Кожа Розмари - Максим Ставрогин

людьми, бытом, холмами. Он увидел то, чего никогда ещё не видел на религиозных фресках и иконах. Увидел то, как смешалось божественное и земное. К нему пришло откровение о том, чего так не хватало на всей живописи, что он видел раньше — этого пугающе нового смешения богов и их — простых людей. А лицо этой девушки… оно было насмешливым и не скрывало своей надменности. Как это было интересно, как вдохновляюще!

Розмари прошла прямо к церкви и встала перед Джотто. Его кто-то дёрнул за плечо и прошипел: «Ты стоишь прямо на проходе, уйди скорей!». Он сдвинулся и инфанта зашла внутрь. Её взгляд лениво скользнул по стенам. Увидев христианские сюжеты на стенах, она усмехнулась. Потом её глаза нашли немного мутное зеркало, тут она обрадовалась и прошла к нему. Те сутки Розмари провела напротив своего отражения, любуясь им без слов, но в странном, потустороннем диалоге со своим зеркальным телом. Джотто тоже был там. Не смея дышать, он долго смотрел на незнакомку, а потом принялся рисовать, пока стена ещё не совсем засохла. Он работал часы за часами, весь вспотел и запыхался, его глаза дрожали и на носу поселилась окрашенная синим красителем капля пота. Утром следующего дня работа была готова. Розмари увидела её. Внезапно, впервые в истории человечества, святые и их бесчисленные мучения оказались под синим живым небом. А дела их происходили среди других людей, городов, селений. Их лица — такие похожие на настоящие, гримасничали живыми эмоциями. Розмари удивлённо приподняла свои тонкие брови. Она сказала: «Мне нравится». И Джотто больше ничего не оставалось, как рухнуть к её ногам и уйти вместе с ней из своих земель.

Вспоминая их встречу, Джотто снова принялся рисовать, он закончил работу, над которой трудился последний месяц. Оглядев её, вновь улыбнулась тому, как сгибаются руки и лица в скорби, как синеет небо, лишённое золота. Художник только стал придумывать, как показать эту работу Розмари, как она сама подошла к нему. Её холодные глаза разом окинули весь мир и его небольшую картину. Она вздохнула. «Ты мне надоел». И больше не стала смотреть в сторону Джотто, а его картины, которые до того аккуратно везли в телегах позади каравана, выкинули и сожгли. Он был растерян и долго смотрел на небо. Что-то странное было в том, какой насыщенный синий пылал над всеми ними. Что-то неправильное, приевшиеся. Ему припомнились строки: «Нет ничего нового под солнцем».

— Вот бы снова увидеть другой цвет на небесах, — прошептал он.

Той ночью вокруг их стоянки собрались местные жители. Как маленькие хищные зверки они прятались по кустам, прижимаясь к земле. В их руках были пока не зажжённые факелы, а в головах злоба и предрассудки. Ведьму надо было сжечь.

Большинство спало, кто-то был слишком пьян, а кто-то с головой ушёл в занятия любовью, один только Джотто бодрствовал и был в своём уме, когда повсюду стал заниматься огонь, а на некоторых из последователей Розмари напали с топорами, размашисто раскалывая черепа и отрубая головы. Незнакомый деревенщина вдруг пробежал мимо художника, размахивая чьей-то ногой и погоняя ею троих любовников, что спали под ногами Джотто.

Огонь разгорался так стремительно, его языки напоминали стаю диких лис, которые волнами набегали на людей. Треск травы и крики боли оказались до того неприятны, до того уродливы, что Джотто чуть не потерял сознание. Но почти сразу он спохватился — Розмари! Что с ней? А она лежала посреди всей вакханалии в сухой траве и как всегда смотрела на небо. Её глаза были открыты, но она будто спала. Тогда ему подумалось, что, должно быть, таким созданиям как она, всё это происходящее — мелочь, она не проснётся от подобного. В пожаре горели уже сами нападавшие. Плоть извивалась в формах более странных, чем принимают восточные леса. Это огненно-мясное существо поднималось всё выше и выше, заслоняя собой поле и небо, большой лавиной оно нависло над всеми и шагало прямо к спящей принцессе.

Джотто бросился вперёд, дабы спасти её. По пути он без разбору хватал всех, кого мог, тряс их за плечи и показывал на безмятежную лежащую белую фигуру, которая вот-вот сгорит. Ей нельзя было сгорать. Они все были давно готовы к её смерти, но огонь… какой жестокой была бы судьба, если бы позволила холодному, каменному существу, которое выглядит, как родное дитя Нейгильды — как оно могло умереть в пламени, а не в морозе?

— Скорее-скорее, обступайте её! Дурак, куда ты бежишь, скорее заслони её собой! — кричал Джотто. — Спрячьте же её, молю вас! Молю! Я ведь сам погибну, если она здесь умрёт! Да ради меня. Ради одного только меня, сгорите здесь все вместе, только ей не дайте попасть в огонь!

Все они стали собираться вокруг неё. Все обхватили её в большое кольцо. Их спины горели, всё вокруг занялось огнём, но до Розмари его языки, как бы не пытались, не могли добраться. Боль скоро ушла, когда кожа и мясо Джотто сплавились в одно с костями. Он поднял вымученный взгляд на небо и увидел, что всё оно занялось желтым. Как на старых иконах, весь мир снова наполнился золотом. И посреди этого сусального зарева лежала Розмари, словно все они вместе эти два года и несли её сюда, обратно в рай, дабы она могло отдохнуть у себя дома. В конце ему подумалось: «Всё это время мы уносили её от самих себя, от мира людей к миру Богов, чтобы она покинула нас».

Ту ночь она пережила. Пожар стих, наступило бледное, синеватое утро, будто болеющее анемией. Каким-то чудом из всех её последователей выжил ещё только один человек — Джотто. Но он уже скоро должен был умереть. И последние часы своей жизни он решил тоже посвятить для неё. Розмари все ещё не могла ходить самостоятельно, и он отнёс её совсем лёгкое и тонкое тело к ближайшему монастырю.

Какой это был маленький, тесный монастырь. Почти без окон, он весь зарос мхом и наполовину утоп в болоте. Внутри лежали тлеющие тела слепых монахинь. Год тому назад сюда вернулся один охотник за ведьмами и убил всех, кто тут жил. С тех пор монастырь забросили. У единственного небольшой окошка, Джотто нашёл хлипкий стул, который не выдержал бы веса даже кота, но для исхудавшей за время странствий Розмари он был в самый раз. У её ног Джотто почти сразу и умер. А она осталась сидеть и её белые волосы тускло мерцали