Время грозы (СИ) - Райн Юрий

Звякнул колокольчик над входной дверью. В бар вошел долговязый худой госпо­дин в длинном плаще и широкополой шляпе. Случайный посетитель, подумал бармен и снова сосредоточился на бокале.

Гость снял шляпу, деликатно стряхнул с нее капли воды, повесил на крюк вешалки, снял и повесил плащ, оставшись в пиджаке спортивного покроя и мягких, свободных брюках. Подошел к стойке.

— Чего изволите, сударь? — спросил бармен, улыбаясь, взглянул на посетителя и ах­нул.

— Смотри, Устинов, — проговорил тот низким басом, — дырку протрешь, взыщет с тебя хозяин!

Федор выдохнул:

— Николаша! Боже святый, какими судьбами?

Он выбежал из-за стойки, протянул к гостю обе руки. Обнялись, похлопали друг дружку по спинам, шутливо ткнули каждый другому кулаком в подреберье.

— Отпуск выдался, Федюня, — сказал гость. — Третий отпуск за последние девять лет. И потянуло вдруг на родину…

— Да уж, — ворчливо произнес Федор, — девять лет носу не казал. Оно и по­нятно: где уж нам, сирым, ждать внимания самого профессора Румянцева? Член Импера­торской Академии, лауреат — чего ты там лауреат, Николаша? — мировая величина!

Румянцев засмеялся:

— Всё брюзжишь? Будет уж тебе, Федюня: работаю, как ломовая лошадь. Думаю, от меня Отечеству так пользы больше… А налей-ка ты мне, дорогой, коктебельского бренди, самого старого, какой только у тебя имеется! И себе налей — давай за встречу выпьем!

Федор вернулся за стойку.

— Уж и поворчать нельзя…— сказал он. — Рад я тебе, душевно рад… Ну, что ж, твое здоровье, Николаша!

— Твое здоровье! — отозвался гость.

Понюхали, сделали по маленькому глотку.

— Божественно, — изрек профессор, устраиваясь на высоком табурете у стойки.

— Да, неплохо, — согласился Федор. — А ты, Николай Петрович, давно ли приехал?

— Четверть часа тому назад, Федор Федорович, — ответил Румянцев. — Записался в гостинице, багаж на попечение портье оставил и сразу сюда.

— Вот это молодец, — одобрил бармен. — Ну, рассказывай!

— Да что ж рассказывать, Федюня? Всем же всё известно, и ты, вероятно, не исклю­чение…

— Наслышаны, наслышаны…

— Ах, какое бренди! — сказал Румянцев. — Не уступает лучшим коньякам Гран Шампань, клянусь!

— А что у нас в России чему-нибудь иностранному уступает? — вопросил Федор.

— Сигары, — не задумываясь, ответил гость, извлекая из внутреннего кармана пид­жака футлярчик. — В этом деле Куба далеко впереди всего мира, и не спорь. Дай лучше гильотинку и огня.

Обрезав и раскурив гавану, Румянцев продолжил:

— Мы, Федор, большую, даже огромную работу только что закончили. Семь лет! И теоретическая часть — это за столом и за панелью вычислителя, там, у себя, в Петер­бурге, днем в лаборатории, вечером, а то и ночью — дома. И экспериментальная часть — во многих местах, и в Крыму, и на Тянь-Шане, и на Байконыре, и на Канаверал. Неутомимо работали, и вот закончили, и высочайшего одобрения удостоились, — он усмехнулся, — а с ним и прямого повеления: отдыхать перед следующим этапом.

— Наслышаны, — повторил бармен, — да только не для моего ума это все: свернутые пространства, развернутые пространства, взаимодействие генно-информационных полей, мнимое время… Где уж…

— Ничего, дорогой, — усмехнулся ученый, — даст Бог, придет срок, все поймешь. А пока — и верно, скучно это… Расскажи лучше, что в нашей Верхней Мещоре нового?

— Да что ж у нас, — проворчал Федор. — У нас всё как всегда… Ну, город, разуме­ется, хорошеет… Хотелось бы побыстрее, но уж как есть… Водный парк строить начи­нают… Павлуша Мясоедов — помнишь его? — …

Снова звякнул колокольчик. Новый посетитель уселся за дальним угловым столи­ком, махнул рукой.

— А, вот, — оживился бармен, — сейчас расскажу, только обслужу его. Вам как обычно, господин Горетовский? — крикнул он.

Человек, названный Горетовским, опять махнул рукой. Федор нацедил большую кружку темного пива, насыпал в вазочку орешков — арахис, фундук, кешью, — водрузил все на поднос и, ловко лавируя между столиками, пересек заведение по диагонали. Вер­нувшись за стойку, он заговорил полушепотом:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Это, Николаша, фигура! Возник в городе… сколько же… да, три с лишком года тому назад. Чучело чучелом. Ты бы видел, во что он был одет! И весь вид — дикий, даже дичайший. А поведение, а осведомленность — как у малого ребенка. И фантазии — необык­новеннейшие, хотя их-то он, кажется, скрывать пытался. Ефремов — помнишь, Николаша, такого городового? — кстати, именно он беднягу и обнаружил, так вот, Ефремов даже ре­шил, что он из неотолстовцев-нестяжателей.

Румянцев засмеялся:

— Все чудит Ефремов? Как же забыть его?.. Да, с неотолстовством-нестяжатель­ством накуролесил граф Новосильцев! Многие поверили тогда, как же, не последний чин в министерстве внутренних дел! Циркуляры рассылал, интервью давал… Что с людьми ко­каин делает! А Афанасий, выходит, до сих пор, простая душа, в это верит?

Он снова засмеялся.

— Да не в Афанасии дело, — жарко продолжил Федор, — а в этом вот господине! Со­вершенно немыслимая фигура! Утверждает, что одинок совершенно, родом из какой-то Ждановской, сюда, в Верхнюю нашу Мещору пришел прямо из леса, перед тем, вероятно, — это он так говорит, — претерпел удар молнии и потерял память. В голове у него все пута­ется, заговаривается он порою, выпив лишнего, Москву столицей называет, песню даже поет, довольно-таки немелодичную, вот, послушай: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!» О каких-то сказочных революциях и войнах вспоминает, расспрашивает о госу­дарстве Израиль — представляешь? — и о некоей холодной войне с Америкой… Всё, впро­чем, вполне складно, следует признать.

— А полиция? — спросил профессор.

— А что полиция? Не знаешь, что ли, нашу хваленую демократическую бюрокра­тию? Ну, проверили, в розыске никого похожего нет, однофамильцы — не так уж их много — его не признают, отпечатки, что пальцев, что сетчатки, нигде не зарегистрированы, за­конов не нарушает, общественную нравственность не оскорбляет, так и пусть живет, где хочет. Имеет неотъемлемое право… Да, еще все Ждановские, что в России есть, тоже за­просили — не пропадали там никакие Горетовские, да и никто не пропадал…

— Ждáновская, говоришь? — Румянцев хмыкнул, глаза его молодо блеснули.

Бармен недоуменно посмотрел на собеседника.

— Ну, отчего-то Жданóвская на ум вдруг пришла, Ольга Андреевна. Что, не сле­дишь за политикой? Да восходящая же звезда оппозиции! А какая красавица! Ах! — про­фессор на мгновение зажмурился.

— Все такой же, — пробормотал Устинов. — Ни одной юбки не пропустишь…

— Будет тебе… Не то вот твои похождения припомню… Ну да ладно, вернемся к вашему герою. Полиция, стало быть, не заинтересовалась. А медицина?

— Обследовали, да. Доктор Мейстер обследовал, ты его не знаешь. Очень знающий доктор, диплом с отличием Московского университета, по психиатрии именно… А суп­руга его, Лия Наумовна, доложу тебе, ах какая красотка! Средиземноморский тип эта­кий… По гинекологии подвизается…

— Не отвлекайся, — насмешливо фыркнул Николай Петрович.

— Да ну тебя… Я лишь исключительно о красоте… Так вот, никаких отклонений не обнаружил Яков Давидович. Ни-ка-ких!

— В общем, — пожал плечами Румянцев, — не вижу повода для ажиотажа, извини. Ну, бродяга. Ну, ахинею несет, напившись. Может, воображение у человека исключитель­ное, в сочетании с отставанием в развитии. А может, ошибся ваш доктор, психического расстройства не распознал. Что вы так всполошились-то?

— Да никто особенно и не всполошился, — досадливо сказал Федор, — То-то и оно. Всем всё безразлично. Потешаются только. А я чувствую — ты, разумеется, корифей науки, кто я, простой бармен, против тебя? — и не нужно руками махать, мало ли кем я раньше был, а теперь вот да, простой бармен, хоть и залатали меня на совесть… Эх… А ты лучше «Коктебеля» еще выпей, — спасибо, я тоже выпью, — но, ты понимаешь, что-то в этом Горетовском есть такое… Тут его за сумасшедшего держат — между прочим, городу-то лестно, как же, свой городской сумасшедший, этакий подарок Верхней Мещоре к соро­калетию, чтó там твой водный парк… А я сомневаюсь. Я ведь его часто вижу, он тут за­всегдатай, даром, что в заведении «Крым» — «Крым»! — по большей части пиво пьет, а не мускат Крас­ного Камня…