Глубинная Россия: 2000 - 2002 - Вячеслав Глазычев

Я был мило принят в администрации, разместившейся в полуразрушенном домике, и мэр со звучной фамилией Романов сам отвел меня на место ночлега, открыв ключом висячий замок. Гостиница, состоявшая из единственной комнаты и кухни-прихожей, была официально закрыта за нерентабельностью. На дворе было теплое лето 91-го года, и в газетном киоске у автобусной станции продавали пакетики жевательной резинки. Обойдя городок и обнаружив, что единственная в нем столовая работает лишь два часа по рабочим дням, я, было, уже придумал название будущего очерка — город без сникерсов, однако при внимательном осмотре была-таки найдена лавочка, где торговали не только сникерсами, но и голландским баночным пивом, и растворимым кофе.

При помощи Романова я за один день мог прояснить все трудовые и финансовые основания бытия лихвинского населения. В т. н. производственной сфере обнаружилось всего около шестидесяти рабочих мест: на молокозаводе, в хлебопекарне и в автохозяйстве. Условно можно было бы присчитать около сорока работниц местной фабрики по набивке подушек пером (наволочки привозились из Калуги), но фабрика уже встала. До тридцати человек можно было обнаружить по магазинам, на почте, в столовой, в городской администрации, в клубе, где летом крутили кино для школьников. Еще человек двадцать пять — в городском хозяйстве: электрики, водопроводчики. Сразу полсотни рабочих мест пришлось на школу и городскую больницу, тогда как вся частная торговля была официально представлена десятком душ. Всего получалось менее 200 мест, где можно было получить какие-то деньги. Тем не менее, городок отнюдь не производил впечатления убожества и разрухи. Новую школу успели к тому времени построить. Поликлинику с трудом, но достраивали. Дома в порядке, много новых кровель, накрыли жестью восстановленный купол над церковью. Кое-где попадались новые кирпичные дома, в том числе один, над карнизом которого высились миниатюрные кремлевские зубцы — как выяснилось, собственность водителя-дальнобойщика. На окраине, в руинах тюремного «замка», возведенного ещё при Екатерине Великой, умело обжились восемь русских семей, сбежавших из Узбекистана.

Среди домов в ремонте обнаружился и собственный дом Романова — старая деревянная школа. Мэр, перебравшийся сюда из Актюбинской области Казахстана, где был учителем физкультуры, законно приобрел просторный дом по т. н. остаточной стоимости и трудолюбиво приводил его в порядок вместе с сыновьями[12].

На 1240 душ в Лихвине было почти 600 пенсионеров, имевших таким образом некий стабильный доход в придачу к продукции с огородов, с курятников и гусятников. Городское стадо состояло из шести сотен дойных коров приличной породы — в два раза больше, чем сохранилось в коровниках двух соседних колхозов. Романов, как коршун, следил за тем, когда истекут законные три года, и сумел отсудить для города три десятка гектаров заброшенных колхозных полей. Любой из лихвинцев мог бесплатно получить столько дополнительных соток под картофель, сколько мог обработать. Пользуясь бесплатным проездом в рейсовом автобусе, лихвинские пенсионеры отправлялись на базар в райцентр Суворов, где работники крупной ГРЭС сметали с рыночных прилавков привозные припасы. Выяснилось, что у полутора сотен семей были наследники в Москве или Петербурге. Наследники были теперь заинтересованы поддерживать домохозяйство и на лето подкидывали к старикам детей, добавляя к ним некую денежную пересылку — расположенный в пойме верхней Оки[13] городок, связанный автобусными маршрутами с Москвой, Калугой и Тулой, для летнего отдыха годился идеально. Городок, на улицах которого хватало гусей и овец, был в действительности настоящим, хотя и непризнанным агрогородом и потому, в сравнении с окрестными деревнями, пребывал в относительном довольстве.

Перебирая вместе с мэром незадействованные ресурсы Лихвина, в поисках компенсации за утрату перьевой мануфактуры, мы остановились на преимуществах его микроклимата (сюда не доставал дымный шлейф от Суворовской ГРЭС), выяснили, что ещё есть несколько старушек-травниц и принялись прикидывать эффективность обустройства плантации лекарственных трав.

Исследовав все закутки Лихвина, я впервые по-настоящему осознал, насколько же все семьдесят лет советской власти провинциальные городки продолжали нещадно эксплуатировать богатство, созданное в дореволюционное время. Жилые дома и лабазы, немногочисленные конторы и склады — все это был давний аккумулированный капитал, к которому советское время, надо отдать ему должное, всё же добавило школу, поликлинику, пару магазинов и узел связи. Здесь же я впервые осознал, что открылась хотя бы теоретическая возможность восстановить естественные для малого города функции комплексного сервисного центра для всей сельской и природной округи, что город может сыграть в России ту же культуртрегерскую роль, что была и остается смыслом существования малых городов в США вот уже двести лет.

Для проверки выносливости собственного тела я одолел за полдня лесистый водораздел между Окой и Жиздрой, минуя лесничество, полуживой леспромхоз и давно заброшенные копры шахт. Вышел к Оптиной пустыни, пройдя обширное поле дачной застройки, удостоверился в том, что преприимчивые отцы вывесили в храме детальный прейскурант на поминальные молитвы (на неделю, месяц, квартал, полгода и год), а на автостоянке полно серьёзных машин и бритых затылков. Гостеприимства мне не захотели предложить, так что я доплелся до шоссе, доехал до Козельска, в котором, казалось, не было ничего, кроме казарм, и, наконец, добрался автобусом до Калуги, чтобы узнать о предстоявшем в понедельник обесценивании пятидесятирублевых купюр. Было ещё воскресенье, и за гостиницу ими удалось расплатиться, тогда как ужин был обеспечен несколькими долларами, застрявшими в бумажнике.

* * *

После путча я на некоторое время был втянут в работу одной из многочисленных комиссий, которыми тогда руководил всесильный калиф на час по имени Геннадий Бурбулис. От всей этой суеты осталось два добрых дела: учреждение Института наследия и программа создания телевизионного канала «Культура». Но важным для меня результатом было установление добрых рабочих отношений с новым руководством Министерства культуры. Занимаясь коммерческими предпроектными исследованиями[14] в Москве и, как все, пытаясь совладать с галопирующей инфляцией, я сумел убедить министерское начальство в необходимости проведения параллельных исследований состояния малых городов разными группами и по различным методикам, чтобы затем соотнести результаты и выработать общую политику работы. Готовых к подобной работе групп, кроме нашей, нашлось ещё три. Мы составили примерный список, и я выбрал два городка на Волге: Мышкин, что в Ярославской области, и Старицу в Тверской губернии.

Я был несколько самоуверен, считая, что можно вот так выбрать город наудачу, не проверив, насколько его начальство восприимчиво к непривычной для него форме работы и понадеявшись на «фирман» от Министерства культуры. Следует счесть немалым везением, что я ошибся только в одном случае из возможных двух.

Ошибкой была Старица.

Сам городок, оседлавший оба берега Волги, замечателен. Конечно, непросто было опознать в его изрядно потрепанных улицах дореволюционный уездный город, в котором было четыре театра, куда публика съезжалась из замиравших окрестных имений. Однако и уцелело немало, и собранные тут детские рисунки отразили множество привлекательных «ключей» к городскому ландшафту, включая мост, не лишенный тяжелого изящества. Дама, заведывавшая здешней культурой, была вполне открыта к взаимодействию, а сотрудники городского музея с энтузиазмом включились в непривычное для них разглядывание «их» Старицы в качестве ресурса развития. Памятуя тихвинский опыт, нам удалось втянуть в процесс пару местных школ, и из этого сотрудничества вырос изящный в своей простоте проект.

Сердце щемило при виде того, как мещанские домики на глазах теряют своё очаровательное убранство — старые прорезные орнаменты давно начали осыпаться с фасадов, как осенняя листва. Местные власти пытались привлечь к этой застарелой проблеме реставраторов, но реставрационные мастерские в позднее советское время успели так взвинтить расценки на любую мелочь, что всех денег «на культуру» хватило бы в лучшем случае на два фасада. Ждать денег от Министерства культуры не приходилось, так как все старицкое деревянное богатство считалось памятником местного значения. Не составило большого труда связать несколько минусов в один плюс. Минусом было отсутствие бюджетных денег и озабоченность возможных спонсоров другими делами. Минусом было отчужденное отношение к музею, в прекрасном собрании которого видели только объект внеклассной учебы. Минусом было и то, что на т. н. уроках труда в школе молодые люди с отвращением занимались какой-то ерундой, вроде изготовления табуретов, вид которых вызывал у всякого тоску.