Прощание с миром - Василий Субботин

Тут мальчишки как раз шли по дороге, из школы возвращались. Мы их позвали.

— Ребята, хотите белку поглядеть?..

Им, конечно, интересно! А они — отмахнулись: подумаешь, мол, что мы не видели… Она тут живет, на башне… Их там много.

Да, во дворе у нас водонапорная башня, кирпичная. Прямо в соснах, в самой густоте, в зелени краснеет; даже чуть выше этих сосен. Мы когда подошли ближе и взглянули вверх — там, на стене башни, под крышей, под карнизом, этих рыжих белок как муравьев…

Мы вернулись на тропу, те равнодушные мальчишки ушли, и белки нашей тоже не было… Она, видно, скрыто добралась до своего гнезда, под крышу башни.

И тут только мы вспомнили и удивились, что белка такая неправильная. Красная. Теперь мы даже удивились тому, что мы не сразу обратили внимание на это.

В самом деле, почему же не серебристая, не серенькая, почему она не вылиняла?.. Ведь пора бы! Давно уже середина зимы. Выходит, что даже на зиму белки, живущие в этой кирпичной красной башне, — в отличие от тех, что живут в лесах, — остаются красными…

Про клеста

Зима выдалась холодная, а два или три дня даже держался большой мороз. Но и в такие дни я ходил на лыжах. Я даже зашел дальше, чем всегда, и, возвращаясь, к тому же заблудился. Попал в самую глушь леса.

А мороз и вправду был сильный. Рот пришлось зажимать рукавицей. Хорошо еще, что колея была старая, натоптанная… Через недолгое время я выбрался на прежнюю дорогу, на свою прежнюю, знакомую колею. Снег скрипел, лыжи хорошо скользили. Я шел и шел под навесом длинных низких веток. И вдруг я увидел, как впереди что-то тихо перелетело с одной ели на другую. Я тотчас придержал лыжи и вгляделся: внизу, на темной коре, у самого комля, сидела какая-то серая птица. Как дятел, держалась за дерево. Стоймя.

Я взмахнул лыжной палкой, чтобы ее спугнуть, но она не улетела. Я подумал: «Замерзает она, что ли?» И, перекинувшись с лыжами ближе к дереву, как можно осторожнее сгреб птичку. Захватил ее на стволе.

Она и не пыталась улететь, как видно, совсем замерзла.

Я сначала ее держал в руках, палки пришлось мне взять под мышку. Но идти долго так я не мог, руки у меня мерзли. Я посадил было птицу за пазуху, но едва только я пошел вперед, как испугался и остановился, боялся, что задушу.

Тогда, сняв с себя шарф, я закутал ее. Но и так идти было неудобно; и тогда по-другому сделал. Снял с головы шапку, шарф надел на голову, а птичку посадил в шапку.

Шапку привязал тесемками за пуговицы, сунул руки в карманы и так пришел домой.

Шел и все думал: что за птицу я такую везу? Почему она не летает?

Хотя птичка была довольно большой, мне показалось, что это птенец… Ножки — тоненькие-тоненькие. И желтые. И коготки узкие, длинные… Но откуда же зимой-то ему взяться! Зима — и птенец. Зимой вроде бы птенцов не бывает. И решил, что во всем этом надо разобраться…

Пришел я домой. Шапку с птицей положил на кровать, сам стал раздеваться.

Но едва положил на кровать шапку, как птица оказалась на стене. Странная какая птица! В тот же миг перескочила на ковер. Над кроватью.

И сразу забарабанила, сразу стала долбить стену. Довольно сильно застучала.

Клюв у нее был тонкий, кривой. Белое такое шильце.

Вот же голова! Живу рядом с лесом, а ничего не знаю.

Что такое я притащил? Смешное что-то… Должно быть, недавно родившееся. Похоже все-таки, что птенец. Но откуда же зимой, в конце февраля?

Из гнезда, что ли, он вывалился?

Совсем беспомощный. Взрослый и не замерз бы! Конечно же, это птенец, растрепанный, пухлый, но почему же зимой? Так я сидел и рассуждал. Какой же детеныш зимой…

Я попробовал было дать ему простокваши, но он ничего не ел.

Это лишний раз только убедило меня в том, насколько он мал и беспомощен…

Я уже себя ругал, что унес его от гнезда.

Заранее принялся создавать ему обстановку, сунул еловую веточку за ковер, чтобы ему было за что держаться, легче сидеть. И чтоб было как в лесу!

Но птенец мой ничего не ел, на ветке сидеть не стал, да и за ковер держался слабо.

Я уж хотел было тащить его обратно. Надо же было сделать так неосмотрительно: взялся спасать птицу, не зная о ней решительно ничего, и унес ее от матери.

Я бы, наверно, так и поступил, но довольно быстро, через час после того, как я его принес, он вовсе отцепился от ковра… Он еще был жив и сидел на кровати, но через час я уже вынес его и положил в коробке под елку в снег. Он умер.

Я хотел ведь сделать как лучше, хотел помочь ему… И вот так неладно получилось…

А это клест был! Я все узнал позднее, в книжке, в календаре прочел, и сразу понял, что это клест был. «Клесты-еловики — «беличья птица» — помогают белке добывать корм. Они сбрасывают шишки… Если зимой клесты ноют и весело дерутся на вершинах елей, к осени надо ждать урожая белки». Клесты, оказывается, и вправду выводятся в феврале, в самый лютый мороз. Вот что сказано в том же календаре: «Февраль. У клестов в это суровое время выводятся птенцы». Так что этот птенец был и самый настоящий клест! Вот так.

И мороз никакой ему не страшен.

А я-то с улицы нес его в тепло.

А ведь слышал когда-то, слышал, что клест и белка содружествуют. Клест среди зимы набивает белке шишки, а белка тащит в дупло зерна…

Не надо мне было его спасать.

Собака

Рыжик был неуклюжий, смешной щенок.

Однажды, когда мы собрались в лес, он каким- то образом разведал об этом и поднял такой крик, что мы не знали, что делать. Ни за что не хотел оставаться один.

Добрая наша тетя Матрена сначала его удерживала, не отпускала, а потом сама стала просить, чтобы мы его взяли с собой. Он сразу сообразил, что его берут, завилял хвостиком и ринулся вниз, под гору. Дорога до речки была ему знакома. Но как он, бедненький, боялся перебираться через плотину, где низом, под мостиком, клокотала и пенилась вода. Как медленно, поскуливая и повизгивая от страха, полз он на брюхе по двум неровно положенным бревнам. Плакал, а полз! Вода гудела, а он, прижимаясь, все-таки лез вперед по этим дрожащим, ходящим ходуном бревнам.

Когда мы все трое очутились на другом берегу, он так обрадовался! Заглядывал нам в глаза и вертел хвостом. Наверно, ему хотелось поскорее забыть об этой страшной оставшейся позади плотине, словно ему не предстояло по ней возвращаться назад. Обгоняя нас, по-заячьи смешно вскидывая задом, он бросился наверх, по песчаной петляющей тропе.

Мы пришли в лес, и он не знал, что он должен делать здесь. Не понимал, куда он попал и зачем мы сюда пришли. Сразу присмирел, притих, настолько лес в первую минуту на него подействовал угнетающе. Растерянно поглядывал на нас и на высокие вершины сосен.

Но скоро он все понял и стал облаивать грибы, которые мы собирали. Сообразил, что к чему, и скоро стал находить рыжики. Найдет рыжик и стоит над ним.

Моя спутница маленькая, Валенька, тоже, как Рыжик, первый раз была в лесу. Она в первый раз приехала в Сибирь, в места моего детства, все ее удивляло, все ей казалось необыкновенным, сказочным: и сизые, поднимающиеся по вечерам над нашими болотцами туманы, и большие черные щуки, которых стреляли из старых дробовиков, когда по утрам они еще спали у берега.

Валенька, как и Рыжик, в первое время не умела собирать грибы. Моя корзинка была почти уже полной, а она пока еще ничего не нашла. То и дело подавала мне разные поганки и спрашивала, можно ли это брать. Хорошие грибы прятались от нее.

А Рыжик тем временем вовсю рыскал по сторонам. Мы услышали за елками его слабое, хорошо знакомое нам повизгивание. Мы подошли к нему и увидели, что Рыжик сидит возле гриба. Рыжик нашел. Мы от души похвалили нашего Рыжика и скоро были не рады, что сделали это. До обидного легко он отыскивал грибы. То и дело за кустами слышалось его радостное, призывное повизгивание. Мы уже не могли искать сами, бегали к нему смотреть, что он там такое нашел. Он ведь не успокаивался, пока мы не посмотрим.

Так мы и собирали. Он лаял, а мы должны были бежать к нему.

Мы возвращались домой после обеда, когда солнце было высоко еще. По пути нам попались две девочки — первоклассницы должно быть. Прямо на дорогу, в колею, заросшую травой, просыпали они свои ягоды и теперь стояли плакали, не зная, как им возвращаться домой. Мы помогли им собрать ягоды и опять пошли вперед. Кузовки наши были полны маслят, свежих молодых подберезовиков, а сверху лежали Рыжиковы рыжики. Сам Рыжик бежал рядом с корзиной, довольный, что он так хорошо потрудился.

Он был еще маленький, а дорога была длинная. Охотясь за грибами, мы незаметно для себя сделали большой круг, и теперь нам было далеко возвращаться. Мы заговорились, а Рыжик, который все время бежал впереди, глядим, где-то отстал от нас, далеко отстал он. Я вернулся, подхожу к нему. Смотрю, он лежит на спине, на дороге, и лапы вверх поднял: больше, мол, не могу. Одурел, должно быть, от запахов леса, от жары, был измучен комарами, по бежал сколько мог, бежал изо всех силенок. А теперь вот свалился и лег! У него даже ноги дрожали. Бедный, он думал небось, что тут его и оставят. Когда я взял его на руки, он даже заплакал. Жаловаться принялся мне; устал он за этот день сильно…