет ударяет в окно, встаю и прибираю беспорядок. В доме подозрительно чисто. Еда наготовленная на плите. Девчушка времени зря не теряла. Меня порадовать пыталась.

Злюсь на себя, что задержался у Натальи. Нужно было сразу выходить, а не дрыхнуть лишние два часа. Тогда бы и гостя сам встретил. Тогда бы и не случилось ничего.

Иду в баню, Витька у входа жмётся.

— Ну привет, друг! — зло бросаю.

— Хорошо же ты меня встретил, в бане на ночь морозную бросил.

— Скажи спасибо, что не прибил. — огрызаюсь. — Ты чего учудил? Хозяюшку, что стол тебе накрыла, чуть не обесчестил?

— Твою мать! — кричит и за голову хватается. — Выпил малость, а разум затуманило. Прости, брат. На коленях прощение просить стану, если придётся! Знаешь же, какой дурной становлюсь от водки.

— Так и не пей. Не здесь. — отрезаю. — Не при ней. Испугал мне девочку, ужасу натерпелась — на всю жизнь хватит.

— Прости, Тихон, — отвечает понуро. — Ни капли! Обещаю. Ты меня знаешь, слово держать умею.

— Знаю, поэтому на первый раз прощаю. Прощаю, но не забываю. Не сдержишь слово, не посмотрю, что ты мне братом считаешься.

— Понял, — дружелюбно бросает и расплывается в улыбке. — Твоё сокровище не трогать. Чай, не дурак.

Моё. Да не моё. Хоть и мысли шальные в голову лезут. Забрать девчушку и семенем своим пометить. Чтобы только мой запах признавала.

Но не бывать этому. От всего я отказался в своей жизни, чтобы найти и отомстить убийце брата. И слово сдержу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мы садимся за стол и тихо переговариваемся. Витюша рассказывает о делах в своей жизни и в конторе, намекает, что заждались моего возвращения.

— Сколько можно по лесу партизанить, Тихон? Двадцать лет прошло. Он уж помер наверно. И так немолодым был.

— Знаю, что жив, гад. — Отрезаю. — Не твоя это война. Моя. Доведу дело до конца и вернусь.

— Ты сошёл с ума, сидя в этой избушке на горе. Мир давно изменился. Подумай, кому и за что ты мстишь?

— Я всё помню, — скриплю зубами. — Не заводи старую, покрытую мхом и пылью, пластинку.

Завожусь с пол-оборота. В глубине души знаю, что Витюша прав, но не могу иначе. Тяжёлые думы разрубает скрип кровати. И он же завершает разговор.

— Доброе утро, — шелестит девчушка и надевает тулуп с ботинками.

Следую за ней по пятам.

— Как ты?

— Всё хорошо, — улыбается она.

Подхожу к ней вплотную. Не могу устоять. Обхватываю огромной ладонью фарфоровое личико и внимательно изучаю склонившись.

— Всё хорошо, — повторяет она. — Честно.

— Хорошо, — шумно выдыхаю.

Нехотя оставляю её заниматься утренними делами и возвращаюсь в дом.

— Крепко она проникла под кожу, да, Тихон? — присвистывает друг. — У меня наконец появилась надежда, что ты вернёшься домой. Негоже молодую невесту в лесу прятать.

— Ты скоро договоришься, — беззлобно кидаю другу.

И неожиданно смеюсь. Лёгкость на душе — не к добру. Моя жизнь не создана для лёгкости.

Девчушка возвращается и молчаливо садится за стол.

Я выкладываю деревенские гостинцы перед ней.

— Это для тебя, ешь.

— Спасибо, Тихон. Вы очень добры ко мне.

Витюша присвистывает.

— Хозяюшка, вы всегда к Тихону на «вы» или в присутствии посторонних?

Болван. Косяк на косяке. Забыл, что обещал не донимать девчонку. И не извинился!

— Только при посторонних, — закрываю тему и обращаюсь к девчушке. — Виктор мне почти родственник, отбрось «выканье». И к нему тоже.

— Хорошо, — шелестит и прячет глаза.

Накладывает, как пташка, горстку творога и поливает мёдом.

— Надо бы шашлык замариновать, есть у тебя рёбра или шея? — Спрашивает гость.

— Сейчас достану размораживать, — киваю, — к ужину пожарим свинины.

— Я не ем свинину, — слышу её голос.

Смотрю удивлённо, и она спешит оправдаться.

— Ничего страшного, я вчерашнюю курицу буду есть. Я легко могу вообще без мяса. Не берите в голову.

Оставляю все вопросы на потом и приступаю к завтраку.

Когда Витька выходит покурить, выставляю у кровати сумку с вещами.

— Вот, это тебе. Кое-чего по мелочи раздобыл. — смущаюсь отчего-то.

Она подходит, трусливо открывает сумку и внимательно разглядывает вещи. Достаю из кармана её бельё из бани и кладу сверху.

— Забыла, — сохраняю равнодушный тон всеми силами.

— Спасибо, — шелестит она и поспешно накрывает рукой своё добро. — Извините, я больше так не буду.

Глава 9

Она.

Боже, мне так стыдно, что я готова провалиться сквозь землю. Желательно, прямо сейчас!

Этот мужчина раздевал меня в первый день, видел моё тело — видел моё голое тело! Видел, как его друг в беспамятстве шарит руками по моему телу! Теперь он ещё и касался моего белья. А ещё он дважды меня спас. И я спала на его коленях. И он держал меня на руках. И он утешал меня. И я сидела у него на коленях. И он держал моё лицо в руках своих огромных. Бережно. Как нечто ценное.

Голова идёт кругом. От всех этих событий. Или от его близости. Не знаю.

В бессознательном состоянии беру первую попавшуюся вещь и перевожу взгляд. Тяжело сглатываю. У меня в руках крошечные полупрозрачные трусики.

Краснею от одной мысли, что когда-либо смогу такие надеть. Горю от мысли, что когда-либо позволю кому-то такие с меня снять. Или свои. Разницы нет особой. Рано или поздно это случится. Возможно, даже быстрее, чем мне кажется. Или лучше никогда.