Вторая молодость миссис Доналдсон - Алан Беннетт

Миссис Доналдсон не поняла, заметил ли Энди, что дамы общаются, и поэтому разозлился, но он вдруг стал куда более груб, потянул Лору за волосы, развернул ее к изголовью кровати и сам за него ухватился, так что кровать стала мерно ударяться о стену. Одновременно он завопил, завопила и девушка, и ее хриплые крики становились все пронзительнее.

У Доналдсонов половой акт обычно проходил в молчании (и уж точно без ущерба имуществу), а когда Сирил коротко хмыкал, это означало что уж он-то, по крайней мере, удовлетворен. Теми редкими вечерами (а бывало это только по вечерам), когда и миссис Доналдсон случалось вскрикнуть, мистеру Доналдсону приходилось останавливаться: он утверждал, что это его расхолаживает — на самом же деле поведение жены его смущало.

Нынче им, наверное, посоветовали бы все это «проговорить», но из-за скованности, порой типичной для супругов, открытое обсуждение вряд ли было возможно.

Эти же двое нисколько друг друга не смущались, они вопили постоянно и громко, все время словно балансировали на краю и будто бы ждали, когда что-то подтолкнет их к следующим действиям.

Этому и поспособствовала безо всякого умысла миссис Доналдсон, когда, опасаясь за настольную лампу (еще один свадебный подарок), придержала рукой изголовье кровати, что помогло Энди обрести упор, нужный, чтобы довести происходящее до шумного завершения. Лора успокаивалась дольше, чем Энди, и, когда он вышел из нее и примостился рядом, она еще продолжала постанывать. А потом они оба, изнуренные, долго пытались отдышаться.

Доналдсоны после совокупления укладывались по разные стороны кровати и засыпали. Никогда ничего не обсуждали и не комментировали. Тема закрывалась до следующего раза.

Эти же молодые люди вели себя иначе: если считать оргазм маленькой смертью, они затем проводили вскрытие и оценивали степень полученного удовольствия.

Энди приобнял Лору.

— Я бы не отказался от чая.

Миссис Доналдсон была счастлива хоть как-то поучаствовать и поспешила вниз, а поскольку для нее это все-таки было экстраординарное событие, она положила на поднос салфетку, поставила чашки, а не кружки, открыла новую пачку печенья. Но старалась она, выходит, зря: когда она вернулась в спальню, они уже возобновили свои занятия, но на сей раз безо всяких прелюдий и изысков: юноша упорно трудился над девушкой, лежавшей с закрытыми глазами на спине.

Миссис Доналдсон пила чай, ела шоколадное печенье и ко второму бурному финалу успела съесть три штуки, а их чай остыл.

— Надеюсь, я вам не испортила удовольствия, — сказала миссис Доналдсон, когда Энди натягивал джинсы.

— Никоим образом, — ответил он и положил руку ей на зад. — Разве что добавили.

Размышляя об этом эпизоде, а следующие несколько дней она много о нем думала, миссис Доналдсон пришла к выводу, что из всего, что с ней случалось, наблюдение за молодыми людьми, занимающимися любовью, было ближе всего к тому, что можно назвать поступком.

Не она это предложила — только согласилась и сомневалась, можно ли считать согласие поступком. Например, супружество принято считать поступком, она согласилась на него, хотя, если оглянуться назад, от поступка тут было не больше, чем, скажем, от поисков козырька во время дождя.

Одним поступки даются легче, чем другим, думала она, кто-то вообще совершает их без усилий. А ей придется стараться.

Миссис Доналдсон, у которой никогда прежде особых секретов не было, тем более столь интимных, сама удивлялась тому, как велико ее желание поделиться увиденным. Ей безумно хотелось рассказать Делии о своих отношениях с жильцами, но она понимала, что об этом не то что речи, даже слабого намека быть не может. Здравый смысл ей подсказывал, что и юная пара об этом эпизоде предпочтет не распространяться — присутствием в их спальне столь пожилой и респектабельной дамы не похвастаешься, не выдашь это за пикантный поворот событий. Однако настроение улучшилось просто потому, что теперь у нее была тайна, и эта тайна ограждала ее от мелких неприятностей в больнице, от излишнего внимания Баллантайна, от упреков дочери. Вечерок, если вспомнить, получился сумбурный, однако он стал ее историей, скрытой от посторонних глаз, прибежищем, куда, кроме нее, хода никому не было.

— С чего это ты такая счастливая? — спросила Делия в буфете. — Жильцы заплатили?

— Ты знаешь, заплатили, — ответила миссис Доналдсон. — На сегодняшний день мы в расчете.

— На эти деньги и платье купила?

— Платье? — переспросила миссис Доналдсон. — Да нет, оно у меня уже тыщу лет. Просто решила его выгулять.

— И прическа! О губной помаде даже не говорю. Джейн, ты, похоже, перевернула страницу.

— Да нет, нет же, — сказала миссис Доналдсон. — Ты не так поняла. Это по работе. Я в образе.

Парфитт, худосочный юноша с пшеничной шевелюрой, сидел за столом. Миссис Доналдсон постучалась.

— Войдите, — сказал Парфитт тоном, подслушанным по телевизору.

— Неплохо было бы и встать, — сказал из угла Баллантайн. — Джентльмены встают. А врачи — они ведь джентльмены. По крайней мере, раньше были таковыми.

Парфитт предложил миссис Доналдсон стул, она села, расставив ноги и сложив руки на груди. Затем высморкалась в клетчатый платок и сообщила, что ее фамилия Дьюхерст.

— А имя? — спросил Парфитт, держа ручку наготове.

— Джеффри.

— Джеффри?

— Да. Через два «ф».

Парфитт в надежде на помощь ошарашенно поглядел на соучеников. Никто не помог.

— Мы ждем, — сказал Баллантайн. — Пациент не будет так весь день сидеть.

Парфитт заглянул в незаполненную карту.

— Вас всегда звали Джеффри?

— Да. А что тут такого?

— Необычное имя для женщины.

— Я не женщина.

— О! — воскликнул Парфитт, почувствовав себя значительно увереннее. — Выглядите вы очень убедительно.

— Благодарю.

— Я бы ни за что не догадался, — сказал Парфитт ласково и чуть снисходительно.

— Вас что-то смущает?

— Меня? Отнюдь. Однако… — Парфитт задумчиво потер руки. — Я должен задать вам несколько вопросов, во избежание путаницы.

Кто-то из студентов заржал, но тут же смолк под суровым взглядом Баллантайна.

— Позвольте вас кое о чем спросить.

— Разумеется. Вы же доктор.

— Вы поменяли внешность, преодолели столько трудностей, так почему же вы не поменяли имя?

— А зачем? — удивился Дьюхерст. — Я же не женщина. Я — мужчина.

— Так у вас не было операции?

— Была.

— И что с вами делали?

— Разрезали живот. У меня был аппендицит.

— Я имел в виду ваши… проблемы.