Остров надежды - Юрий Рытхэу

Вскоре Ушаков получил приказ Дальневосточного крайисполкома готовиться к экспедиции. Начались лихорадочные сборы. Времени и средств было чрезвычайно мало.

Первым делом надо было найти подходящее судно, способное преодолеть ледовый барьер вокруг острова. Сначала шли переговоры о покупке знаменитой шхуны Амундсена «Мод», которая несколько лет назад зимовала в Чаунской губе, затем продрейфовала по направлению к Северному полюсу, однако добраться до вершины земли ей не удалось. Хозяин судна — знаменитый Руал Амундсен занялся другими проектами освоения высоких широт, в частности проектом достичь Северного полюса воздушным путем. Но эти переговоры неожиданно натолкнулись на препятствия, которые во многом объяснялись нежеланием некоторых американских кругов способствовать освоению арктического острова, который они упорно продолжали считать нейтральной территорией.

А время шло. Надо было искать другой выход, другое судно, которое могло бы пробиться к острову.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что, хотя корабля и не было и впереди — полная неопределенность, капитан уже был. Опытный полярный мореплаватель Петр Миловзоров, который уже почти подобрал экипаж будущего судна.

Он и подсказал выход, предложив товаро-пассажирский пароход «Ставрополь», уже имевший опыт плаваний в Арктике. Несколько лет назад это судно было даже зажато льдами неподалеку от места зимовки амундсеновской «Мод» и с честью выдержало испытание.

Пятнадцатого июля двадцать шестого года «Ставрополь» покинул залив Петра Великого и взял курс на далекий остров.

Лишь оставив за кормой берега Японии, Георгий Ушаков почувствовал: наконец-то он действительно на пути к своей давней мечте.

Теплой ночью, поворочавшись на узкой корабельной койке, так и не сумев заснуть, он вышел на палубу и на правился на корму. Пробираясь между нагромождениями закрепленного на палубе груза, обходя клетки с коровами и свиньями, он старался найти такое место, где можно побыть одному.

Пароход шел в густой темноте. Только тяжкие вздохи коров, жующих сено, плеск воды за бортом да ухание паровой машины нарушали окрестную тишину. Из широких раструбов вентиляционных труб тянуло теплым запахом раскаленного угля, металла, разгоряченных тел кочегаров. Тускло светились ходовые огни, а от капитанской рубки на крышку переднего трюма, заваленного палубным грузом, ложилось яркое световое пятно.

На корме было тихо и темно, если не считать тех звуков, которые, как казалось Ушакову, только подчеркивали величие тишины океана.

Итак, мечта сбывается. Порой не верилось, и, просыпаясь поутру, Ушаков по-мальчишески ощупывал себя, чтобы убедиться — в действительности ли он начальник большой и серьезной полярной экспедиции по освоению острова Врангеля.

Знакомясь с историей полярных исследований, в особенности с материалами по подготовке судов, снаряжения, читая о том, каким трудом добывались средства, Ушаков поражался косности и равнодушию властей.

Но как же случилось, что ему, почти мальчишке, доверена не только эта важнейшая экспедиция, но и дорогостоящее судно, люди, снаряжение и, главное, — политическая ответственность?

Такое время пришло, думал про себя Ушаков, глядя на светлый пенный след, который оставлял за собой «Ставрополь». Время молодой мечты молодой страны. Ну, где и когда еще паренек, выросший в таежной глухомани, мог вырваться на такой вот беспредельный простор мечты и деятельности? Он знал, что впереди его ожидают куда большая неизвестность и большие трудности, чем те, что ему удалось преодолеть, готовя экспедицию. А в душе его звенела какая-то неведомая струна, будущее виделось ему значительным и прекрасным.

Ушаков просидел на палубе почти до самого утра. Когда на востоке наметилась зарождающаяся заря, он обогнул зачехленный гидроплан и ушел в свою каюту.

Последняя его запись, сделанная в Петропавловске перед выходом в море, была такой:

«Утром 25 июля подошли к причалу Петропавловска. Прекрасная солнечная погода. Сегодня праздничный день, и у корабля собирается народ. А когда затрещал мотор спущенного на воду гидроплана, посмотреть на диковинку выбралось почти все немногочисленное население городка.

Сверх всяких ожиданий заказы здесь выполнены аккуратно. Я получил даже те самые палатки, которые, по словам агента Совторгфлота в Хакодате, находились якобы в Нагасаки.

Так же неожиданно обрел я здесь нового спутника, одного из лучших охотников Камчатки — Скурихина, которого мне рекомендовали в обкоме. Мы встретились около полудня, а к заходу солнца Скурихин вместе со своей женой, дочкой и всем скарбом уже погрузился на судно. За несколько часов он успел не только решить важный вопрос о переселении на незнакомый остров, но и ликвидировать часть хозяйства, сдать в аренду дом и привести в порядок все дела перед длительным отсутствием. Какой прекрасный пример решительности, свойственный людям, живущим на Севере!

26 июля около полуночи мы прощаемся с Петропавловском. Это — последний город. После него мы увидим еще только один населенный пункт — Уэлен. А там — Ледовитый океан…»[6]

Уэлен — это последний административный пункт. А поселений на пути «Ставрополя» было достаточно. Они располагались цепочкой по выдающимся в море косам, на высоких мысах, в укромных бухтах. Каждое это место тщательно выбиралось морскими охотниками и отвечало главному требованию: рядом должно быть моржовое лежбище, а в окрестных водах должен водиться морской зверь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда учитель Павлов спросил Нанехак, сколько ей лет, она удивилась и долго не могла понять, к чему это человеку вроде бы разумному, спокойному и даже внешне похожему на чукчу или эскимоса, знать такое.

— Зачем ты это спрашиваешь у меня? — переспросила Нанехак.

— Может быть, тебе надо учиться, а не выходить замуж, — задумчиво произнес учитель.

Павлов курил длинную, потемневшую от старости трубку, часто наполняя ее из висевшего на поясе кисета. Зубы у него пожелтели от табака, и когда он улыбался, то становился похожим на молодого, еще не обзаведшегося настоящими клыками моржа.

Но Нанехак простодушно ответила, что ей как раз пришло время выходить замуж и она чувствует, что это должно произойти совсем скоро.

Как раз в эту ночь Апар, воспользовавшись тем, что Иерок крепко спал и даже тяжело постанывал, мучаясь от сновидений, навеянных парами дурной веселящей воды, лег рядом с ней. Им и раньше приходилось лежать вместе, разговаривать о разном — о тундровых потоках, в которые заходили косяки лососей, об оленях, что покинул Апар ради нее, Нанехак, о вчерашнем шторме, о китовых фонтанах у входа в бухту, о птичьих стаях, гнездящихся на прибрежных скалах… Им приятно было слышать голос друг друга. Иногда они даже прижимались разгоряченными телами и засыпали в объятиях, но дальше этого не заходило. Они, конечно, знали об интимной жизни, знали, что все живые существа соединяются меж собой, когда приходит пора. Апар видел это в оленьем стаде, да и Нанехак жила в окружении разных животных, знала, как размножаются нерпа, морж, белый медведь… Но был закон. Был обычай. По нему Апар еще не имел права обращаться с Нанехак, как со своей женой, пока не пройдет срок, назначенный Иероком.