Часы без пружины - Зиновий Юрьев

Страдая и презирая самого себя, Николай Аникеевич вздохнул, покачал головой и сказал устало:

- Ну, хорошо, шестьсот рублей.

- Шестьсот пятьдесят. И то это без доставки. И без дециметровой приставки.

- Что, что?

- Без дециметровой приставки, говорю, - грубо сказала старушка.

Словно в тумане Николай Аникеевич прикинул, сколько у него с собой денег. Не раз и не два сталкивался он со случаями, когда только наличные позволяли ему купить вещь за половину, а то и треть цены. Четыреста лежат в бумажнике. Еще рублей двадцать-двадцать пять наберется.

- У меня с собой только четыреста рублей.

- Завтра завезете остальное, - решительно сказала Екатерина Григорьевна. - Раз Егор Иваныч вас рекомендовал... Берите часы. Четыреста, значит, сейчас, двести пятьдесят завезете завтра. Я весь день дома буду. Меня эта сырость так и давит, так и давит...

Глава 3

Дома Николай Аникеевич осторожно достал из сумки часы, развернул старое полотенце, которым обмотала их Екатерина Григорьевна, и поставил на свой рабочий стол. Потом вынул из чемоданчика снятый маятник и начал зацеплять за пендельфедер. Здесь, в своей квартирке, среди своих вещей, каждая из которых, от румынской стенки до недавно купленной по дешевке вазочки из оникса с серебром, имела свою твердую цену и постоянное место, здесь недавний его испуг казался ему детским, стыдным. Ну не разобрался сразу, чего ж к Кащенко рваться? Сейчас посмотрит, и все станет ясным... Надо будет установить стрелки по сигналу точного времени, подумал было Николай Аникеевич, но мысль эту додумать до конца не успел, потому что стрелки сами повернулись и остановились на тридцати двух минутах одиннадцатого.

- Ты чего так поздно? - спросила Вера, но не сердито, а испуганно. Должно быть, женским своим чутьем уловила необычное состояние духа мужа.

- Занят был, - буркнул Николай Аникеевич, - часы вот купил.

- Подогреть обед? - еще испуганнее спросила Вера. Никак она не могла привыкнуть к неожиданным и крупным покупкам мужа, да и не знала никогда, ни за сколько что покупает, ни вообще сколько у него денег.

С первым мужем все было по-другому. Обсуждались покупки заранее, переговаривались и обговаривались, копились деньги торжественно, полюбоваться на приобретенную вещь приглашалась вся родня. А здесь все странно так, зыбко. Летят куда-то сотни, прилетают. Появляются вещи - исчезают. Но так-то человек не злой Николай Аникеевич, жалеет ее. Двести рублей в месяц дает на хозяйство. Это на двоих-то. Плюс ее сто двадцать. И отчета не требует. И Ваське ее каждый раз четвертной сунет, а то и полсотни. Вася, Вася, привычно пожалела она сына, забыл бы быстрее змею эту рижскую. О господи...

Странный сегодня какой-то Николай Аникеевич, притихший весь. И не поделится, не расскажет ничего. Первый муж - вот был открытая душа. С порога - самого еще не видно - уже начинал все выкладывать, что за день произошло. Ах, Саша, Сашенька, рано ж ты умер, бросил меня с сынишкой... Но грех, грех ей жаловаться. В ее-то возрасте...

- Коленька, - тихонечко сказала Вера Гавриловна, - иди, все на столе.

Николай Аникеевич молча встал и вдруг крикнул тонким задушенным голосом:

- Не Коленька я тебе, не Коленька. Ко-ленька, Коленька, передразнил он ее. - Пятьдесят пять лет человеку, а она все Коленьку из него делает!

- Да что ты, Коля, господь с тобой. - Вера с трудом проглотила слезы. - Разве я хотела тебя обидеть?

Чужой, чужой, не муж, можно сказать, а сожитель. Не расскажет, не поделится, не прильнет. А она, сорокапятилетняя баба, заглядывает ему в глаза, каждое движение ловит. За что? За двести рублей в месяц? Да провались эта каторга...

Николай Амикеевич молчал. Внутри его образовалась какая-то противная пустота, и в этой пустоте, словно на пружинных подвесах, дрожало сердце. "Сейчас инфаркт будет", равнодушно, без испуга подумал он и глубоко вздохнул, осторожно развел руки.

И что он накинулся на Веру? Это ведь только вначале вздрагивал он, когда она называла его Коленькой, потому что принадлежало это слово его первой жене-покойнице. Ей только. Но покойница не обижалась, не возражала, и мало-помалу Николай Аникеевич перестал передергиваться при Верином "Коленьке". И если накинулся он сейчлс на жену, то только из-за безумного этого дня. Как начался он с "божьего одуванчика", так и полетел вверх тормашками, мать ее за ногу, этот ДИР^ИЙ день.

Но Вера, Верка-то ни при чем. Осторожно, почти на цыпочках, подошел он к двери и заглянул на кухню. "Сидит в сером своем свитерке, не в халате домашнем, а в свитере. Знает, что нравится он мне. Сроду не дашь сорока пяти бабе. Ну, сорок от силы, больше ни годочка. Сидит, голову опустила".

- Ну, не сердись, не сердись, - сказал Николай Аникеевич и подумал, что надо было бы слово какое-нибудь ласковое сказать, интимное такое,.. Чтоб теплое такое было, трепещущее, как, скажем, котенок, когда берешь его в руки, или, например, птенец. Но как-то неловко было, не привык он. Не начинать, же перед пенсией в птенчики играть. Подумал - и тут же одернул себя с неудовольствием: поздно, рано, четыреста, двести - все рассчитывает, все суетится, все прикидывает, все прогадать боится.

Он подошел к жене и положил ей руку на плечо. Вера крепко зажмурилась, выжимая ненужные уже слезинки из глаз, и прижалась носом к груди Николая Аникеев ич а.

- Ты не сердись, - еще раз повторил он. - Понимаешь, купил часы...

- Да на что тебе столько, Коля? - пробормотала счастливо Вера, не отрывая лица от галстука, который едва слышно пах машинным маслом.

- Не в этом дело, - вздохнул Николай Аникеевич. - Часы, понимаешь, необычные какие-то...

- Ну и хорошо. Ты ж такие любишь.

- Да нет, не в том дело...

Удивительно, пока Николай Аникеевич говорил о часах, был он более или менее спокоен. Наверное, потому, подумал он, что словами он пользуется вполне обычными, привычными, повседневными. Ну, конечно, не каждый день слышит он слово "необычный", но слышит. Хотя бы от Витеньки: "А фигурка у нее, доложу я вам, необыкновенная. Необычная, можно сказать..." А сколько раз сталкивался в жизни с такой загадкой, что преподнесли ему небольшие настольные часы Екатерины Григорьевны с потускневшим поцарапанным циферблатом? Не обессудьте, дорогой Николай Аникеевич, сказал он себе, но слов вы все-таки знаете маловато, хотя и назвали профессора Пытляева "дорогой мой".

- Ты ложись, ложись, - сказал он Вере, - а я еще посижу, покопаюсь с покупкой.

- Долго-то не сиди, и так не высыпаешься, - предупредила жена. - Завтра Юра с Ритой собирались прийти, помнишь?

- Да не дадут забыть. Полумесячная дотация.

Вера Гавриловна наклонила голову, искоса посмотрела на мужа. Поддержать, что ли, этот разговор? Мол, тридцатилетний старший инженер в министерстве, с семьей, а все из старика отца тянет? Опасно. Да и не ее это дело. Их дело. Тем более Николай Аникеевич тогда мог бы спросить: "А Вася твой?" Нет, нет, промолчать. Так-то лучше.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});