Конечная остановка (сборник) - Павел Амнуэль

– Почему же…

– Не интересно, – повторил он, отодвигая тарелку. – У вас есть время? Я не… То есть, я вовсе не посягаю… Посягаю? Я правильно выбрал слово?

– Смотря что вы имеете в виду, – улыбнулась Сара.

– Я имею в виду, что вы рассказали о Хэмлине, и теперь я знаю, почему после тридцать шестого года не вышло ни одной его работы. А вы еще не знаете, какой это был ученый, и почему я заговорил о синхронистичности.

– Я ничего не понимаю в астрономии…

– Неважно. Если вас интересует, что произошло в Бакдене семьдесят лет назад, то нужно знать все факты, верно? Значит, и то, чем Хэмлин занимался в своей профессии.

– Разве это обязательно? – не согласилась Сара. Ей не хотелось выслушивать скучную лекцию. – По-моему, профессор и сантехник поступают одинаково, когда речь заходит о женщине. Или о деньгах. Я хочу сказать…

– Я понимаю, что вы хотите сказать, Сара, – с жаром воскликнул Алкин и взял ее ладони в свои. Это получилось так неожиданно, что оба смутились, но почему-то Саре оказалось приятно это пожатие, Тайлер тоже, бывало, брал ее за руки, но делал это совсем иначе, и она хотела понять, в чем отличие.

– Я понимаю, – повторил Алкин. – Но вы неправы. То есть, конечно, в определенных обстоятельствах все мужчины ведут себя почти одинаково, независимо от профессии. Но в некоторых… Скажем, моряк, не задумываясь, завяжет веревку морским узлом, и это поможет опознать… Нет, я тоже не совсем точно объясняю. Простите, когда я волнуюсь, то забываю слова…

– Ничего, – сказала Сара. – Неважно. Расскажите о Хэмлине. Он был космологом, как вы?

– Как я? – повторил Алкин. – Нет, куда мне! Впрочем…

* * *

Сара, я с детства хотел стать космонавтом. В нашем городке о космосе мечтали, по-моему, двое: вторым был сторож дядя Костя, охранявший напротив нашего дома склад, похожий на тюрьму. По ночам, чтобы не заснуть, дядя Костя распевал во всю глотку самим, видимо, сочиненную песню о том, как он поднимется в большой ракете высоко на орбиту, найдет оттуда в бинокль дом своей бывшей супруги Катерины и ударит по этой твари… Он пел не «ударю», конечно. Может, в английском такого слова и нет вовсе, а по-русски «жахну». Чем «жахнет», дядя Костя каждый раз придумывал заново, не заботясь о рифме и смысле, но, главное, громко, и весь наш дом слушал эту боевую песню – летом, когда окна открыты, особенно внимательно, – и все, включая меня, искренне желали, чтобы дядя Костя стал, наконец, космонавтом и улетел из нашего города к чертовой матери. Но только я мечтал полететь вместе с ним, поскольку у меня ракеты не было, а дядя Костя свою, как мне казалось, уже построил и только ждал случая запустить двигатель.

Смешно? Мне самому сейчас это видится если не смешным, то безумным, а мальчишкой я к полету на дяди Костиной ракете относился серьезно, но так и не решился подойти к нему и записаться в команду.

После школы предпочтения мои изменились, в космос уже не хотелось – я понял, что выше двухсот-трехсот километров не подняться, а что мне делать на орбитальной станции? Дрозофил выращивать и наблюдать вражеские объекты для нашего военно-промышленного комплекса? Поэтому поступать я решил в Москве на астрономическое отделение: с одной стороны, к звездам ближе, с другой – там нужна была математика, которую я хорошо знал и однажды выиграл премию на областной олимпиаде.

Это совсем не интересно на самом деле, я только хочу объяснить, почему занялся космологией. Я был на третьем курсе, когда в Москву приехал с лекциями Хокинг. Здесь, в Кембридже, каждый студент может прийти к нему на обед и будет принят, расскажет профессору о своих исследованиях и услышит совет или критику. Вы наверняка видели, как Хокинг выезжает во двор кампуса в своей знаменитой коляске, его окружает толпа, и каждый задает вопрос… Нет? Ни разу не были в университете до нынешнего утра? Ну, это… Впрочем, я знаю коренных москвичей, которые ни разу в жизни не побывали в Большом театре. Я не осуждаю, просто хочу сказать… Неважно.

Хокинг всех обаял своим мужеством, умом, блестящим остроумием, а меня – словами о том, что космос это, прежде всего, не звезды, не галактики, это элементарные частицы, кванты, поля, и чтобы понять Вселенную, нужно не квазары изучать (или не только квазары), а самую глубину материи.

Я так и поступил. И знаете, Сара, у меня опять появилась мечта – вместо той, о полете в космос. Поработать в Кембридже. Не у Хокинга, об этом я и мечтать не смел, но хоть у кого-нибудь. Подышать этим воздухом, ходить по этим зеленым улицам, глядеть в воду Кема, работать в библиотеке, где читал и писал свои книги сам Ньютон. И еще Дарвин, Резерфорд, Максвелл, лорд Кавендиш… Какие имена! Окончил университет, написал и защитил диссертацию… А потом – три года назад – послал свое резюме без какой бы то ни было надежды, что решение окажется положительным. Так и произошло, мне отказали. Причина придала мне смелости, Сара, как ни странно: отказали потому, что в Кембридже в тот год не нашлось специалиста, который мог бы взять меня к себе. Единственный специалист в области космологии, профессор Давидсон, находился в Штатах и должен был вернуться через год. Тогда, мол, и имеет смысл заново обратиться… Я обратился в прошлом году и получил приглашение. Все, как видите, банально и не интересно. За время студенчества и аспирантуры я подрабатывал и скопил кое-какие деньги, ерунду, конечно, но и она мне помогала в первые месяцы, пока я не начал получать стипендию, а еще мне выделили деньги из фонда Кавли на съем комнаты.

На работы Хэмлина я наткнулся случайно – мне нужна была статья американского астрофизика Фрица Цвикки, опубликованная в тридцать четвертом году в малоизвестном журнале. В электронном каталоге библиотеки я этот журнал нашел, но одновременно получил названия статей, авторы которых ссылались на работу Цвикки. Всего три за все эти годы, причем две принадлежали какому-то Хэмлину, работавшему здесь, в Кембридже. Третьим на статью Цвикки сослался Джеффри Бербидж много лет спустя. И все. Статья замечательная. По сути, Цвикки предсказал то, что мы сейчас называем темной материей. Описал проявления абсолютно точно и даже название придумал – скрытая масса. Если бы он опубликовал статью в «Astrophysical Journal», эффект наверняка получился бы иным.

Мне стало любопытно, что это за Хэмлин такой. Он на работу Цвикки сослался еще в тридцать шестом, значит, она показалась ему интересной, привлекла внимание. В каталоге были ссылки, но самих статей в электронном виде я не обнаружил и обратился к библиографу. Вы не поверите, Сара, но я оказался первым, кто затребовал этот том «Записок Научного общества Кембриджского университета» после тысяча девятьсот тридцать девятого года! Почти три четверти века журнал простоял на полке в печали и недоумении, никому не интересный и никем не востребованный. Господи, подумал я, разве не то же самое происходит почти с каждым из нас – вот так же мы стоим каждый на своей жизненной полке, и кому мы нужны на самом-то деле, кто о нас вспоминает, кто нас вытаскивает из нашей ячейки, чтобы поднести к свету и убедиться, что и этот человек являет собой целую вселенную? Мы любим говорить об этом, но сразу забываем, когда речь заходит не о себе-любимом, а о неизвестном, которому мы могли бы помочь своим вниманием…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});