Что знает дождь - Елена Лабрус

плащом на ней было узкое платье с запахом. На ногах — сапоги на каблуках. Она лихо забросила внутрь салона стройные ноги. Положила на колени сумку.

Я не могла оторваться, глядя на неё, но не потому, что она была эффектной, стройной, красивой.

— Это платье…

На какой-то момент мне показалось… Я даже наклонилась к окну, чтобы лучше рассмотреть.

Оксанкина мама открыла пудру и в зеркальце стала поправлять помаду.

А я упёрлась лбом в стекло, не веря своим глаза.

— И серёжки, — недоумевая, повернулась я к Оксанке, когда в блике солнца в одной из серёжек сверкнул большой прозрачный бирюзовый камень.

— Что? — удивилась подруга.

— Странно, — нахмурилась я. — У моей мамы было такое же платье.

— Ну значит, они купили их в одном магазине, — пожала плечами Оксанка.

— А серьги? Это параиба. Турмалин параиба. Редкий и очень дорогой камень. Мама…

— Хочешь сказать, что мы, нищеброды, не можем себе такого позволить? — зло перебила она. — Только таким как ты, профессорским внучкам, хирургам, как твоя мама, и прочей элите можно носить такие побрякушки? А мы должны надевать, что в супермаркете продают?

— Я хотела сказать… — смутилась я.

— Что ты хотела сказать? — подскочила Оксанка. — Что запала на Оболенского? И теперь придумываешь какую-то хрень про мою мать? Хочешь сказать, она взяла твои серёжки? Или украла у твоей матери платье? Тебе не стыдно? Она тебя приютила. Кормит, поит. И не гонит, между прочим, потому что знает, что тебе некуда идти. А ты… — отшвырнула она тетрадь и выскочила из комнаты. — Неблагодарная!

— Оксан! — побежала я за ней. — Оксана!

Глава 8

Я нашла её на кухне. В углу за дверью. На полу. Всю в слезах.

Она была права — идти мне было некуда. Первую часть суда моя адвокат отстояла: жене деда ничего не присудили. Сославшись на то, что дед умер два года назад, запросили дополнительно документы, показания свидетелей. Я отдала адвокату все деньги, что были (мама была хирургом, не магнатом, скопила немного), устроилась на работу. Но жить в дедушкиной квартире по-прежнему было нельзя, и никто не знал, сколько ещё будет судов.

— Оксан! — села я рядом и её обняла.

— Думаешь, я ничего не замечаю, да? — всхлипывала она на моём плече.

По спине пробежал холодок: она знает? А потом облегчение: она знает. Слава богу, значит, можно всё ей рассказать. И вместе мы обязательно что-нибудь придумаем.

Но Оксанка неожиданно вздёрнула подбородок:

— Думаешь, не вижу, как ты на него смотришь? За столом. На улице. Везде!

— Я?!

— Ты, ты. И мать замечает. С того дня, как ты у нас поселилась, Оболенский сам не свой. Срывается. Бесится. Помнишь, как он её избил?

— Когда я сбежала? — еле слышно спросила я.

— Да. Из-за тебя. Потому что она плохо за тобой смотрела. Он ездил искал тебя по городу. Сотрудников своих подключил. Рисковал головой, должностью, званием, карьерой. А он начальник тюрьмы, подполковник внутренней службы, между прочим.

— Но причём тут то, как я на него смотрю? — выдохнула я.

— Потому что ему неловко. Он взрослый, а ты совсем девчонка. И прохода ему не даёшь.

— Я?! — ещё раз тупо повторила я. У меня в голове не укладывалось.

— Да, ты. Хочешь его соблазнить?

Как выброшенная на берег рыба, я открывала и закрывала рот, не зная, что сказать.

— Нет. Конечно, нет! — выдохнула я.

Но в тот день начала прозревать.

— Это я, — позвонила я Гринёву. — Поможешь?

— Всегда. Что нужно сделать?

— Помочь мне попасть в свою квартиру.

— Хочешь взломать дверь?

— Да.

— Зачем?

— Кое-что проверить, — сглотнула я. Он молчал. — Андрей, если не хочешь или боишься, так и скажи. Попрошу кого-нибудь другого.

— Дело не в этом.

— А в чём? — оглянулась я на пустой в послеобеденное время зал кафе, в которое устроилась официанткой.

— Тебе не нужно взламывать дверь. Тебе нужно поискать ключ.

— Там поменяли замки.

— Вот эти новые ключи и поищи.

— Где? — не поняла я.

— У своей подруги в рюкзаке, — уверенно ответил он.

Я прикинула, что если хочу оказаться дома у Оксанки, пока никого нет, то отпроситься с работы нужно сейчас. Но первым делом зашла в комнату тёть Марины.

С замиранием сердца остановилась на пороге.

Смятая не заправленная постель. Её вещи, сваленные как попало в кучу. Словно она вытащила их все, не зная, что надеть, а потом с кровати просто скинула на стул. Вещи Урода, аккуратно развешенные в открытом шкафу. Парадный китель с погонами. В тот день я увидела его форму первый раз. Но дальше не пошла, вернулась в нашу комнату.

— Откуда ты знал, что у Оксанки есть ключи? — спросила я у Гринёва, что ждал меня на улице.

— Видел, как вчера она выходила из твоего подъезда.

— Вчера? — удивилась я. Но долго размышлять времени не было: я ещё должна вернуться на работу, если хочу, чтобы за смену мне заплатили.

Гринёв забрал ключи.

— Зачем ты водишься с этой собакой сутулой? — спросил он, ковыряясь в замке громоздкой старинной двери.

— Вожусь? Я у неё живу.

— А зачем ты у неё живёшь? — поменял он ключ в связке.

— Потому что больше мне негде.

— Зачем ты согласилась? — навалился он плечом на дверь, и замок наконец щёлкнул, открываясь. — Мой отец забрал бы тебя к нам.

— Твой отец? — покачала я головой, словно он сказал глупость, хотя он меня и не видел.

— Да, мой отец. Хирург. Что учился вместе с твоей мамой. И думаю, когда-то даже был в неё влюблён. Но она выбрала твоего отца, и в итоге они остались друзьями.

— Как бы мы жили у тебя? — усмехнулась