Спор с дьяволом - Геннадий Прашкевич

И все же Шерфиг решил доставить Риттера в Ангмагсалик. Достаточно смертей. Как это ни странно, промышленник Шерфиг боялся смерти.

12

Ветер, дувший с полюса, сделал свое дело: снег плотно сбило, все гребни срезало, неровности занесло. Усталые собаки дико оглядывались на людей. На фоне неожиданных бледно-розовых облаков вдруг возникла, высветилась золотистая вершина, оконтуренная невидимым Солнцем. Снизу, на побережье, подошву горы обнимал белый туман, нанесенный с моря – там чернели промоины.

Совсем как возле Ангмагсалика, подумал Шерфиг: туман, а сверху невидимое Солнце. Только там, возле Ангмагсалика, чернеют каменные дома. Сколько раз он, Мат Шерфиг, ни подъезжал к Ангмагсалику, там всегда висел туман. Туман белый, сквозь него проступали черные постройки и скалы. Иногда в тумане выла эскимоска. Мерзкий холодок трогал кожу, вой эскимоски рвал сердце. Может, у нее утонул на рыбалке муж, может, она боялась, что полынью затянет льдом. Тогда душа утонувшего не сможет отправиться на запад. Своим горестным воем эскимоска отгоняла от полыньи Торнарсука.

Страх…

13

Впоследствии доктор Хэссоп не раз возвращался к этим страницам. Он считал: где-то здесь в душе Шерфига начался перелом, заставивший его изменить направления.

Не знаю. Иногда действия Шерфига были мне по душе.

Он, например, очень просто решил проблему безопасности. Когда немец указал вдаль: «Нунаксоа! Медведь!» – он сразу понял, что медведь послан ему самой судьбой. Сбросив лейтенанта с нарт, он тотчас устремился в погоню. И я понял Шерфига, как, впрочем, ощутил и чувства Риттера. Он один. Вокруг только холод. Упряжка удаляется. Он брошен? Совсем брошен? Датчанин бросил его замерзать?

Лейтенант Риттер внезапно оказался свободным, но, боюсь, эта мысль не принесла ему облегчения.

Он один. У него нет оружия, нет еды, нет собак. Он не в силах пересечь ледяную пустыню, он не в силах добраться ни до Ангмагсалика, ни до острова Сабин. Вряд ли горные стрелки хватятся его раньше, чем через сутки.

Страх…

Беллингер не скупился на убеждающие детали. Он и меня заставил задохнуться от отвращения: ведь, вернувшись, датчанин почти насильно накормил лейтенанта горячей печенью убитого медведя. Кровь текла по небритому подбородку Риттера, но он глотал омерзительные куски. Он не хотел, чтобы пули собственного автомата разбили его голову.

…По дну затененной долины растекался белесоватый мороз. Тысячи иголочек, как шампанское, кололи ноздри.

«Я ничего не вижу», – прохрипел Риттер.

«А тебе и не надо ничего видеть, – прохрипел в ответ датчанин. – Теперь я твой поводырь. Тебе придется терпеть. Потом еще с твоих ладоней клочьями слезет кожа – печень медведя перенасыщена витаминами. Но это не навсегда. Ты убил Финна и эскимосов – это навсегда. А твоя слепота не навсегда, тебе придется терпеть».

Страх…

Ледяные кристаллики медленно падали с низкого неба, скапливались на плечах, в каждом сгибе одежды. Их призрачный блеск утомлял глаза, воздух сиял, как радуга. Но не меньше, чем этот тусклый блеск, Мата Шерфига мучила ненависть. Она усилилась, когда он прочел отобранное у Риттера письмо, которое лейтенант адресовал в Берлин – в город, в котором Шерфиг никогда не был, но в котором, без всякого сомнения, бывал в свое время Рик Финн.

«Герхильд, – писал Риттер своей жене. – Север мне по душе. Это мой край. А мои друзья – бывалые люди. Некоторые из них ходили по скалам Шпицбергена еще до войны. Так что, когда ты получишь письмо, знай: я не один, меня окружают крепкие верные люди. Мы питаемся кашей и бобами, черным хлебом и пеммиканом – у нас достаточно сил. Ты знаешь, я всегда хотел быть сильным, прямым, и чтобы кулаки у меня были тяжелые, и чтобы я мог объясняться на двух-трех языках. Так вот, Герхильд, я силен и прям, и кулаки у меня тяжелые, и я свободно изъясняюсь с любой миссис Хансен. Почему-то в Дании, – писал лейтенант, – большинство миссис – Хансены… А еще здесь любят свечи, здесь много свечей. Есть круглые, есть витые, есть плоские, как блюдца, есть здоровенные, как поленья – какие угодно, Герхильд! Как только закончится война…»

Лейтенант Риттер не знал, что для него война уже закончилась.

Этого, правда, не знал и Мат Шерфиг, лежащий в спальном мешке рядом с полуослепшим, сгорающим в жару лейтенантом. Немец стонал, от него несло жаром и ненавистью. Проще было убить его, подумал Шерфиг.

Яркая звезда – Тиги-су, Большой гвоздь, ее ещё называют Полярной, – пылала над людьми, сжигаемыми ненавистью. Мат Шерфиг понимал всю условность сравнений, но звезда Тиги-су действительно казалась ему гвоздем, намертво пришпилившим к гренландскому леднику и собак, и его самого, и лейтенанта Риттера.

14

Я насторожился.

Шорох и скрип… Так может скользнуть подошва по бетону… Опять шорох… И тишина.

Я не стал терять время.

Тяжелая папка аккуратно легла в сейф на положенное ей место, массивная дверца сейфа захлопнулась.

Выключив потайной фонарь, я бесшумно подошел к открытому окну и всмотрелся.

Смутная тьма дубов… Я ничего не видел…

Но снова шорох. И снова тишина.

Я не верю тишине. Самое худшее всегда происходит в тиши, незаметно.

Я внимательно вслушивался. Не знаю, был ли кто-то в саду. По крайней мере, я ничего больше не слышал.

Скользнув в открытое окно, я мягко приземлился в цветочной клумбе.

Еще секунда, и я нырнул в тень дубов.

«Магнум», как всегда, находился под мышкой. В любой момент я готов был пустить оружие в ход.

Опять подозрительный шорох…

Шорохи то приближались, то удалялись. Было отчаянно темно. Прекрасная ночь для любой противозаконной акции, подумал я. И усмехнулся: для законной тоже.

Час, а может, все полтора я чуть ли не на ощупь исследовал сад.

Ни души.

Металлическая лесенка Бауэра лежала там, где я ее оставил днем. Душный аромат роз пропитывал воздух. Если кто-то и побывал в саду, я не мог сейчас увидеть никаких следов.

И все это время, как ни странно, меня преследовали мысли о рукописи. Перед тем, как сунуть в сейф, я заглянул в ее конец. Беллингер умел строить сюжет. Лейтенант Риттер не отобрал автомат у Шерфига, но они изменили курс – они шли теперь к острову Сабин. Мат Шерфиг шел туда добровольно.

Почему? Что случилось на полдороге в Ангмагсалику?..

Наконец, я прекратил поиск и устроился в траве рядом с канавой, ведущей к хозяйственным пристройкам.

Ледяная тоска промороженных гренландских пространств все еще покалывала мои нервы. Слишком большой заряд злобы и ненависти был впрессован в рукопись, я никак не мог отойти от нее.

Снова шорох… Удаляющийся, невнятный…

Просидев в траве еще полчаса, я решил подняться наверх. Следовало хотя бы час поспать, силы могли мне понадобиться. Следы, если они есть, я отыщу утром, ну а рукопись…

Рукопись никуда не денется.

В этом я был убежден.

15

Я проспал не более часа, но полностью восстановил силы.

Зато Беллингер и не думал подниматься.

Выпив кофе, я отправился в обход стены. Розовые утренние облака башнями стояли в небе, тянул ветерок – природа тонула в пышной умиротворенности. Я внимательно присматривался к каждому кусту, исследовал все подозрительные участки. Но никаких следов не нашел.

Зато, обескураженный, я услышал знакомый свист.

Ну да, Иктос, конечно. Что надо от меня бывшему греку?

Поднявшись по лесенке, я недовольно глянул за гребень стены.

– Сколько бутылок побили, – укорил меня Иктос. Он имел в виду осколки, торчавшие из бетона. Хитрые глазки Иктоса бегали. – Ужасное количество. Твой хозяин не дурак выпить, а?

– Он вообще к выпивке не притрагивается.

– А откуда столько бутылок? – резонно возразил Иктос. – Никогда не встречал людей, не притрагивающихся к выпивке.

– Тебе просто не везло.

– Не злись. – Иктос похлопал по оттопыренному карману. – Спускайся сюда на травку, – он, видимо, запомнил мою угрозу и не собирался вторгаться на территорию виллы. – Утро только началось, а ты уже злишься. Дерьмовый у тебя характер, скажу я тебе.

Наверное, он мог говорить долго, но его прервали.

Из-за поворота, мягко урча, мягко приминая жесткую травку, выкатился открытый форд. За рулем сидел удивительный человек: белый костюм, белые перчатки, белая шляпа, такое же белое, да нет, конечно, просто бледное лицо; зато усики, единственное его украшение, казались черными до неприличия.

– Кажется, я заблудился, – человек в белом с любопытством взглянул на Иктоса, потом на меня. – Там дальше есть дорога?

– Только для вездехода, – у Иктоса от удивления отвалилась челюсть. Этим он сразу снял мои сомнения, вряд ли они виделись раньше.

Человек в белом сунул руку в перчатке куда-то под приборный щиток и извлек на свет божий пластиковую пластинку.

– Вилла «Куб». Некто Раннер. Это здесь?

Он глядел на меня. Я недовольно кивнул в сторону Иктоса: